Он думал о том, что в течение часа окажется на свежем воздухе и, распустив усы, пройдется по Тверской. Купит «Геральд» в Газетном переулке и, проходя мимо булочной Филиппова, лишь совсем ненадолго задержится около витрины, чтобы посмотреть на выставленные в них пирожные, и снова продолжит путь на встречу со своими банкирами.

Но, стоя на перекрестке, чтобы пропустить машины и повозки, он вспомнит, что его обед в Клубе жокеев назначен на два часа, а встреча с банкирами – на половину одиннадцатого. Он подумает о том, что банкиры управляют его собственными деньгами и поэтому могут немного подождать… Он развернется, вернется к булочной Филиппова и войдет внутрь.

Там он сразу почувствует божественный запах свежей выпечки. Сладкой волной его окатят ароматы свежеиспеченного хлеба, рогаликов, калачей, печенья и пирожных, которые каждый день доставляли в Эрмитаж поездом. Вся эта благодать, аккуратно расставленная в витринах, смотрела на него оттуда, как тюльпаны на цветочных рынках Амстердама. Граф подойдет к стоящей за прилавком продавщице в небесно-голубом фартуке и попросит mille-feuille[5], и та умелыми руками переложит лакомство серебряной лопаточкой на фарфоровую тарелку.

Граф закажет кофе и сядет поближе к столику в углу, за которым примостились три барышни-модницы, чтобы обсудить интриги прошедшего вечера. Памятуя о том, что они находятся в общественном месте, барышни сперва будут вести разговор тихо, на пониженных тонах, но постепенно, увлеченные беседой и захваченные вихрем собственных переживаний, неизбежно начнут говорить все громче и громче, и к четверти двенадцатого все посетители булочной, включая и тех, кому совершенно неинтересны хитросплетения и интриги «мадридского двора», станут невольными слушателями излияний сердечных драм милых молодых особ.

Без четверти двенадцать граф закончит завтрак, отряхнет крошки с усов, махнет рукой продавщицам за прилавком, вежливо приподнимет цилиндр, глядя в сторону молодых дам, с которыми он успел обменяться парой вежливых фраз, и снова выйдет на Тверскую. На секунду он остановится в раздумье: куда же направить путь? Может быть, заглянуть в «Галери Бертран» и осмотреть новые поступления картин из Парижа? Или в консерваторию, чтобы послушать репетицию квартета молодых дарований, осваивающих концерт Моцарта или Бетховена? А быть может, просто пойти в Александровский сад, чтобы, сидя на скамейке, вдыхать ароматы сирени и слушать воркование голубя, царапающего лапками карниз за окном…

Карниз за окном?

– Ну уж дудки! – произнес граф. – Карниза там точно не будет.

Граф мог, конечно, улечься на другой бок лицом к стене и вернуться мыслями в Александровский сад, где мимо скамейки, на которой он сидел, проходили три барышни, знакомые ему по булочной Филиппова, чтобы сказать им: «О, какой приятный сюрприз!»

Бесспорно, это было бы очень приятно. Но представлять себе, что ты находишься не в тех обстоятельствах, в которых находишься, является путем, гарантированно ведущим к помутнению рассудка и сумасшествию.

Поэтому граф сел на кровати, поставил ноги на пол и подкрутил кончики усов. Он посмотрел на стол, некогда принадлежавший великому князю. На столе стояла невысокая рюмка для крепкого алкоголя и высокий и тонкий фужер для шампанского. Казалось, что фужер с высоты своего роста смотрит на рюмку, как Дон Кихот мог бы смотреть на своего низкорослого оруженосца Санчо Пансу в горах Сьерра-Морена. Или Робин Гуд на брата Тука в Шервудском лесу. Или как Фальстаф и принц Хэл[6] перед вратами…

Тут в дверь раздался стук.

Граф резко встал и больно ударился головой о потолок.

– Секунду, – произнес он и, потирая макушку, принялся искать в чемодане халат. Найдя и надев его, он открыл дверь. За дверью стоял молодой человек с завтраком – кофейником со свежезаваренным кофе, двумя бисквитами и так называемым фруктом дня, явившим в то утро себя в виде сливы.

– Прекрасно, Юрий, спасибо, – произнес граф, – сюда можно поставить.

Пока Юрий ставил поднос с завтраком на чемодан, граф, склонившись над столом великого князя, написал записку некоему Константину Константиновичу, проживавшему на улице Дурновского.

– Можешь распорядиться, чтобы эту записку доставили по адресу?

Юрий взял записку, обещал, что ее отправят с посыльным, и с поклоном принял чаевые. Потом он повернулся к двери и после секундного размышления спросил: «Оставить дверь немного приоткрытой?»

В комнате графа ввиду ее небольшого размера воздух был действительно довольно спертым. К тому же, кроме него, никаких других жильцов на этаже не было, поэтому никто не мог ему помешать.

– Да, пожалуйста.

Шаги Юрия затихли, и граф, положив на колени салфетку, налил в чашку кофе и добавил в него немного сливок. Он сделал маленький глоток и не без удовлетворения отметил, что, несмотря на то, что Юрию пришлось подняться на три этажа выше, чем раньше, кофе был такой же горячий, как обычно.