Но не остальных. Читать ни кто не ринулся, но уроки обожали все, хотя Лёха Парамонов, тоже увлёкся, начисто скопировав манеру Викторовича, отвечая у доски. Он мечтал стать любимчиком и тоже стал собирать всякие фактики, что по-смешнее и по-пошлее и даже стал лепить отсебятину, которую от других Викторович не терпел, возможно не замечая таковой от себя самого или имея на всё личный план. Он прерывал Парамонова и расставлял всё по своим местам. Паша же стал читать произведения покрупнее, но на это нужно было время, а он хотел блистать на каждом уроке и придумал читать вводные статьи в толстых книгах, перерабатывая их на свой лад и выдавая, как глубокие личные исследования, чем крайне радовал Викторовича, ставившего его всем в пример.
Литературное образование не ограничивалось рамками школьного кабинета – Викторович вывозил своих подопечных по местам любимых писателей и поэтов.
Так поехал в областной маленький симпатичный гоородишко, со множеством старых ремесленнических мастерских и главное, там когда-то жил и умер один малоизвестный, но очень любимый Викторовичем поэт-алкоголик, по местам которого была запланирована авторская экскурсия от классного с чтением стихов беспокойного поэта.
После последней поездки, где больше половнины класса были откровенно осоловевшие, все так обнаглели, что пили прямо во время экскурсии, вынимая банки-бутылки из своих рюкзаков, пока Викторович, жестикулируя в стиле Маяковского, надрывался, читая волнующие его душу строчки.
Когда же напоследок пошли в местный краеведческий музей, все окончательно расхлябались: стали обжимать девчонок, материться, чем вызвали недоумение и негодование всех смотрительниц, отлично знавших Викторовича, который не выдержал такого позора. Ошалевший и покрасневший Владимир Виктрович в свою очередь обматерил весь класс и чуть ли не бегом покинул осквернённое неблагодарными недорослями помещение, нервно бубня себе под нос фразу с которой и началась матерная тирада: «Сволочи сволочи…». В гневе Викторович был забавен, особенно бессовестные – почти весь класс, ещё долго ржали над его истерикой, похожей на приступ возмущения чинной благовоспитанной барышни, у которой от непристойности и бестактности аж перехватывает дыхание, правда такие барышни из позапрошлого века вряд ли могли, так крепко обдать клокочущей сапожничьей бранью.
Да предупреждала Рита : « Вы к нему нормально и он к вам…» – вспоминал Паша, когда шла вторая неделя бойкота Берёзкина. Владимира Викторовича. Он оказался на редкость обидчивый и злопамятный. Стал устраивать собрания и проклинать детей, пришедших родителей. Правда Пашу такая участь миновала, он вёл себя хорошо, а потому его мама приходила домой счастливой – в кое-то веке её сына хвалят, да ещё так рьяно, при этом проклиная всех остальных.
Паша всё ждал, когда Виктрович наконец отойдёт, ведь он уже скучал по прежнему формату их уроков, который превратился в сплошную репрессию, когда каждое занятие ученик выходит к доске и подвергается ковровой бомбардировке каверзных вопросов, задаваемых с нескрываемой, но искусной издёвкой. Паша был на стороне Викторовича и ему было перед ним стыдно за свой класс.
Благодаря Виктровичу уроки для Паши перестали быть нудной рутиной.
В это же время школа и вовсе открылась Паше с её тёмной потаённой стороны. Этому поспособствовало появление нового ночного сторожа, который за пару литров пива, разрешал старшеклассникам по вечерам, когда школа была абсолютно пустой, пользоваться спортзалом, чтобы погонять мяч. На улице темнело рано, а на стадион был огромной лужей с грязевыми пляжами и именно по-этому добрый сторож дядя Валя пускал ребят в зал, а отнюдь не из-за жалких литров пива – ребята сами ему покупали.
В первые об этом подпольном школьном аттракционе Паша узнал от друга наркомана модника и тусовщика Макара, предложившего ему после того, как они накурились на трубах пойти в школу.
– Мы в футбол – смело бросил сторожу один из их компании и услышав в ответ «идите идите», они прошли по тёмному коридору, освещаемому лишь светом фонарей с улицы мимо пустых раздевалок в сторону спортзала. В отличие от раскованного и устремлённого вперёд спортивного Макара, под действием гашиша, Паша был глубоко в себе, шагал вслед за ним и уже жалел, что согласился идти – в ярко освещённый спортзал с целой толпой присутствующих в нём, ему не хотелось, внешний мир казался слишком навязчивым, с ним не хотелось взаимодействовать и ещё больше не хотелось, чтобы он заглядывал внутрь него.
На площадке мяч гоняла толпа в своём числе значительно превышавшая допустимое для адекватной игры количество, длинные низенькие лавочки, прижатые к стене у кромки поля, также были усеяны наблюдателями, к которым и направился Макар, а Паша следом.
Известных в школе гашишинов сразу распознали товарищи, стали подкалывать и интересоваться нет ли у них, чего-нибудь и для них. Макар по прежнему был весел, отшучивался, пискляво смеялся и сверкал красными глазками. Рядом с Пашей же оказался неприятный тип, с соседней школы, Паша терпеть не мог его ехидну улыбочку с которой он задавал свои вопросы, как будто знает правдивый ответ, а сам лишь хочет знать ответит ли интервьюируемый правду. Этот крепкий белозубый Артур долго доставал Пашу, чувствуя его слабость вызванную курением, он как паразит присосался, чувствуя лёгкую добычу, но Паша не сдавался, он не собирался делиться своими крохами, которые и так доставались ему лишь по праздником и тем более не хотел тратить их на такого, как Артурик.
