Вилли сделал шажок. Отец выдул из гармошки смешной аккорд, дернул Вилли за локоть, подбросил его руки.

– Пой!

– Что петь?

– Боже мой, мальчик, пой хоть что-нибудь! – Гармошка фальшиво изобразила «Вниз по реке».

– Папа! – Вилли едва двигался и мотал головой от свинцовой усталости во всем теле. – Папа! Глупо же!

– Точно! Куда уж глупей! Нам только этого и надо, дурачина-простофиля! И гармошка дурацкая. И мотивчик тоже, я тебе скажу.

Отец выкрикивал и подскакивал, как танцующий журавль. Нет, этого пока мало. Но, кажется, он уже переломил настрой.

– Давай, Вилли! Чем громче, тем смешнее. Ишь чего захотели – слезы лакать! Не вздумай дать им ухватиться за твой плач, они из него себе улыбок нашьют. Будь я проклят, если смерти удастся пощеголять в моей печали! Ну же, Вилли, оставь их голодными. Отпусти на волю свои руки-ноги. Дуй!

Он схватил Вилли за хохол на макушке и дернул.

– Ничего… смешного…

– Наоборот. Все смешно. Ты только на себя погляди! А я? – Чарльз Хеллоуэй корчил жуткие рожи, таращил глаза, тянул себя за уши, скакал, как влюбленный шимпанзе, из вальса срывался в чечетку, выл на луну и тормошил, тормошил Вилли.

– А смешнее смерти вообще ничего нет, разрази ее гром! Видали мы ее в белых тапочках. А ну, давай «Вниз по реке». Как там? «Трам-пам, далеко!» Ну, Вилли, и голосок у тебя! Прямо отощавшее девчоночье сопрано. Жаворонок накрылся медным тазом и чирикает. Давай скачи!

Вилли хихикнул, прошелся петушком, присел пару раз. К щекам прилила кровь. В горле что-то дергалось, как будто лимонов наелся. Он уже ощущал, как грудь распирает предчувствие смеха.

Отец извлек из гармошки какое-то подобие мотива.

– «Там, где все старики…» – затянул Вилли.

– «Остаются навсегда…» – подхватил отец. Шарк, стук, прыг, скок.

Ну и где Джим? Да не до него сейчас. Забыли. Отец пощекотал Вилли под ребрами.

– «Там девицы молодые…»

– «Будут петь «ду-да-да»!» – грянул Вилли. – «Ду-дада», – поймал он мотив.

В горле щекотало. В груди надувался шар.