Таким образом, ситуация разрешилась для моей новой тушки вполне благополучно. На сколько я мог судить, Изяслав Мстиславичбыл счастлив, главное, что его сын всё–таки выжил, а память дело наживное, тем более в столь юные годы. Пестуном у меня был самый доверенный княжий человек – Перемога Услядович, верно прошедший вместе с князем через многие его жизненные перипетии. В его обязанности вменялось не только продолжение уже ранее начатого обучения княжича мастерству сечевого боя, верховой езды и другим воинским наукам, но и самим князем были поставлены и новые, дополнительные задачи – научить сына заново правильно разговаривать, подобающе княжьему роду себя вести.

Мудрое решение Изяслава Мстиславича начать заново воспитание и образование сына, меня устраивало на все сто! Что не говори, а у зашуганных челядинов, даже при всём на то желании, вряд ли чему–то путёвому научишься, патриций плебею, как и гусь, свинье, не товарищ!

Я понимал, что и в разговорах мне по–прежнему надо быть крайне осторожным, незачем лишний раз палиться по поводу и без. Если потеря памяти для местных вещь хоть и редкая, но в принципе возможная, то взявшиеся из ниоткуда знания – вполне могут посчитать происками нечистого. Поэтому лучше быть заторможенным «скудословцем», про которых говорят «из него слова щипцами не вытащишь», чем разговорчивым краснобаем в закрытом монастыре. По крайней мере, я для себя решил придерживаться подобной тактики, пока окончательно со всеми и во всём не разберусь.

Ещё очень тревожило время, в которое меня занесло. Подумать только, 1233 год! Уже через несколько лет, если не врали в будущем историки, в декабре 1237 года на Русь должны обрушиться монголо–татарские орды. Спасти Русь от татар, в плюс к правильно организованному и многочисленному войску, могло лишь огнестрельное оружие. Во всяком случае, иного выхода я не видел. Это значит надо создавать ВПК, реорганизовывать дружину и ополчение, но сейчас начинать дёргаться по этим вопросам тоже не дело, так как пока, я ноль без палочки. Да и Изяслав Мстиславич, скрываясь от своего брата – полоцкого князя Святослава, захватившего минувшим летом Смоленск, тоже сейчас подрастерял всё своё влияние и вес.

Мои раздумья прервал осторожный стук в дверь.

– Княжич! – в дверном проёме нарисовалось усатая физиономия Перемоги.

Ну, у них тут и имена, в который уже раз подумалось мне, стоило лишь окинуть мысленным взором свой круг общения. Что уж тут говорить про других, ведь как оказалось, у меня–то самого «рыльце в пушку»! Моё христианское имя, данное как не сложно догадаться при крещении, вовсе и не Владимир, а Михаил. А причиной подобных глупостей и неразберих было отсутствие в византийских церковных святцах имён славянского происхождения, зато греческих, латинских и еврейских – до фига и больше. Для полного «счастья» человеку помимо крестильного и мирского (славянское имя, а также кличка с прозвищем) давалось ещё и третье, секретное «молитвенное имя» о котором не знал никто, зачастую, и сами владельцы забывали свои молитвенные имена, как в моём случае. Но всё это делалось, оказывается, не просто так! Как мне намедни растолковали, вся эта хренотень с именами спасала от сглаза и иных «магических» воздействий. Лично мне на весь этот «именной винегрет» было плевать, я уже начал привыкать к имени Владимир. Подумать только, даже внутреннее отторжение вызывало, когда ко мне отец Варламий обращался, называя Михаилом! Но пока на такое обращение вслух высказать священнику "фи" я не решался.

Остальной же народ, с кем я уже успел перезнакомиться, по этому поводу не заморачивался, проявляя чудеса демократизма. Кто–то предпочитал именовать себя на христианский манер, кто–то на славянский, многие вообще были счастливы, обходясь прозвищами собственного происхождения или родовыми. Короче говоря, в этом вопросе, в том числе и среди князей, какого–либо единообразия не было.

Сегодня же, на пятый день моего пребывания в этом мире–времени, мне предстояло, при помощи бывшего дьякона дворцовой церкви и по совместительству княжеского духовника, отца Варламия, "вспомнить" грамоту и цифирь, что ранее святым отцом усердно преподавалась княжичу. Вот я потопал вслед за Перемогой в поисках знаний, главное, старые не забыть, новые, чувствую, мне особого интеллектуального прибытка не сулят.

У нашего общего с Изяславом Мстиславичем духовника в дворовой церкви я застал нескольких молящихся. Они, не замечая никого вокруг, усердно кланялись, крестясь на образа. Заприметив меня, попадья всплеснула руками.

– Княжич явился! Проходи Владимир Изяславич, отец Варламий у себя в читальне, тебя поджидает!

Духовник сидел за столом у слюдяного оконца, внимательно читая какие–то пергаментные пожелтевшие листы. Зайдя внутрь, я уже привычными телодвижениями перекрестился на иконы, освещаемые мигающими восковыми свечами.

– Вот батюшка, княжича к тебе привела, – попадья подтолкнула меня в спину.

– Здравствуй, чесной отче!

– И тебе здравствовать, Михаил! – от упоминания своего крестильного имени я сморщился, а Варламий, не обращая на моё неудовольствие ни капли внимания, встал со скамьи и подошёл ко мне, осматривая при этом с ног до головы. – Вспомнилось ли тебе что ни будь?

– Ухватки боевые, которым учил меня Перемога, вспомнил, так сказать, в процессе, может и с грамотой также выйдет ...

– Говоришь «в процессе» ..., – растянул последнее слово Варламий, – я погляжу ты, и мои уроки не позабыл!

– К сожалению, чесной отче, твоих уроков я не помню.

– Но ведь латинянское слово "process us" то есмь "продвижение" ты вспомнил?

– Действительно! – стукнул я себя по голове, коря про себя за свой язык без костей, который в очередной раз меня подвёл. – Это как–то само собой вырывается, на автомате.