Паша покинул спортзал и решил воспользоваться случаем и побродить по пустой школе. Удивительно, но почему-то из всех присутствующих в спортзале совершенно в этом был не заинтересован. По школе никто не шлялся, всем нравилось сидеть при свете и одной большой толпой, пустые тёмные школьные коридоры их не интересовали. Вот она, тёмная сторона школы, вроде тоже пространство, но кажется, что совсем другое измерение. Здесь в темноте Паша чувствовал свободу, в том же месте, где он обычно был придавлен целой горой внешних обстоятельств, в крайних случаях вводивших его в отвратительнейшие состояния, но при отсутствии всех этих признаков школы, он вдруг ощутил невероятный подъём. Отныне он влюбился в школу, он познал обратную сторону её сущности, её тёмную сторону – это вечернее её состояние, которое стало манить его сюда, каждый вечер. Теперь не было для Паши лучше места, чем накуриться в школьном туалете, а потом сидеть на лавочке в рекреации, в крыле начальной школы и смотреть в окно, выходившее на маленькую рощицу и проходящую сквозь неё дорожку, освещаемую фонарями, и на людей по ней бредущих. Теперь он прощал школу за все её дневные ущемления, ведь сидя на скучнейшем казённом уроке, он знал, что вернётся сюда вечером и получит от неё своё.
Когда не было чем накуриться, Паша покупал себе пива или дешёвого вина в картонной упаковке и бродил по пустой школе. Он шёл по довольно хорошо освещённому уличными фонарями коридору второго этажа, свет падал на картины развешанные вдоль стены и Паша остановился, чтобы посмотреть. Раньше с одноклассниками они смеялись над выставленной «мазнёй», Паша сам был главным генератором острот в адрес работ их художника земляка Сушкина, отдавшего в дар школы более полутора десятка картин. Только теперь, находясь на максимально возможном удалении, он осознал, что перед ним искусство, работы настоящего художника. Когда ещё в классе пятом они в упор смотрели на крупные разноцветные мазки, им казалось, что автор особо не заморачивался, как и они на уроке изо, но теперь на удалении перед Пашей открылся новый мир, новое понимание. Обстановка лишь усиливала эффект озарения и он покаялся перед художником и долго рассматривал все его работы. Паша до конца не осознал, что именно он понял, что именно с ним произошло, но он уже порядочно опьяневший был сильнейшим образом впечатлён.
Теперь Паша мог часами рассматривать работы постимпрессионистов на открытках, напечатанных издательством «Ридер Джайзер», по неизвестной причине присылавшее его бабушке многочисленные брошюры, целые папки открыток с репродукциями великих художников. Паше нравилось во всём этом капаться, находить информацию о самых любимых творцах в большом энциклопедическом словаре, которым он пользовался вместо интернета, поскольку всё ещё имел привычку искать ответы в книгах и ему очень нравилось, что в советском словаре, его любимых художников не клеймили буржуазной печатью, хоть это и было для него не важно, но всё равно было приятно, что даже такая критиканская власть, отдаёт им должное.
Но больше всего Паша любил музыку. Он в ней растворялся. Забойный рок-н-ролл рождал пространство для мечты, а мелодичный арт-рок для молитвы. Паша с детства был очень набожный и это никто в нём не взращивал, сильных религиозных традиций в их семье не было – всё это было у Паши внутри. В детстве Паша молился всей душой. Он сам выдумывал молитвы и когда было особенно тяжело, он отдавал им всю внутреннюю силу и всё равно считал это недостаточным. Когда же он стал меломаном, он открыл для себя новый вид молитвы – через музыку. Так он решил сам, ведь во время полного погружения в любимый альбом Pink Floyd, внутри себя он достигал тех же высот, что и во время самой искренней молитвы.
Иногда в процессе прослушивания музыки, он вдруг снимал наушники и бежал к своему письменному столу и из нижнего ящика, вынимал свой блокнотик, глубоко спрятанный за кучей старых исписанных тетрадей – чтобы не в коем случае не откопала мама, и начинал писать свои первые текстики, толи стихи, толи песни.
Несмотря на то что Паше было чем заняться в своём одиночестве, он всё же мечтал о друзьях. Никого близко похожего на его внутренний идеал рядом не было, но Паше было так одиноко, что он искал общения даже с теми, кто в общем его особо не привлекал.
Таким стал Илья, его одноклассник, который пришёл к ним только в девятом классе, но в отличие от Паши уже был популярен во всей школе. Илья был высокий и крепкий, носил недлинную чёлку, одевался модно, но не как подросток, а как минимум студент старшего курса: вместо кед и кроссовок носил ботинки, вместо рюкзака – стильный портфель. Илья не только старался выглядеть взросло, но и говорить ни как школьник и жить ни как школьник. Ещё один скороспелый на Пашином пути после Макара, Илья тоже посещал ночные клубы, но естественно задницей, там он не вертел и упаси Боже никакого гламура, он общался со взрослыми парнями, многим из которых было за двадцать и у них были машины и вели они взрослые разговоры о женщинах. У Ильи тоже была девушка, двадцати с лишним лет, красавица на иномарке, увидев которую Паша почувствовал себя ребёнком, которого старший брат знакомит со своей подружкой.
akniga