Я начал вспоминать, что со мной случилось. Память возвращалась медленно и неохотно.

— Какой сейчас год? — спросил я, реализуя мысль, засевшую в памяти когда-то очень давно.

— Пятьдесят шестой, — ответил доктор.

— Чего, пятьдесят шестой, девятьсот пятьдесят шестой?

— Что это вы, голубчик, говорите! Какой может быть девятьсот пятьдесят шестой! Вы, почитай, почти тысячу лет упустили! Сейчас уже тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Вы только не волнуйтесь. Мы находимся в России, в 1856 году, в том же году, когда вы и заболели. Вы несколько дней были без сознания, а сейчас у вас небольшая потеря памяти. Скоро вы поправитесь, и все будет в порядке.

Кое-что я и вправду начал вспоминать.

— Это, что дом Котомкиных?

— Вот, видите, вы уже кое-что припомнили. Да, это дом принадлежит вдове купца первой гильдии Кудряшовой, а Котомкина — девичья фамилия ее бабушки, Евдокии Фроловны.

— Дуни?

— Ну, если вам так угодно, то бабушки Дуни.

— А где она? И откуда у нее взялась внучка?

— Она здесь, в комнате, — терпеливым тоном, каким обычно врачи говорят с душевнобольными, сказал доктор. — А внучка, ну не знаю, откуда взялась, скорее всего, родилась, как и все…

— Дуня здесь? — переспросил я. — Где она?

— Здеся я, батюшка барин, Алексей Григорьевич, — зазвучал уже слышанный мной ранее старческий голосок. — Живая, здоровая.

Доктор диковато посмотрел мимо меня, куда-то в сторону, и в поле моего зрения вплыла старушка в черном платочке и коричневом шерстяном платье.

— Вы… Дуня?! — поразился я.

— Я, батюшка, она самая и есть

До меня стало доходить. Я пристально посмотрел старушке в лицо и сквозь безжалостное время разглядел знакомые черты. Бабуля улыбнулась той же, что и раньше, немного смущенной улыбкой и прикрыла беззубый рот уголком платка.

— Что, постарела?

— Здравствуй, Дуня! — искренне обрадовался я знакомой душе. — Вот не думал, не гадал тебя встретить!