— Его мой одноклассник организовал. С какой-то прохиндейской шушерой. Ну и прогорел. Я тебя сегодня с ним познакомлю!

— Меня? Зачем?

— А почему нет? Книги ему твои ему подарим. А то ты вечно раздаешь их направо и налево, словно листовки у метро. Толку никакого! Пора уже знакомить с твоим творчеством богатых людей!

— Ты ж говоришь, он разорился…

— Разорившийся богатый человек куда охотнее тянется к художественному слову.

Мы с Юликом редко видимся. "Современного человека и так слишком много в эфире, телесное присутствие давно стало необязательным", — так он это объясняет. Дескать, занятость — это всего лишь теперешняя отговорка, а причина в другом. Если представить крестьянина два-три века назад — у него было дел не меньше нашего, а порой и куда больше…

— Нет, стоп, крестьяне — пример неудачный, — машу я руками на Юлика. — У них уклад был такой, что без телесного присутствия друг друга — не выживешь! Общинный дух же… Жили несколькими семьями на одном дворе, да еще работники тут же жили часто, и вспахивал сообща землю, и за скотиной ухаживали… А сенокос? А в ночное ходить, у костра сидеть байки травить? Все это удаленно по зуму не сделаешь!

— О, срочно напиши об этом сенсационном открытии! А то народ нынче не в курсе! — хохочет Юлик. И я с тоской понимаю, что могу опять не успеть сказать самое важное. Самое важное для меня. Юлик оказывает мне спасительную услугу, он — мой исповедальный терапевт. Я знаю, что он вечная для всех опора и поддержка и не злоупотребляю. Но… это тайный мотив каждой нашей встречи, я могу выговориться, хотя и корю себя за шкурный интерес. Однако мои планы могут рухнуть, ведь на горизонте маячит разорившийся Даниил…

— Юлик, я хотела… не знаю, уместно ли сейчас…

— Совершенно уместно! — категорически прерывает мои топтания самостийный доктор. — Здесь так уютно и безалаберно — как раз то, что нужно.

— … я не знаю, с чего начать, чтобы не слишком ужасно прозвучало… хотя ты говоришь, что наша психологическая раковина изнутри всегда страшнее, чем снаружи! В общем… а что если то, что случилось с Митей — это родовое возмездие? Это мне вчера пришло в голову! Вот понимаешь, у меня один прадед священник, и он был репрессирован, и моя любимая бабушка Зоя, его дочь…в общем я в детстве любила именно эту бабушку, а другую… не то чтобы… но ее муж, мой дед, был… работал в НКВД. Я никогда не говорю об этом. Ребенком очень боялась его, хотя он ничего плохого не делал, просто пил в своей комнате и бормотал… Мне было так плохо и тоскливо в их доме, хотя я бывала там редко, но даже в это короткое пребывание я мечтала поскорее уехать оттуда и оказаться у другой, любимой бабушки… Мама в наши редкие разговоры об этом дедушке, своем отце, уверяла меня, что его судьба очень трагична, что никого он, конечно, не расстреливал — но ведь она не могла это знать наверняка… Что его якобы "завербовали" после армии — а он-то мечтал стать журналистом, и, боже, как она радовалась, когда я поступила на журфак — чтобы, по ее мнению, осуществить мечту ее несчастного отца… Меня это смущало и удивляло, я никак не могла взять в толк, как неприятный и чуждый мне человек хотел заниматься тем же, что и я… И все же я видела в этом светлую кульминацию.

— Так я не пойму — в чем же возмездие? — тихо спросил Юлик.

— В том, что… я же не любила дедушку. Не любила их дом… Не то что другие внуки! И поэтому он решил возложить возмездие за свои грехи на меня… Это вроде как естественно, что отдуваться будет тот, кто остался тебе по сути чужим…

Юлик закончил с излишним старанием мешать сахар в кофе и вдруг резко и нервно отодвинул от себя чашку.

— Но ведь это же чушь какая-то! Ты полагаешь, что человек отходит в мир иной и там, значит, решает — ага, вот такой-то родственничек не относился ко мне с должным почтением, дай-ка я его нахлобучу возмездием! И пишет, значит, заяву в небесную канцелярию… Ужас! Это ж прямо советская бюрократическая система и то самое НКВД там наверху, по-твоему?! Не сказать, чтобы я был фанатом какой-либо религиозной концепции, и не представляю Тот свет вещественно и зримо, но такая картина мне точно не по нутру. К тому же дедушка, может, наоборот тебе благодарен за то, что ты исполнила его мечту!

— Благодарен?… Ох, вероятно, я перегнула палку. Мысль изреченная есть ложь, сам знаешь, — растеряно бубнила я. — Но меня так пронзило это мрачное открытие!

— Вот поэтому всему живому на Земле необходима обратная связь. Начинаешь рассказывать, рассуждать вслух — и понимаешь, какую ахинею внутри себя вырастил! Дружище, я понимаю, что сказать легко… но давай ты сожжешь, как энцефалитного клеща, эту свою несуществующую вину. Пусть она сгорит в костре здравого смысла! Все эти "родовые проклятья", возмездия, сглазы и порчи… Вера в них — миазмы нашей низменной природы. Ничего этого нет. И даже если есть в той или иной преломленной форме — но не в Митином случае. Все, что я знаю о нем, все, что видел в нем сам, слышал от тебя или от кого-либо еще — все это говорит мне о выполненном предназначении. Не всем для этого предназначения нужно прожить лет восемьдесят или даже сорок… кому-то достаточно и двадцати. Он как стрела или луч, он жил стремительно и глубоко, он сосредоточил на себе столько любви, вобрал ее в себя, словно образцы теплых животворящих энергий, и полетел с ней в космос. Может, он там, сейчас делает из нее новую музыку…

— Как ты думаешь… он предчувствовал, он знал об этом?

— Думаю, что да. Только это не то знание, которое можно рассказать кому-то или самому себе. Это… как быть матрешкой и чувствовать, что ты в другой матрешке, которая больше тебя, но между вами — целая вселенная, прослойка пространства и времени… Но всякий раз, когда упадешь духом, напомни себе, просто скажи шепотом: предназначение!