— Я вижу, ты много знаешь, старик, — удивленно протянул Арчев, и в глазах его появилось любопытство.

— Много знаю, — серьезно согласился Ефрем-ики. — Закон тайги, закон воды знаю. Злых, добрых шайтанов знаю — слушаются меня. Язык русики знаю, писать, читать по-вашему знаю — речных людей учу.

— Еремейка шибко хорошо читать-писать может, — широко заулыбался Демьян. — Сын мой, Еремейка, — пояснил он и горделиво постучал себя по груди. — Больно умный, больно все понимат. А я нет, я плохо понимаю.

— Где же ты всему обучился, старик? — снисходительно спросил Арчев.

— В остроге, поди. Где ж еще, — зло буркнул Кирюшка. — Там, у политических, башку-то себе и задурил, гонору набрался. Был верноподданный, стал сволочью.

— Да уж, после арестантских университетов благонамеренности не жди, — желчно подтвердил Арчев. — Ничего, Ефрем-ики свой грех искупит. Тогда эсдзку от власти помог уйти, сейчас нам поможет. Верно?

Старик, подумав, медленно кивнул.

— Вот и славно! Ты должен во всем помогать мне. Понял?

— Помогу, — согласился старик. — Закон тайги говорит: помоги тому, кто в беде. Ты в беде. Помогу… Тебе власть не нравится — твое дело. Мне власть нравится — мое дело. Только зачем на Казым хочешь? В реку Ас попадешь. А там везде большевик, везде власть. Поймают. Думаю, тебе на Надым надо. А потом по тундре в Обдорск.

Арчев достал из котомки потертую, сложенную во множество квадратов карту, развернул ее, решительно сдвинув посуду, объедки. Потом вынул из нагрудного кармана френча некогда белый, а теперь серый от грязи прямоугольник батиста, положил его на карту, разгладил ладонью.

— Ачи, лейла, мынг пусив![4] — Демьян засмеялся, уставился на тряпицу с вышитыми на ней извивами рек, плавными закруглениями болот.

Ефрем-ики нагнулся к лоскутку. Фыркнул.

— Спирька, знать, рисовал? — Поднял на Арчева глаза. — Знаю, зачем Сорни Най рисовал. Святые места метил. Это Урман Отца Кедров, где Им Вал Эви стояла, — показал на маленький рисунок. — Это эвыт Нум Торыма, — показал на другой рисунок. И выпрямился. — Зря метил Спирька, — пренебрежительно махнул рукой. — Много-много лет не живет тут Нум Торым. Старая метка, не годится.

Гости смолкли, оцепенели: Степан замер, не донеся до рта обслюнявленный окурок; Парамонов, вцепившись двумя руками в ствол винтовки, воззрился на начальника вопрошающими глазами; Кирюшка вытянул шею, гулко проглотил слюну, натянуто и недоверчиво заулыбался.

— А где же сейчас священное место Нум Торыма? — спросил еще более скучающим тоном Арчев. — Ты знаешь?

— Как не знать? — удивился старик. — Знаю, конечно… Я знаю, сын мой знает, — повел глазами на Демьяна, который напыжился, кивнул подтверждающее. — Его сын, Еремейка, знает. Микулька только не знает — маленький еще… Я умру, Демьян старшим у Назым-ях станет. Демьян умрет, Еремейка старшим станет. Старший Сатар должен знать, где имынг тахи Нум Торым. Закон такой у нас, у ханты. Все речные люди это знают…

— Покажешь мне новый эвыт, — перебил лениво Арчев.

Демьян весело рассмеялся; Ефрем-ики сдержанно, добродушно улыбнулся.

— Только Сатары, только мужики нашего рода должны знать, где эвыт. Другие ханты не знают. Ни Казым-ях, ни Аган-ях, ни Надым-ях. Даже Ас-ях не знают, нельзя. — Голос старика стал сочувствующим. — Тебе, русики, совсем нельзя, закон такой.

— Мне можно. — Арчев не спеша вытащил из-под полы френча револьвер, навел его на Ефрема-ики.