Во-первых, модель в себе содержит несколько моментов неравноценного значения. Нельзя думать, что каждая модель содержит в себе три необходимых момента и этим ограничиваться в определении модели[13]. В то время как основная последовательность элементов, из которых состоит модель (или кортеж), и необходимость разбиения этой последовательности на подмножества являются такими моментами, которые рисуют модель как бы в одной плоскости, то, что можно назвать исходным элементом модели, переносит нас совсем в другую плоскость. Основной кортеж – это есть только структура в смысле единораздельной цельности модели. Внутри этой структуры возможны разные комбинации ее элементов, что выше мы и назвали разбиением на подмножества. Следовательно, сама структура модели и разные комбинации составляющих ее элементов это есть просто одна и та же структура, даваемая то в более общем, то в более частном виде. Совсем другое дело то, что называется «
Во-вторых, существенных моментов в определении модели вовсе не три, а четыре. Исходный элемент, кортеж элементов и разбиения на подмножества все это рисует модель только как структуру вместе с ее организующим принципом. Но, как мы видели выше, модель вовсе не есть только структура, как и граммофон вовсе не есть только структура речи или пения. Граммофон есть технически точное
Первый момент – это принцип структуры вещи. Второй момент – это сама структура данной вещи. Третий момент – это структура, данная в своих деталях. Но если не будет еще четвертого момента, а именно перенесения данной структуры на новый субстрат и соответствующей организации этого субстрата, то никакой модели у нас не получится, а будет просто отвлеченно мыслимая структура без всякого применения, т.е. необходима структурная организация самой вещи, о структуре которой шел разговор. Итак, в определении модели не три, а, по крайней мере, четыре основных момента.
Беспредметный и предметный момент в модели
Данное определение модели свидетельствует о своей большой абстрактности и обобщенности. Так понимаемая модель имеется, конечно, не только в языке, но и во всех других областях человеческого сознания, деятельности и вообще жизни. Взятая в таком чистом виде модель относится решительно ко всем видам мысли и бытия и ни о каком таком конкретном виде мысли и бытия ровно ничего не говорит. В этом смысле правы те представители философии математики, по мнению которых математика не знает ни того, что она говорит, ни того, о чем она говорит. Мы не ошибемся также, если скажем, что взятая в такой абстрактности и общности математика не может создавать или находить какие-нибудь новые факты, а может только представлять уже найденные факты в отчетливом единораздельном виде. Само собой разумеется, что и этого вполне достаточно для того, чтобы математика была наукой. Тем не менее ясно, что математика предполагает эмпирически находимый предмет, который она и подвергает своей обработке. Эта обработка превращает хаотическое и бесформенное множество в нечто упорядоченное, в нечто структурно-оформленное. Только в этом и заключается предметность тех абстрактных и обобщенных определений, пример которого мы видели в определении самого понятия модели.
Интерпретация
Однако предметность математического знания возрастает еще больше, если наши абстрактные определения мы начнем применять к тем или другим конкретным областям мысли и бытия. Так, переходя к области специально языка, мы должны прислушаться к тому, что говорит на эту тему эмпирическое исследование языков. Вместе с тем возрастает и конкретность общих определений. В языке есть звуки и есть та или иная смысловая значимость этих звуков. Можно поэтому говорить о моделировании в области фонологии, где наши структурные методы необходимо применять к звукам речи. Можно иметь в виду грамматические оформления звуков языка. Тогда, очевидно, мы перейдем к моделированию в области грамматики. Точно также можно и нужно говорить о моделировании в области лексикологии, стилистики, риторики, поэтики и пр. языковых, а также литературно-языковых дисциплин. В настоящем очерке мы коснемся только фонологии и грамматики, но поскольку у нас сейчас зашла речь об интерпретации моделей, совершенно необходимо с полнейшей ясностью и отчетливостью констатировать своеобразие и общую специфику именно языковых моделей, о чем придется высказать еще несколько замечаний.
Дело в том, что формализация языка и, в частности, его математическая формализация, а, следовательно, и его теоретико-множественная разработка у очень многих структуралистов оказывается в корне искаженной, благодаря постоянному злоупотреблению неязыковыми аналогиями. Вся структурная лингвистика возникла в результате перенесения в лингвистику модных в первой половине XX в. учений (особенно в психологии) о т.н. Gestalten, т.е. о формах мышления, независимо от его содержания, и о конкретно мыслимых, интуитивных эйдосах в феноменологии Гуссерля и его школы. Для нас было бы неуместно в настоящий момент давать характеристику этих направлений в науке, вообще говоря, достаточно ценных, несмотря на их явную односторонность. Но это учение о структурных формах в течение второй половины XX в. проникло почти повсюду во все естественно-научные дисциплины, а в математике сомкнулось со старым учением Георга Кантора о множествах. Часто подобного рода структурные теории смыкались с устаревшими разновидностями субъективного идеализма, которые, впрочем, легко поддаются критике, и сейчас не в них дело. Самое важное то, что все эти физикалистско-математические и психологические структуры многие лингвисты стали переносить в свою науку без всякой критики и без всякого учета своеобразия языковой области. А в результате этого возникло то нетерпимое положение дела, которое уже давно успело стать традиционным и которое изживается только с огромным трудом.
