– Слушай, а ты Ванякину не звонил? Нет? Так позвони – он третьего главреда за год уж турнул. Ну, не сахар, конечно, под Ванякиным ходить… Одно слово: Ваня-я-кин… Да! Что я тебе рассказываю, ты ж его тараканов лучше меня знать должен. Сколько, года два он в твоём отделе репортёром отработал? Диалектика, понимашь… Теперь он – директор, а ты… Хотя, конечно, идти к Ванякину… Так, как он людей ненавидит, даже у меня не получается, ха-ха! А не хочешь к Ванякину, звякни Песневу – у этого кадра тоже вроде вакансии есть.
Я чуть не выматерился в телефонную трубку.
– Ну ты, Игорь Петрович, и насоветовал. Ты сам-то с ними бы сработался?
– А тебе, мил человек, золотое ты наше перо когдатошнее, выбирать теперь не приходится. Хоть чёрту в зубы, лишь бы зарплату платили. В своём-то деле не удержался! Ну, будь! Люди тут у меня…
Пи-пи-пи-пи… Вот нехороший человек. Трубку бросил. Но солидарность вроде как проявил. Это ж надо – дожил я. Доработался. До Ванякина и Песнева. До этой челяди сильных города сего.
Я удручённо крякнул. Эти два типа в 90-е прославились не талантом и даже не профессиональными умениями, а главным образом неумеренной страстью к халяве. Тогда случился настоящий бум всяких-разных презентаций – фирмы росли как грибы, и каждый из новоиспечённых учредителей считал делом чести начать свою деятельность с широкой гулянки. Потом отмечали год с начала деятельности, и два, и три – некоторые даже умудрялись дотянуть до пятилетнего полуюбилея. В общем, почти каждый день проходили то презентации, то годовщины. И редкая из них обходилась без Ванякина. Можно сказать, он туда ходил то обедать, то ужинать – в зависимости от времени начала халявы. Ну и, соответственно, расплатиться перед организаторами норовил заметками да статейками.
– Так ты пожрал-попил, так ещё и гонорар с редакции слупить надеешься? – в какой-то момент, уловив его манёвр, сказал я ему. – Не слишком ли хорошо, братец, ты устроился?
И, как редактор отдела, стал «зарубать» его «отчёты» с презентаций, тем паче что его походы за халявой не являлись редакционными заданиями.
Песнев был из той же халявной когорты. А запомнился он мне одним случаем. Как-то презентацию «чего-то там» давал не кто-нибудь, а сам губернатор. И как я ни отбояривался (подобных мероприятий я чурался, мне в моей башне было лучше), пришлось-таки на ней представлять редакцию. И вот помню как сейчас: в огромном церемониальном зале накрыты длинные шведские столы, мы все, удостоенные высокой чести, стоим огромным каре вдоль стеночки, губернатор и иже с ним сказали уж всё, что хотели сказать, и ещё чуть-чуть, и последует приглашение к, так сказать, неформальной части мероприятия, и вот оно, приглашение то бишь, начинает следовать – и тут я вижу, как слева от меня кто-то буквально вып-п-прыгивает – бэмс! из шеренги и приземляется прямо у стола. Завершение приглашения «откушать» прыгун уже встречал с чёрноикорной корзинкой в одной руке, и булькающей бутылкой водки в другой. Это был Песнев.
И вот этой челяди, выбившейся в топ-челядь, мне только что предложили позвонить…
Ну, сижу. Такой… весь опрокинутый. Перевариваю новость. Вот так позвонил, ядрёна шишка! Ну а что, успокаиваю себя, не знал разве, кому звонишь? Этот людь подчинёнными, можно сказать, питается – как удав толиками. Глотает, не мигая. Сколько специалистов от него сбежало, скольких он… Разве что Ванякин ещё хуже. Но и этот… Сволочной мужичонка, сто очков любому топ-манагеру даст. Вот так, в кулаке персонал держал! И результат – давал. За что его, собственно, москвичи, хозяева огромного медиа-холдинга с громким, ещё советской выделки брендом, и держали. Но ты же – ему позвонил! Ты – всё – про него – знал! И позвонил! А ты подумал, тля такая, как бы ты под его началом функциклировал? Да что с тобой, чувак? Что – с тобой? Ты же – директор, чёрт тебя задери! Людьми руководишь с двадцати лет. И не мог просчитать, чем обернётся твой звонок этому? Вот гад так гад, этот Игорь Петрович… Хотя… Ну а что, по крайней мере честно. Прямой удар, точно по челюсти, но всего-навсего джеб. Джеб, говоришь? Разведочный тычок? Как бы не так. Тебя только что в нокдаун… Да нет, какой нокдаун – нокаут здесь! Ты разве не слышал? Ты – устарел! Вышел в тираж! С горочки – даже не спустился, спустили тебя, кувырком! Пиндюк ты эдакий, если позволяешь так с собой. И вполне закономерно, что в тираж вышел.
