Кем бы ты ни был, "наш человек в Гаване", после тебя мне трудно совсем не верить прохиндеям, пустомелям, шизоидам и всем тем, кого здоровый инстинкт самосохранения предписывает обходить стороной. Ведь кто нас предупреждал о том, что нельзя молиться за царя-ирода? Юродивый. То-то и оно…

И еще я думаю — что если ты, русский агент Малдер, меня предупреждал о чем-то еще, а я не услышала тебя…

Итак, в сухом остатке от той поездки — синяки от старых грабель: конечно же, обещавшие не пить обязательно выпьют. Это закон! Как говорил Ришелье, предательство — дело времени. Но фигуранты не просто выпили, а затеяли драку с квартирантами, прошу прощения за каламбур. Квартиранты-гастарбайтеры — тогда это было чем-то новеньким в здешних богемных пенатах. Вот не ожидала, что Сократ опустится до столь прозаичного заработка. И не ожидала, что его супруга — условно назовем ее Ксантиппа — примет деятельное участие в скандале. Пока шли войны местного значения, я вместе с Митей внутри, тремя детьми снаружи и собакой сидела в безопасной детской спальне и обдумывала пути отхода. Где-то к шести утра боевые действия стихли, началось братание условно дружественных народов бывшего Советского Союза, дети уснули, и я поняла, что теперь самое время тихого отхода на Север. То есть домой!

Вот только Трейси… до сих пор помню ее глаза, когда я оставляла ее в логове врага. Но брать ее с собой было небезопасно — она была девочкой импульсивной и пугливой, могла внезапно дернуть поводок на утреннем гололеде — и я с большим животом не смогла бы удержать равновесие… Я накормила ее, чем было, вывела по своим делам, и долго объясняла, что чуть позже она обязательно вернется домой. И здесь ей ничего не грозит, Сократ любит живность, рядом дети… словно дети — не объект защиты, а гарант безопасности — но ведь так порой и бывает. Собака моя трепетная никогда меня за это бегство не попрекнула. Хотя в тот день я поняла, что не нужно всему живому навязывать человеческие радости. Пускай собака радуется по-собачьи, а птичка по-птичьи. Впрочем, и среди человеков в этом смысле пестрое разнообразие, и что русскому хорошо, то беременной женщине совсем некстати.

Словом, как я и предполагала, ничего непоправимого тогда не произошло. Разве что редкие пассажиры раннеутренней электрички 1 января 2000 года несколько удивились моему появлению. Но быстро обо мне забыли. А Митя потом катался в синей коляске, доставшейся ему по наследству от Сократова внука. Скажу больше — годам к шестнадцати он потянулся к философии, и Сократ — не нашенский, настоящий — стал героем его баек в широких дружеских кругах. Баек о том, что Сократа не существовало вовсе! Но здесь я с ним поспорю: быть может, одного конкретного древнегреческого мудреца и не существовало, но Сократ как тип был и пребудет всегда, и это в его коляске Митя получил в наследство стремительность и легкокрылость мысли и музыки.

Много лет спустя, в совершенно другом месте и при других обстоятельствах я опять буду увозить ребенка из пьяного кошмара. Совершенно другого ребенка. Мой незаконченный гештальт всегда при мне. И все наши бессмысленные подвиги — они в сердце сюжета. Именно они делают сапиенса человеком.

А все яйцеголовые с полуфабрикатом мозга, способным лишь подсчитывать собственную выгоду, — летите на планету Железяку. Вы абсолютно взаимозаменяемы, как всякий кровососущий гнус.

…Весь день я собиралась заработать свою редкую копеечку — написать компиляторскую статейку на поп-историческую тему, но никак не могла сосредоточиться и найти подходящую канву. Либо я уже об этом писала, либо слишком много писали другие. Иногда сюжет приходится притягивать за уши, чтобы найти незатертый акцент — как в истории о первом ЭКО.

"25 июля 1978 года в Олдеме, графство Большой Манчестер, Великобритания, в семье Лесли и Джона Браунов, где уже росла приемная дочь Шерон, родилась Луиз Джой Браун, первый ребенок, зачатый в пробирке".

В эпилоге я предлагаю задуматься, каково было девочке Шерон, когда сенсация сделала ее приемную семью знаменитой на весь мир? Все следили за чудо-отпрысками, за Луиз и ее сестрицей Натали — не станут ли они козленочками, или, напротив, не вырастут ли у них крылышки. А кто любил Шерон, которая появилась на свет самым обыденным дедовским способом, который стремительно становился немодным? И что с ней стало? Об этом источники умалчивают. Не сказать, что Луиз с Натали живут с огоньком, но сам факт того, что они живут и рожают без пробирок, уже и есть самое важное предназначение на Земле. Пускай муж Луиз — вышибала в ночном клубе, но это хотя бы какая-то крупица информации, а о Шерон — ничего… То есть родились сенсационные кровные дети — и она, приемная, стала не нужна? — вопрошаю я к ленивому читателю, который поглощает желтые байки с выражением жующей овцы.

