Ей нравилось жить на Манхэттене, но заразиться пресловутой тамошней энергией, которую так расхваливали некоторые ее знакомые, она так и не сумела. Наоборот, Нью-Йорк высасывал из нее силы. Городом-фетишем для нее был и остался Париж, сюда она возвращалась зализывать раны. Здесь она прожила четыре года – не сказать, что лучшие в ее жизни, зато самые важные: это были годы сопротивления, восстановления, возрождения.

До 2009 года она работала в Англии, в уголовном розыске Манчестера. Но одно скверное расследование, за которое она несла ответственность, – дело Элис Диксон[4] – сломило ее и принудило уволиться из полиции. Из-за этой неудачи она всего лишилась: ремесла, уважения коллег, уверенности в себе. В Париже она завела цветочный магазинчик и зажила на Монмартре, вдали от расследований убийств и исчезновений детей. Но эта спокойная жизнь снова сделала резкий поворот: внезапная встреча толкнула ее на неожиданный путь и позволила вернуться к расследованию, перевернувшему ее жизнь. В конце концов дело Элис Диксон счастливо завершилось в Нью-Йорке. Благодаря обстоятельствам этого успеха она поступила на службу в администрацию WITSYC – Федеральной программы США защиты свидетелей. Передала свой цветочный магазинчик Такуми и улетела в Нью-Йорк. Спустя год полиция Нью-Йорка предложила ей место консультанта в службе разбора закрытых дел. Задачей Маделин было постараться по-новому подойти к некоторым старым нераскрытым делам. Работенка как будто прямиком из телесериала или из детективного романа Харлана Кобена[5], но на самом деле – невообразимая кабинетная скука. За четыре года Маделин ни разу не окунулась в реальную жизнь и не возобновила ни одного расследования. Системе, винтиком которой она была, не хватало средств, ее душила бюрократия, от масштабов которой покраснела бы самая замшелая французская контора. Любая заявка на проведение анализа ДНК сопровождалась заполнением невообразимой кучи бланков, любой запрос о разрешении допросить старого свидетеля или заглянуть в кое-какие процессуальные документы был сопряжен с безумной бумажной волокитой и в большинстве случаев утыкался в отказ ФБР, решавшего судьбу наиболее интересных уголовных дел.

В конце концов она без всякого сожаления уволилась и перебралась в Англию. Больше всего ее удручало то, что она столько тянула с этим решением. С тех пор как Джонатан Лемперер – мужчина, которого она любила и за которым помчалась на Манхэттен, – вернулся к жене, в США ничто ее не удерживало.

– Весной мы с Маржолен ждем ребенка, – вдруг выпалил Такуми.

– Я… Я очень за тебя рада, – проговорила Маделен, стараясь, чтобы ответ звучал хоть немного радостно.

Но фальшь в ее голосе резанула слух им обоим. Такуми даже сменил тему.

– Ты так мне и не сказала, что привело тебя в Париж.

– Много всего разного, – уклончиво ответила она.

– Если хочешь встретить Рождество с нами, дома, милости просим.

– Большое спасибо, но, пожалуй, нет, не хочу. Не сердись, просто мне надо побыть одной.

– Дело твое.

В фургоне повисло тяжелое молчание. Маделин не возобновляла разговор. Глядя в окно, она искала взглядом знакомые ориентиры, пыталась связать каждое место со своими воспоминаниями о парижской жизни. На площади Мадлен на нее нахлынули воспоминания о выставке Дюфи[6] в картинной галерее; на улице Руаяль она высмотрела бистро, где готовили сногсшибательное телячье рагу под белым соусом; мост Александра III остался для нее связанным с мотоциклетной аварией как-то дождливым днем…

– У тебя есть профессиональные планы? – осведомился Такуми.

– А как же! – соврала она.

– Давно не виделась с Джонатаном?

Не лез бы ты не в свое дело!

– Допрос окончен? Ты забыл, что полиция – это я?

– В том-то и дело, я в курсе, что ты больше не полицейская…

Она вздохнула. Бестактный юнец начинал действовать ей на нервы.

– Ладно, буду откровенной, – заговорила она. – Хочу, чтобы ты больше не задавал вопросов. Ты был моим учеником, я продала тебе свое дело, но это не дает тебе права приставать с вопросами о моей жизни!