Индеец

Дядя мой был из тех мужиков, которые изо дня в день встают до рассвета, съедают кусок лепешки, пьют обжигающий чай и выходят работать в поле. Приземистый, коренастый, с вечно озабоченным выражением лица. Огромные руки, усеянные пятнами от долгих часов работы под солнцем, свидетельствовали о жизни, прожитой в тяжком труде.

Тетенька моя заплетала уже седеющие волосы в пучок – ей казалось, что он придаст ей более достойный вид. Хрупкая, с изможденным лицом, выдававшим усталость, она была набожной и самоотверженно, без отдыха трудилась, ибо «Бог дал нам землю для того, чтобы мы о ней позаботились», – говорила она.

Жизнь на ферме походила на подвижничество. Земледельцы воображают, будто земля не дает им превратиться в дикарей. На самом деле она превращает их в своих рабов. И дети работают на ней как взрослые. Мне приходилось много заниматься хозяйством и до того, как я уходила в школу, и в конце дня. Мне нравилось ухаживать за коровами. Я разговаривала с ними, пока тянула за вымя, и мы прекрасно понимали друг друга. Летом я выводила их в поле – оно раскинулось до самой речки, а там, на севере, за вершинами холмов, угадывались очертания озера.

По воскресеньям мы ходили в церковь Сен-Прима. В те времена это было всего лишь дощатое строение с окнами с каждой стороны и посеребренной колоколенкой, зимой там впору было замерзнуть, а летом – задохнуться от жары. У нас не было дорогих костюмов, как у некоторых, но облачались мы в чистое из почтения к обиталищу Бога.

В школе мне ставили хорошие оценки, и тетеньке нравилось думать, что я стану учительницей. Но ни у нее, ни у дяди не было средств отправить меня учиться в педагогический институт. В любом случае я не могла представить, что добровольно запру себя вместе с бандой юнцов, за которых мне же и придется отвечать. В то же время я не хотела и выходить замуж за сынка фермера из Сен-Прима и поднимать большое семейство на клочке каменистой земли. Будущее – что ж, я предпочитала не думать о нем вообще.

Деревня понемногу росла. Приезжали и обустраивались новые колонисты, привлеченные бесплатной раздачей земель, которые надо было распахивать. Прихожане поговаривали о том, что надо бы заменить маленькую церквушку на каменное здание, повнушительней и с головокружительно высокой колокольней, чтобы ее было видно издалека. Мэр призывал к прогрессу.

Это слово у всех не сходило с уст. На деле же ничего особенного не происходило. Прибавление обитателей означало лишь одно – больше мужчин впрягалось в плуг, больше женщин вставало к очагу.

Бывало, по вечерам, закончив работу, я не могла отвести глаз от заходящего за лес солнца. Что там было, за деревьями? Кто жил по ту сторону большого озера? Отличался ли тот мир от моего? Или там такая же череда мрачных деревушек, как и здесь? Когда я возвращалась домой, тетенька принималась ворчать:

– Что ты так поздно вернулась, Альман-да? Ночами тут ходить опасно. Ты можешь нарваться на дикарей.

– Да что вы, тетенька. Здесь никого нет. И красть-то нечего. Да и бояться тоже.

В один из таких вечеров, когда я в предзакатном свете солнца доила коров, я впервые увидела его. Лето только начиналось, и теплый ветерок раскачивал высокие травы. Появилась лодка, она неслышно спускалась по реке Ля Шас. Мужчина, голый до пояса, с медно-коричневой кожей, не спеша греб, отдаваясь течению реки. Выглядел он ненамного старше меня, и со своего места я могла видеть, что на дне его берестяной лодки лежали пять казарок. Наши взгляды встретились. Он не улыбнулся. И я не испугалась. Охотник исчез там, где начиналась излучина реки, за холмом.

Кем он был, этот юный индеец? Должно быть, сюда его привлекли птицы, залетевшие так далеко. Ведь их в этом краю никогда не видели. Подоив коров, я пошла домой через поля. Ветер гонял стаи черных мух, которых в это время года было очень много. Я была очень осторожна, чтобы не разлить молоко. Мы очень в нем нуждались, ибо дожди задерживали всходы саженцев. Дяденька с тетенькой тревожились. Наша жизнь зависела от таких малостей.

На следующий день лодка появилась опять, в то же самое время, и снова полная казарок, разложенных веером на дне. Мужчина с раскосыми глазами пристально смотрел прямо на меня. Я помахала ему рукой, и он кивнул мне в ответ. Встав прямо в хрупкой лодчонке, он уверенно греб, прекрасный в своем безмолвии. Не убирая ладоней с коровьего вымени, я смотрела, как он уплывает.

На третий день, когда я встала до зари, образ загадочного охотника, тихо скользившего по воде, и благородство его жестов еще занимали мое воображение. Он каждый день преследовал так добычу? Менял ли поля или, подобно фермеру, всегда обрабатывал один и тот же клочок земли? Эти вопросы занимали меня весь день, пока я помогала тетеньке печь хлеб, готовить еду, штопать одежду.