— Ты станешь королем Ломбардии, соглашайся, — уговаривал он Галеаццо, — при условии, что окажешь мне свою помощь в тот момент, когда я сам буду избираться на папский престол.

В июле 1473 года Галеаццо, по свидетельствам современников, мог еще восстановить свой престиж и влияние, подорванные целой серией дипломатических провалов. Стало известно о смерти короля Кипра Якова И. Права на владение островом были предложены миланскому герцогу. Галеаццо это льстило, но он все-таки был вынужден отказаться от такого выгодного предложения, заметив, что Венеция обладает гораздо более сильными позициями, чем он, в сложившейся ситуации. Фердинанд Арагонский был глубоко разочарован нерешительностью своего союзника и его неспособностью маневрировать на дипломатическом фронте. «Король настолько огорчен и обескуражен, что не может более даже слышать об этом деле».

Ипполита Сфорца, герцогиня Калабрийская, вынуждена присутствовать при произнесении весьма нелицеприятных суждений, которые изволил выразить король Неаполя насчет ее брата Галеаццо. Так, Малетте, миланскому послу при неаполитанском дворе, король заявил, например, следующее: «От отца своего и матери своей синьор твой унаследовал все, кроме таланта правителя».

Иными словами, все, кроме искусства дипломатической игры.

В поиске союзников Галеаццо пытался установить отношения и с герцогами Савойскими. Он обещал свою младшенькую, Бьянку, которой не исполнилось еще и двух лет, в жены герцогу Филиберту. Галеаццо, как мог, старался смягчить напряженность, угрожавшую ему свержением с трона. Опасаясь, что папа восстановит коалицию, миланский герцог попытался нанести упреждающий удар: 2 ноября 1474 года Милан заключил союз с Венецией и Флоренцией сроком на 25 лет.

Людовик XI, король Франции, не скрывал своего раздражения в связи с таким неожиданным поворотом в итальянских делах. По этой причине Галеаццо, желая не допустить союза между Францией и Неаполем, установил дипломатические отношения с соперником Людовика XI — герцогом Карлом Бургундским. Подобная чехарда в политике союзов, договоров, заключавшихся от случая к случаю, лишь бы обеспечить себе продвижение на пути к безграничной власти, была отличительной особенностью дипломатии герцога. Он вел себя беспринципно во имя осуществления одного, но страстного своего желания: нападать прежде, чем противник успеет собрать силы для отпора. 1474 год начался весьма тревожно для Галеаццо, он как никогда был изолирован от подспудных течений итальянской политики.

Людовик XI занял Прованс и был намерен вторгнуться в Италию. Галеаццо был не на шутку обеспокоен возможностью удара со стороны бургундского герцога по Пьемонту. Несколько месяцев прошло в ожидании катастрофического развития событий. В ноябре Галеаццо возглавил армию, начав кампанию в Савойе и захватив несколько замков. Однако наступление зимних холодов заставило его 9 декабря приостановить продвижение.

Галеаццо уже был на пути в Ломбардию, но в Аббьятеграссо его нагнал Джованни ди Кандида, неаполитанский дворянин и посланник бургундского герцога. Он явился к Галеаццо затем, чтобы предложить Милану союз со своим синьором, своего рода пролог «сердечного согласия» с императором.

Но Галеаццо, как это ни странно, уже устал воевать. С некоторых пор душу его глодал червь сомнения: он усомнился в своих талантах политика и кондотьера. Единственное, что еще оставалось у него за душой, — безумная и болезненная страсть прожигать жизнь, пока есть время и силы. Жизнь в понимании Галеаццо — это прежде всего красивые женщины. С деланной радостью сообщает он послу Мантуи при своем дворе, Дзаккари Саджи: «Вы спрашиваете о моих грехах? Отвечу: у меня их мало, совсем немного. Чужого мне не надобно. Лишнего у других я не беру. Роскошь мне по нраву, это верно. Но это, известно, грех невеликий. Коль скоро я синьор, то должен быть высокомерен. Единственный грех мой — сластолюбие. О, в этом я преуспел и достиг мастерства. Грех этот я практикую во всех возможных вариантах и формах, какие только мне доступны».

Во всем Милане лишь «герцогский расходчик», счетовод, мог знать досконально, на какие безумства был способен герцог, лишь бы удовлетворить свою греховную страсть и тщеславие. Этот придворный счетовод, которому вменялось в обязанность приобретать все необходимое для миланского герцога и его семейства, известен историкам с 1470 года. Звали его Готтардо Панигарола. Был он человек честный и педантичный. Галеаццо доверял ему крупные приобретения, в особенности для своей фаворитки Лючии Марлиани, которую в письмах своих он именует не иначе как «графиня Лючия».

Нередко герцог жаловался на своего «расходчика»: «Мы повелели тебе приобрести четыре покрывала для графини, ты же приобрел только два. Посему тебе надлежит приобрести еще два покрывала, причем без промедления, и доставить их на место также без промедления». Панигарола тем не менее крайне неохотно потворствовал капризам своего синьора. Особенно возмущался он немыслимыми расходами герцога, стремившегося доставить удовольствие своим фавориткам. Но Галеаццо, когда речь шла о его прелестнице Марлиани, плечи которой были словно выточены из слоновой кости, не желал слушать никаких доводов. Он ни перед чем не останавливался. Главное — угодить «моей любимой женщине, любовь к которой растет во мне день ото дня; мысли же мои только о том, как доставить ей удовольствие, на какое в этом подлунном мире способен только я, Галеаццо».

