– Теперь я понимаю, откуда рецепт. И чашка горячего вина не помогла?
– Нет, мой генерал. Той же ночью ведьма пришла и топталась по моей груди, словно я ничего и не делал.
– И что же еще ты предпринял? Мне почему-то кажется, что ты не ограничился чашкой горячего вина.
– Я сделал то, что делаю, когда хочу поймать лешего-зверя.
Мокэ пользовался собственной терминологией – его ни за что нельзя было заставить сказать «хищный зверь». Всякий раз, когда отец говорил «хищный зверь», Мокэ вторил: «Да, мой генерал, леший-зверь».
– Ты по-прежнему говоришь «леший-зверь»? – как-то поинтересовался отец.
– Да, но не из упрямства, мой генерал.
– Почему же тогда?
– Потому что, хоть я вас и уважаю, мой генерал, но вы ошибаетесь.
– Как это я ошибаюсь?
– Так; не говорят «хищный зверь», говорят «леший-зверь».
– Ну и что же означает «леший-зверь», Мокэ?
– Это означает зверя, который ходит только по ночам; это означает зверя, который пробирается на голубятню, чтобы душить голубей, как куницы; в курятник, чтобы душить кур, как лисицы; в овчарню, чтобы душить баранов, как волки. Это означает «зверь, который действует украдкой, лживый» – леший, короче говоря.
Определение было настолько логичным, что возразить было нечего.
Поскольку отец не отвечал, Мокэ, торжествуя, продолжал называть хищных зверей лешими, совершенно не понимая упрямства генерала, который по-прежнему называл леших-зверей хищными зверями.
Вот почему на вопрос отца «И что же еще ты предпринял?», Мокэ ответил: «Я сделал то, что делаю, когда хочу поймать лешего-зверя».
Мы прервали диалог, чтобы дать объяснения, которые вы только что прочитали, но между Мокэ и моим отцом, которому объяснения были не нужны, диалог продолжался.
VI
– А что ты делаешь, Мокэ, когда хочешь поймать хищного зверя? – спросил отец.
– Генерал, я поставил ловрушку.