Основное зло заключается здесь, конечно, вовсе не в самом понятии структуры, которое в области физико-математических наук получило свою вполне научную и неопровержимую разработку. Основное зло заключается в том, что все эти физико-математические структуры суть явления
Одна и та же структура или одна и та же модель может приобретать совершенно неузнаваемый вид, если учитывать, что они являются структурами и моделями именно человеческого общения. Человеческое сознание, когда оно отражает действительность физико-математически или вообще научно, считается только с объективной действительностью как с таковой, что и делает отражаемую в них картину мира неисторической и претендующей на абсолютную истину, насколько она в настоящий момент доступна человеку. Что же касается языка, то, во-первых, иногда он действительно стремится отразить бытие в его максимально научной полноте и как бы в его постоянной, вечной, неподверженной никакой текучести истине. Однако в других случаях – а этих случаев подавляющее большинство, – язык интерпретирует действительность, согласно потребностям человеческого общения, выбирая из действительности одно и игнорируя другое, одно отражая правильно, а другое искажая и часто искажая даже сознательно. А формальные структуры и модели все равно остаются теми же самыми в языке, и в тех случаях, когда он отражает действительность, и в тех случаях, когда он ее искажает.
И вообще специфика языковых структур и моделей как раз и заключается минимум в двухплановости, а иной раз даже и в трехплановости, или, вернее в многоплановости. Только тогда эти языковые структуры и модели и могут получить реальное значение в языковой области. Поэтому, если мы говорим о теоретико-множественной модели языка, то эта модель всегда будет для нас моделью человеческого общения, моделью коммуникативной. Свести язык на теоретико-множественные, математически-логические и вообще математически-функциональные значения – это значит уничтожить язык как специфический предмет лингвистики. Место подобного языка только в области физико-математической и научно-технической, но никак не лингвистической.
И вообще можно было бы очень много говорить о крайностях одностороннего структурализма, который нуждается в самой серьезной критике. Такие концепции, как рассечение языка на означающие и означаемые, на т.н. уровни (фонологический, морфологический, синтаксический и т.д.) или на синхронию и диахронию, подобного рода концепции, с легкой руки Ф. де Соссюра, уже давно стали традиционными, несмотря на весь их механицизм; и с этими предрассудками очень трудно бороться, чтобы получить вполне безупречную теорию моделей и структур. Реально, если иметь в виду язык как орудие общения, мы имеем дело вовсе не с фонологией и вовсе не с морфологией и вовсе не с синтаксисом и даже не с отдельными словами или предложениями. Коммуникативное членение языковых элементов только в порядке мертвых абстракций может характеризоваться фонологически, морфологически или синтаксически. Коммуникативное членение пользуется всеми этими «
Однако, настоящий очерк вовсе не посвящен специально теории коммуникативной значимости языка. Он посвящен как раз математической и, в частности, теоретико-множественной трактовке языка. Поэтому, не входя в анализ того, что такое языковая коммуникация вообще, мы только твердо запомним одно и притом запомним раз и навсегда:
4. Фонема как модель
Четыре момента в определении фонемы
Согласно вышесказанному, мы еще до всякого исследования звуков речи должны яснейшим образом себе их представлять. Кто не знает, что такое звук «
То, что здесь перед нами известный звук речи, это ясно, потому что иначе будет неизвестно, о чем же, собственно говоря, тут идет речь. Ясно также, что каждый звук речи характеризуется целым рядом свойств или признаков, что все эти свойства или признаки взяты не случайно, не как попало, но образуют собою некое едино-раздельное множество, или, как говорят, кортеж. Для ясности представления всех этих признаков определяемых нами звуков речи, необходимо наглядно убедиться также и в том, что каждый такой признак может образовать с другими признаками то или иное подмножество признаков, по которому можно судить, как эти отдельные признаки вступают между собою в связь и образуют между собою единораздельную структуру моделирования звука речи. Наконец, для модели необходим и тот новый субстрат, на который переносится структура модели с другого субстрата и который соответствующим образом организуется.
К анализу конкретных фонем с точки зрения их моделирования мы сейчас приступим. Но еще до конкретного анализа необходимо подчеркнуть то практическое значение, которое получает в руках лингвиста теоретико-множественная трактовка языковых моделей. Тут нужно быть очень бдительным и не соблазняться мнимой простотой традиционного языкознания. В самом деле, могут сказать: разве неизвестно, что такое звук и при чем тут структура да еще математическая теория структур? Кто задает такой вопрос, тому нужно много и усиленно поработать над собственным восприятием и представлением звука. Конечно, звук есть то, что существует само по себе и для своего существования не требует никакой теории. В этом совершенно права традиционная лингвистика и неправы те из структуралистов, которые слишком усиленно выдвигают принцип структуры звука в противоположность его естественному существованию. Да, звук речи есть естественное явление, понятное без всякой науки и существующее до всякой теории звука и независимо от нее. Но стоит только сказать, что звук «
Точно так же имеет вполне практическое значение не только то, что мы называем «
Математическая точность в синтезе с элементарной наглядностью и простотой – вот в чем заключается практическое значение теоретико-множественной трактовки теории моделей.
akniga