Кстати, до сих пор не понимаю, почему выражение выйти в тираж означает финиш. Для журналиста, издателя, для любого редакционного трудяги – всё как раз наоборот. Тираж есть начало жизни того, над чем он со товарищи трудился. Это ж выход издания в люди – нате, читайте, мы это сделали, я это сделал…
Старая, да вот не устаревшая, как ты! Простенькая, но такая душевная, сейчас таких не пишут. Про милого там, про солдатика, уволенного в запас. Гимнастёрочка дембельская, все дела… Вернулся, солдатик. Вокруг всё родное – деревня, девахи… Хорошо! Небось, через одну на шею вешаются. Замуж хотят – ажно пищат… И тут вдруг – он. Боец! В запас уволенный. Ну а тебя куда, старший матрос запаса, уволили? В какой трудовой запас? Не в тот ли, который вельми премного, или, как сейчас любят выражаться, не запас, а запас-запас. Неприкосновенный! Теперь жди, руку начнут от тебя за спиной прятать, будут бояться подать, чтобы не коснуться. Не заразиться. Неудачник – он ведь заразный…
Тут я, признаться, вздрогнул. И застонал даже.
Что ж так больно-то… Нет, нет, это даже не боль – хуже. Какое-то ноющее, сосущее состояние, высасывающее из тебя силы, желания… Я уже знаю: безполезно* пытаться пересилить, справиться с этим какой-то моторикой, крупной или мелкой. Чем-то занять себя, скажем, в домашней мастерской – пила, рубанок, молоток… Я много чего умею и люблю делать руками, но в такие моменты всё валится из рук. Валится, бьёт по рукам, ранит, а ты, чертыхаясь, поднимаешь, силишься сосредоточиться, принимаешься пилить, резать, стучать. Вот когда попытка – пытка! Руки – будто не мои, руки-крюки. Голова – точно не моя, вот будто ватой черепушка набита, да не чистой, медицинской, а какой-то серой, мусорной – сырцом, что ли; соринки щекочут, и такой тонкий-претонкий зуд идёт – мозги чешутся! И ведь не почешешь!
Способ справиться – один: переждать, перетерпеть. Старый, испытанный лекарь – день да ночь, сутки прочь. И старые, испытанные друзья – книги. И вот когда облепляет меня ватной волной, заваливаюсь я в сделанную своими руками кровать, и ухожу в мир, который люблю и ценю не меньше реального – мир, сотканный из жизни, фантазии и вдохновения кудесников Слова. Без этого я бы просто пропал. Но иногда и книги не спасают – тогда остаётся просто впасть в дрёму…. Обычно хватает двух-трёх часов дремотной лёжки, чтобы прийти в себя, восстановиться.
Лишь однажды со мной длилось такое две недели – после получения последнего отказа, из «кавырнадцатого» издательства опубликовать мой первый роман. И вот тогда я познал, что такое настоящая, глубокая депрессия… В то время я работал сутки через трое, в охране, куда ушёл с инженерной должности, чтобы писать роман. И я его написал! Разослал сразу в пять издательств. Потом, по мере возвращения рукописей с отказами, тут же снаряжал по другому адресу… Ну а последний «отлуп» будто вышиб из меня весь воздух – я обмяк сдутым резиновым шариком и пролежал, совершенно смятый, раздавленный, две недели в наглухо зашторенной комнате. Лежал сутками, поднимаясь только по физиологическим надобностям, да на дежурство, которое отбывал «на автомате». Залечь на дно – так я впоследствии классифицировал своё тогдашнее выпадение из активной жизни.