Нина лежала на подоконнике, голова ее была повязана белой косынкой: должно быть, недавно вернулась с купания. Она напряженно всматривалась в темноту. Она ждала его…
— Ну что ж, Нина Павловна, — грубо сказал он, — как вам будет угодно! Мы не виделись уже год, срок достаточный!
Взошло багровое солнце. Тонкий пар тянулся от земли. Влажный воздух был насыщен запахом полыни.
Теперь Романцов видел темно-желтые брустверы вражеских траншей. За траншеями, в перелеске, из трубы землянки поднимался сизый дымок. Плотно вытоптанная дорожка вела от землянки к траншеям. Раньше по ней немцы ходили днем. После того как Романцов убил на этой тропинке нескольких солдат, фашисты начали ходить по глубокой лощине.
Было так тихо, что Романцов слышал, как в ближайшем дзоте кашлял неприятельский часовой. Изредка часовой стрелял из автомата по нашим позициям. Долго гудело эхо в лесу, а потом все снова затихало. Романцов пошевелился — и внезапно с него слетела пилотка: он не успел даже услышать взвизга пули. Резко рванувшись в сторону, он припал к земле. За ним следил вражеский снайпер. Вторая пуля впилась в песок рядом с его рукою. Он быстро сполз в рытвину.
Немецкий снайпер не мог сидеть на дереве: ближайшие клены — за лощиной, а оттуда до Романцова не менее семисот метров. Гитлеровец был где-то очень близко, если заметил лежащего в тени Романцова.
«А если в дзоте? — подумал Романцов, перекусывая какую-то горькую травинку. — Нет, амбразура дзота обращена влево, на развалины сарая, а не на меня».
Быстро вынув карманное зеркало, он привязал его к палочке и поднял. Тотчас же ослепительно брызнули осколки. Он невольно зажмурился. Неприятельский снайпер лежал прямо против Романцова. Где?
Вспоминая Нину, Романцов неотрывно глядел на вражеские траншей. Лишь после долгих месяцев тренировки возникает у солдата такой рефлекс наблюдения, едва ли не инстинктивный… И Романцов знал, что в траншеях немецкого снайпера не было.
Сжавшись в комок, он лежал на песке и бормотал:
— Погоди, погоди… Немцы ночью вырыли из передней траншеи в мою сторону узкий ров — «ус». Землю они, конечно, унесли в мешках, чтобы не было бруствера. Но я и без бруствера заметил бы этот «ус»: ведь здесь не больше ста пятидесяти метров. Значит, «ус» закрыт от меня каким-то высоким предметом…
Он счастливо улыбнулся. Пень! Перед неприятельскими траншеями торчал широкий пень, прочно впившийся в землю узловатыми корнями. Он был похож на огромного краба, растопырившего клешни.
Романцову было приятно, что он разгадал вражескую уловку. Значит, немецкий снайпер по вырытому ночью мелкодонному ровику прополз к пню. Вероятно, он под самым пнем и оборудовал себе огневую позицию. Схватив ком земли, Романцов швырнул его в траву. Сразу же грянул выстрел. Фашист услышал шорох. Он был близко, за пнем!
Лето было жаркое, и Романцов подумал, что бронебойно-зажигательными пулями ему удастся поджечь пень. Густые ветви кустарника укрыли его. Он отполз влево, к заросшему зеленоватым мхом камню.
Он выстрелил пять раз и пять раз услышал глухой удар пули обо что-то твердое, словно о броню. Он выругался и сердито ударил кулаком по земле. Что за чертовщина!
В этот миг короткая резкая боль пронизала его левую ногу. Пуля сорвала каблук сапога и обожгла пятку.
Ему пришлось укрыться за камень. Через минуту с какой-то виноватой улыбкой он сполз в овраг.
— Самое неприятное не то, что фашистская пуля оторвала каблук на твоем сапоге, — медленно сказал ротный парторг Курослепов, — а то, что в засаде ты думал о Нине. Сколько раз я говорил: у снайпера в засаде должна быть одна мысль, одна цель — найти и убить врага.
Он сидел на нарах и, неуклюже сжимая сильными пальцами иглу, пришивал заплатку на рубаху.
— Я тебе рассказал все откровенно, а ты ругаешься, — проворчал Романцов. Он сердито посмотрел на широкое, морщинистое, с отвислыми щеками лицо ефрейтора.