Книги

Деяния Апостолов на фоне еврейской диаспоры

22
18
20
22
24
26
28
30

Число прозелитов, упомянутых в надписях, очень невелико. До недавнего времени мы знали только о шестнадцати, главным образом, из эпитафий[27]. В последнее время еще трое прозелитов стали известны благодаря знаменитой надписи из Афродисиады[28]. Таким образом, надписи, в которых прозелиты упомянуты, составляют не более одного процента от известных на сегодняшний день еврейских эпиграфических памятников[29]. Точно датировать эти надписи не представляется возможным, но все они принадлежат периоду от I в. до Р. Х. до V в. по Р. Х. Половина эпиграфических прозелитов – женщины (в Риме – пять из семи или восьми), что существенно больше обычного процента упоминаний женщин в надписях. Некоторые детали очень любопытны. Так, например, одна из прозелиток, умершая в возрасте восьмидесяти шести с половиной лет, была обращена в иудаизм в семьдесят лет[30]. Она носила почетный титул «мать синагоги», который является свидетельством ее высокого статуса в общине[31]. Самая юная прозелитка умерла в возрасте трех лет, семи месяцев[32]. Похоже, двое прозелитов, мужчина и женщина, были вольноотпущенниками, судя по тому, что эпитафии была поставлены их патронами. Сарра из Кирены, прозелитка, похороненная вместе с еврейской семьей, была, по-видимому, или рабыней, или приемной дочерью[33]. В этом случае свое еврейское имя она получила при обращении в иудаизм.

Впрочем, весьма незначительное количеств прозелитов, упомянутых в эпиграфических источниках, не может использоваться как надежный аргумент против того, что обращение язычников в иудаизм было массовым. Наши источники лакунарны, и мы не знаем, было ли упоминание о статусе прозелита, с точки зрения евреев, обязательным или хотя бы желательным. Начиная со времени Адриана, римские законы рассматривали обращение язычника в иудаизм как серьезное преступление, и это явно не поощряло к излишней откровенности, хотя бы и на надгробной плите[34], – возможно, родственники, эти надгробия ставившие, опасались для себя осложнений[35].

3. Литературные источники

Из литературных источников первого века, которые обычно привлекаются в дискуссии о прозелитизме, я буду обсуждать только те, которые рассматривались как свидетельства в пользу активных действий иудеев по рекрутированию прозелитов, оставив в стороне те, в которых не усматривали подтверждения существованию особого миссионерского рвения. Эти источники можно разделить на три группы: языческие, иудейские и христианские. Первые две группы будут обсуждаться в этой главе. Третья группа – в следующей.

3.1. Языческие источники

Самым знаменитым римским свидетельством в пользу теории о миссионерской деятельности иудеев, без сомнения, являются стихи Горация:

…ubi quid datur oti,

illudo chartis, hoc est mediocribus illis

ex vitiis unum; cui si concedere nolis,

multa poetarum veniat manus, auxilio quae

sit mihi: nam multo plures sumus, ac veluti te

Iudaei cogemus in hanc concedere turbam

(Sat. 1,4,138-143).

Перевод этих стихов на русский язык отчетливо отражает их традиционную интерпретацию:

«… когда же

Время свободное есть, я все это – тотчас на бумагу!

Это – тоже один из моих недостатков; но если

Ты мне его не простишь, то нагрянет толпа стихотворцев,

Вступятся все за меня; а нас ведь, право, немало!

Как иудеи, тебя мы затащим в нашу ватагу!»

(Перевод М. Дмитриева)

Хотя эти строки хронологически немного предшествуют интересующему нас периоду, их нельзя не упомянуть из-за того значения, какое им придавалось во всех дискуссиях о прозелитизме. Заключительные стихи сатиры Горация считаются первым упоминанием о миссионерском рвении иудеев в римской литературе[36]. Те, кто соглашаются с такой интерпретацией, понимают его сравнение поэтов, которые принудят гипотетического горациевского критика присоединиться к своей компании, с евреями как указание на то, что евреи принуждали язычников делаться прозелитами и присоединяться к их общинам[37]. Это стандартное понимание горациевских строк. Но не единственно возможное. Альтернатива – как я считаю, правильная – была предложена и обоснована Джоном Нолландом[38]. Анализируя структуру всего текста сатиры, в которой Гораций обосновывает само право поэта обращаться к сатирическому жанру, Нолланд обращает внимание на то, что в ее последней части упор делается на противопоставление разума и грубой силы. Слова cui si concedere nolis отделяют предшествующее, т.е. перечисление разумных аргументов в пользу писания сатир, от иронической угрозы использовать против того, кто не внемлет разуму, объединенную силу поэтов-сатириков. Если согласиться с тем, что сравнение с евреями указывает на их миссионерскую деятельность, то тогда в контексте заключительной части сатиры эта деятельность должна была бы носить силовой характер – а ведь даже при самом пылком воображении как-то трудно представить себе толпу евреев, насильно ведущих сопротивляющегося римлянина обрезать свою крайнюю плоть. Нолланд обращает внимание и на то, что эти стихи обычно понимаются как аллюзия на прозелитическую деятельность, поскольку в словах in hanc concedere turbam видят указание на присоединение к определенной группе. Однако глагол concedere встречается в заключительных стихах дважды и в первом случае, в ст. 140, имеет значение, близкое к ignoscere – «проявить снисходительность, извинить». Нолланд предлагает и во втором случае, в ст. 143, понимать этот глагол так же, не связывая его жестко с in hanc turbam. Смысл последних стихов тогда будет следующим: если бы я был единственным, кто грешит писанием сатир, то ты мог бы принудить меня от него отказаться, но я делю свой грех с целой армией поэтов, и с такой силой ты вынужден считаться. Смысл сравнения с евреями проясняется, с точки зрения Нолланда, при сопоставлении с пассажем из «Речи в защиту Флакка», 28, 66 Цицерона: «Тебе известно, какова величина (quanta sit manus) [еврейской толпы], какова сплоченность (concordia), сколь велико ее влияние в собраниях (in contionibus)». Этот пассаж часто привлекается при обсуждении стихов Горация, но при этом он никак не влияет на их понимание. Между тем, и Цицерон, и Гораций говорят об одном и том же социальном феномене, характерном для Рима их времени. Вот как его характеризует Нолланд: «Похоже, еврейское население в Риме было достаточно многочисленным, чтобы в общественных местах могло собираться значительное число праздношатающихся евреев, относившихся, видимо, к беднейшим слоям. Их религиозная принадлежность была силой, их объединяющей, так что у них было больше общего, чем у остального народа, проводившего время на римских улицах, и это давало евреям возможность действовать согласованно. Обнаружив, что в результате совместных действий они приобретают известное ‘политическое’ влияние, несоизмеримое с их скромной ролью в римском обществе, они сплотили ряды еще больше. По-видимому, это особенно часто происходило во время публичных судебных слушаний, проходивших под открытым небом.» Таким образом, в сатире Горация речь идет не о миссионерской деятельности, а об умении евреев оказывать давление в области социальной и политической[39].