Да что там Шерон! Вы же понимаете, никому вообще не нужен просто человек. Это и есть апокалипсис. Эпидемии и катастрофы — только следствие.

В общем, вместо того, чтобы зарабатывать копеечку — не все же Алеше отдуваться! — я начинаю мечтать о том, чтобы ко мне с небес спустилась чудо-новость. Пускай и с фейковым душком — правда такой и бывает! Моя любимая фантазия — обнаружить потомков княжны Анастасии… не той, поддельной, которая говорила только на немецком и оказалась почему-то в Румынии, а той, как будто бы настоящей или похожей на нее, которую обнаружили… в больнице приволжского города… какого же города? Я однажды читала об этом… В лихорадочных поисках я натыкаюсь на дикие подробности об убийстве царской семьи — о том, что в корсетах у дочерей были спрятаны бриллианты, поэтому пули от них отскакивали, "приводя живодеров в богобоязненный трепет"… Иисус Мария, кто же такое придумал? Разве все бриллианты не были заранее конфискованы большевистской сворой… Или же, по другой версии, отправлены царскому кузену в Англию? Тому самому кузену, который предал двоюродного братца Ники и не захотел спасти даже его детей… В воспаленном воображении я вижу кощунственный заголовок "Бриллианты — лучшие друзья девушек"…

— Ты что, не слышишь? Тебе звонят! — в панике кричит Алеша.

Его пугает, когда я погружаюсь в раздумья. Он боится, что я могу сойти с ума. Хотя моя вера потихоньку вытаскивает меня из бездны. Моя вера в параллельную реальность, где наши любимые живы, а мы сами — немного другие, и отличаемся от нас здешних, как волна на гребне и в падении. Ведь человек — это тоже волна.

— Представляете! — кричит в трубку Аполлинария. — Я сейчас только что от Ларисы. Из всех претендентов она выбрала меня! Я буду вести страницу о Бореньке!

В первое мгновение, не успевая переключиться, я думаю, что у Аполлинарии опять обострение. Но быстро вспоминаю о светлом мальчике — и стыжусь своих сомнений. Убеждаю себя, что страница, значит, уже популярная, если для нее нужны помощники. А Полли мастерица по этой части! У нее чуть ли не стотысячное воинство в "Одноклассниках", которых я считала чем-то вроде старческих дневных телешоу, но Полли меня горячо разубедила. В общем, вести страницу о Бореньке — дело благородное и богоугодное. Если, конечно, оно не предназначено для шельмования невиновного несчастного человека. О чем я тут же и проговариваюсь! Аполлинария в ответ скомкано прощается — якобы ее зовет мама чистить рыбу — и кладет трубку.

Я снова запускаю процесс самовнушения. Может быть, и правда ее удачно позвала мама. Она ее бесцеремонно запрягает по хозяйству по принципу "а какой еще от тебя толк, кроме пенсии по инвалидности". Литературные таланты дочери никого в доме не волнуют. Дочь не оправдала ожиданий — то есть не стала экономистом в перспективном НИИ, куда ее пытались устроить, не вышла замуж за таможенного чиновника и пишет бредовые сказки для взрослых идиотов, которые никогда ничего ей за них не заплатят.

Все так… но что-то не так, и нам знакомо это чувство.

Вечером Полли пишет мне обиженное сообщение: "Вы плохо обо мне думаете! Я ведь, кажется, говорила, что Борин отец хотел отказаться от ребенка в роддоме". На меня вдруг нападает упрямство, и я ей отвечаю, что от ребенка в роддоме может отказаться только мать, сколько бы там папаша свечку ни держал — а я уверена, что там он только мешает. Жизнь — великий преобразователь правды. Правды о мужчине, который только что узнал, что его новорожденный ребенок тяжело и неизлечимо болен, о мужчине, который в ужасе и понимает, какую ношу он взваливает на себя. И все, что он скажет в запале отчаяния, можно истолковать против него. И приписать пресловутый "отказ в роддоме". Поэтому я изначально не верю в эту историю. Женщины, которых предали после рождения больного ребенка, не превращают это в информационный повод. Тем более, если речь идет о детоубийстве. Осторожнее, Полли!

"Но вы сами говорили, что равнодушно молчать об этом — кощунство!" — отвечает Полли после сорокаминутной паузы (послали в магазин за капустой и хлебом, хлеб со вчерашнего дня подорожал!).