1

— Мне это не нравится. — Уолли Хендри рыгнул, повозил во рту языком, смакуя вкус, и продолжил: — Попахивает хуже десятидневного трупа.

Вальяжно растянувшись, он лежал на одной из четырех кроватей, удерживая стакан на обнаженном торсе, потном от конголезской жары.

— Мы все равно поедем, нравится тебе это или нет. — Брюс Керри раскладывал бритвенные принадлежности.

Хендри одним глотком осушил стакан.

— Сказал бы, что никуда мы не двинем, а останемся здесь, в Элизабетвиле. Почему ты так не сделал, а?

— Потому что мне платят за то, чтобы я не спорил, — безучастно ответил Брюс.

Он посмотрел на себя в засиженное мухами зеркало над раковиной: загорелое лицо, коротко остриженные черные кудри, четкие брови вразлет, зеленые глаза с темной бахромой ресниц и губы, которые улыбались или кривились. Брюс равнодушно созерцал свое отражение. Он вообще давно не испытывал никаких чувств, и губы его больше не улыбались и не кривились. Не ощущал он и давнишнюю терпеливую нежность к своему носу — большому и крючковатому, который делал лицо не таким миловидным и придавал Брюсу сходство с благородным пиратом.

— Черт побери! — прорычал с кровати Уолли Хендри. — Я сыт по горло этой армией ниггеров. Я не против боя, но не хочу сто миль продираться сквозь заросли, чтобы утереть сопли горстке убогих беженцев.

— Жизнь не сахар, — рассеянно согласился Брюс и стал наносить на лицо пену для бритья — ослепительно белую на фоне загара. Гладкая кожа блестела, словно натертая маслом; на плечах и груди в такт движениям перекатывались мышцы. Да, он был на пике формы, но и это не приносило ему удовольствия.

— Налей мне еще, Андрэ. — Уолли Хендри сунул свой стакан в руку молодому человеку, сидящему на краешке кровати.

Бельгиец встал и послушно пошел к столу.