Удивительная черта характера Галеаццо его способность сочетать величайшую нежность в отношениях со своими любовницами, стремление угождать их малейшим капризам с желанием удержать в тайне эти амурные связи, хотя дождь драгоценных подарков, которыми он их осыпал, казалось бы, должен был свидетельствовать о противоположном. Галеаццо, однако, гораздо скрытнее своего отца в любовных похождениях. Быть может, причиной тому жена — Бона Савойская, женщина гораздо более требовательная, чем мать Галеаццо, Бьянка Мария. Жена Франческо Сфорца не возражала, что при дворе живут побочные дети мужа. К ним она относилась почти с таким же материнским чувством, как к собственным детям. Бона же разрешила находиться во дворце только одной незаконнорожденной дочери Галеаццо, той самой Катерине, которую Сфорца прижил с Лукрецией Ландреани прежде, чем женился на Боне. Впоследствии Катерина станет одной из самых великолепных и энергичных женщин эпохи Возрождения — воительницей Катериной Риарио Сфорца, синьорой Форли.

В 1474 году, когда Галеаццо исполнилось тридцать лет, он познакомился с Лючией Марлиани, едва достигшей девятнадцатилетнего возраста. Галеаццо был без ума от этой женщины. Она считалась первой красавицей в Милане. Первое знакомство произошло на балу в замке. Лючия была невысокого роста, зато стройна и хороша лицом. Светло-каштановые волосы с золотистым отливом обрамляли чистый высокий лоб.

— Кто эта красавица? — поинтересовался герцог у своих приближенных.

— Известная в городе проказница, — был отвержена Амброджо Раверти. Замужем недавно. Девушка, как говорится, с характером. Метит высоко. На мужа не очень-то обращает внимание. Нрава честного, ведет себя вполне достойно и разумно, хотя больше всего на свете ей хотелось бы блистать при дворе.

Когда мать Лючии и муж узнали, что герцог страдает от бессонницы из-за приглянувшейся ему на балу молодой красавицы, то у них не было сомнений. Они постарались, чтобы она как можно скорее попала в объятия Галеаццо. Герцог оценил догадливость родственников Лючии. Он не замедлил продемонстрировать им свою признательность. Несмотря на несколько деревенскую поспешность, с какой действовали родственники возлюбленной, он был им благодарен. Правда, чувство неприязни ко всему человеческому роду у него после этого только окрепло. Синьору пришлось раскошелиться за свой каприз. Он послал 400 дукатов дворянину Раверти, дав при этом понять, что речь идет о цене «за добродетель жены». Раверти для приличия немного поупрямился, но сдался, получив назначение на пост старосты города Комо.

Что же касается матери Лючии, она тоже не удовольствовалась малым: за согласие на внебрачную связь своей дочери она потребовала от герцога подыскать мужей с подобающим положением для двух своих дочерей, да еще в приданое запросила по две тысячи дукатов каждой. Таким образом, миланский синьор получил наконец доступ в белоснежную постель Лючии.

Да и сама Лючия вряд ли раскаивалась в содеянном. Она была буквально осыпана многочисленными и дорогими подарками: получила дорогую мебель, изящные гобелены, расшитые золотом бальные наряды, редкие и драгоценные украшения. В период между 20 декабря 1474 и 3 августа 1476 годов эта страстная любовь герцога происходила под аккомпанемент двадцати дарений, причем одно было дороже другого. Самым значительным считается дар 1474 года, когда герцог подарил своей фаворитке земельные владения с замком Мельцо, приходские земли Горгонцолы, титул графини и право пользоваться фамилией и гербом матери Галеаццо, принадлежавшей к знаменитейшему патрицианскому роду Висконти. Это дарение сопровождалось совершенно невероятной записью в документе: «Вышеупомянутая Лючия с мужем своим в плотском сожительстве не имеет права впредь находиться, разве что по Нашему на то особому разрешению, равно как не имеет права вступать в связь с другими мужчинами, за исключением Нашей особы».

Таким образом, Лючия, соблюдая правила контракта, брала на себя обязательство не иметь никаких связей ни с собственным мужем, ни с другими мужчинами. Ее прекрасное девятнадцатилетнее тело переходило в исключительную собственность синьора Милана.

То, каким образом был заключен этот контракт, само по себе событие историческое и неповторимое. Однажды Галеаццо явился в дом Лючии по улице Сан-Джованни-суль-Муро с многочисленной свитой дворян, среди которых был и секретарь герцога, Чикко Симонетта. В свите были наготове также нотариус и канцлеры. Раверти, муж Лючии, был, правда, несколько озадачен визитом, но наблюдал за тем, как развивались события, с видом понимающего человека. Лючия, вышедшая навстречу гостям вместе с матерью, вовсе не казалась удивленной или напуганной, скорее наоборот — она от души развлекалась происходящим. В душе она все еще оставалась шаловливым подростком. Галеаццо приказал нотариусу огласить контракт. В документе говорилось о том, что герцог назначает содержание размером не менее ста цехинов из доходов Навильо Мартесана дражайшей Лючии Висконти, графине Мельцо, «чья непосредственность и величайшее целомудрие, равно как честность и добропорядочность», завоевали сердце и душу страстного герцога. Разумеется, «величайшее целомудрие», о котором сказано в преамбуле документа, в следующем параграфе было истолковано более подробно: отныне Лючии дозволено вступать в половую связь только с синьором и вменяется отказывать в этом своему законному мужу. Правда, по свидетельствам очевидцев, он не возражал.