На крутом повороте тело Гильмутдинова потеряло равновесие и боком навалилось на Макса. Пришлось притормозить и выбросить из машины убитого, чтобы не мешал.

Пригнувшись к рулю, так чтобы лучше видеть дорогу, — фар Макс из соображений безопасности не включал, — он сквозь зубы напевал прилипшую к языку песенку:

Уазик легко пробил ограду. Едва капот напер на колючку, она захрустела, и сразу два ближайших бетонных столба, до того еще державшиеся на честном слове, рухнули наземь. Машина осторожно переползла через кювет и выбралась на бетонку. Впереди чернела высокая стена тайги.

Макс не раз ходил по окрестным лесам за грибами и кедровыми шишками и хорошо знал дороги. Он повел машину медленно, все так же не зажигая света. И снова, подбадривая себя, пел песню, начав ее сначала: «Петербургские трущобы, в Петербурге родился…»

Что поделаешь, не лежала душа у Макса к последнему куплету песни, хотя, возможно, именно к нему стоило бы прислушаться более внимательно. А пелся он так:

Не очень приятный конец, и потому Макс предпочел затянуть песню сначала. Он был уверен, что не спустит и не пропьет свое богатство. Он не из таких, и не за тем рисковал.

Командира отдельной бригады внутренних войск полковника Зотова телефонный звонок разбудил в три часа ночи.

Зотов, с вечера хорошо прогревший косточки в сауне и по такому случаю, как положено, «принявший на грудь», крепко спал под шерстяным одеялом, которое жена перед сном заправила в новый пододеяльник. Постельное белье после стирки пахло свежестью, создавало внутреннее ощущение чистоты и покоя.

Полковнику снилось нечто приятное, умиротворяющее, хотя снов он никогда не помнил и лишь по настроению после сна — приятно успокоенному или тревожному — догадывался, что во тьме ночной проделывал с ним Морфей.

Звонок, надоедливый и беспощадно-требовательный, вырвал Зотова из теплых объятий сна и сразу оплеснул душу холодной волной беспокойства.

Зотов встал с постели, подсунул руку под майку И почесал волосатую грудь, поддернул сатиновые трусы, воткнул ноги в тапочки без пяток и прошлепал через комнату к телефону, который стоял на подставке в прихожей. По ночам полковник не разрешал себя беспокоить — любые решения в его отсутствии должен был принимать оперативный дежурный.

Нервным рывком Зотов снял трубку. Зло спросил:

— Ну что там у вас, в конце концов?

Тон, каким был задан вопрос, мог отбить охоту продолжать разговор с командиром у кого угодно.

— Товарищ полковник, это вы? — спросила трубка испуганно. Голос говорившего показался Зотову незнакомым.

— Что за глупость?! — Зотов злился. — Кто здесь еще может быть?

Трубка молчала.

— Да говорите, в конце концов! — раздраженно рявкнул Зотов, все еще продолжая злиться.

— Товарищ полковник, это прапорщик Козорез. Начальник гарнизонного караула.

Ну, бардак! Ночью комбригу звонит начальник караула, и в башку ему не приходит, что с таким же успехом он, комбриг, может позвонить президенту страны и ожидать, что тот воспримет его звонок с пониманием.