Припёртый к стенке Григорьев заюлил. Да, между ним и Танюшкой был скандал, закончившийся, как обычно, страстным сексом. Танюшка очень темпераментная в постели, кричит и стонет так страстно, что неудобно от соседей. Потом она, естественно, пошла в душик, а он отправился домой.

Так он будет врать на следствии. А сейчас лежал, навалившись на бьющееся сильное тело и зажимая рот Татьяны, пока она не умолкла. Надо было что-то делать, избавляться от улик. Уликой было тело Татьяны.

Перетащил в ванну, вспорол платье, снял чулки… До этого он видел в деревне, как разделывают забитых животных. На Танюшку ушло часа два. Выносил в туго завязанных мусорных мешках, складывал: часть в багажник, часть на заднее сидение. Завязал и вынес окровавленное платье, сланцы, полотенца, вешалку, меховые игрушки для кошек – всё, что было запачкано кровью. Это заняло две ходки туда и обратно. Консьержка отреклась: она не видела из своей каморки ни-че-го! Может, в туалет в это время выходила. То есть входившую несколько часов назад Татьяну она, конечно, заметила: такую броскую, эффектную красоту разве не заметишь? А вот Григорьева не видела.

Он тщательно почистил, помыл квартиру, придирчиво осмотрелся: вроде всё в порядке (всё-таки криминалисты обнаружат кровавое пятнышко). На телефоне жены выскочил вопрос от подруги, что-то вроде: «Как дела?» Ответил от имени Татьяны: «Еду кататься на «Аккорде». С её же телефона на свой послал две смс-ки, типа, не теряй меня, я задерживаюсь. После чего телефон разломал и выбросил, проезжая мимо придорожной свалки. Позже экспертиза доказала, что при пересылке сообщений мобильники территориально находились рядом.

За городом Григорьев отъехал подальше от большой дороги, остановился на берегу реки. Прихваченные с собой кирпичи привязал к мешку. Заплыл на глубину, оттолкнул мешок на стремнину, но верёвки скользили, отцеплялись.

Тогда он вернулся в город, заехал к другу за лопатой. Друг удивился, что Григорьев мокрый: май ещё, купаться холодно.

– Зачем тебе лопата?

– Мать попросила накопать в лесу земли для огорода.

– Так она же, лесная, неплодородная…

Однако лопату дал. Когда Григорьев её возвращал, из багажника пахнуло сыростью, водяной гнилью. Друг подумал: наверно, после мойки.

Григорьев ехал в леске и, один за другим, оставлял мешки по ходу движения, прикапывая дёрном, закидывая прошлогодней листвой. В прямом смысле сеял Таню в землю.

Остальное увёз за деревню, остановился у кучи опила. Набрал из колонки воды в полторашку, омыл то, что было Таней. Запомнились длинные серебряные серьги – Танины любимые. Серьги качались, позванивали, цеплялись за мокрые пряди – и были живее её лица. Сверху, прежде чем закопать, положил её светлую сумочку – укрыл всё это занавеской от ванны.

Утром заехал к своей маме, попил чаю с блинами. Поставил за Танюшку свечку в Храме – вот, всё совершил по-человечески, почти по христианскому обряду.

На работу приехал в гипсе. Объяснил, что при ремонте машины сорвался ключ, сломал ему руку. С собой привёз банковскую карту жены и попросил знакомую снять с неё деньги: четыре раза по 25 тысяч. Сам-то в гипсе не может. Жена уехала, а деньги позарез нужны.

На следствии, подробно рассказывая, как расчленял жену, для чего-то поспешно уточнил:

– У неё и грудь не настоящая – импланты.

Как будто это могло являться смягчающим обстоятельством: вот, мол, какие они, бабы, фальшивые насквозь, душой и телом – дурят нам, мужикам, головы. Как будто даже сейчас хотел пачкануть, выцепить Татьяну грязной ручонкой. Достать оттуда, где она ценой жизни освободилась от него.

Имена и фамилии изменены.