– Да, полосатик, – ответила мать. – Он иногда проходит этим путем.
– А почему он никогда не заходит к нам? Я думала, мы родня.
Эа почувствовала перемену в потоке любви, исходящем от матери.
– Он очень далеко. Идет по старой песенной тропе своего народа…
– А почему он такой грустный?
Эа ощутила, как выровнялось успокаивающее внимание матери.
– Ты поняла его песню?
– Только, что она печальная. А больше ничего. Это был древнепелагиальский?
– Да, он. Здорово, что ты помнишь… Как ты поняла?
– Ты сама говорила, что в нем используют тишину, как мы во время охоты. О чем он пел?
Эа почувствовала, что мать слишком долго думает над ответом, а значит, она что-то скрывает.
– Ну, скажи же! – грубовато поторопила она мать. – Если я уже достаточно взрослая, чтобы танцевать Исход…
– Исход – это наша общая ответственность, Эа, а не только твоя! Это наш долг. Мы должны вернуть его тем, кто помог нам быть здесь и сейчас! Хорошо, скажу. Кит поет о боли и смерти. Но он поет для своего народа, а не для нашего. Ты довольна?
– Тогда мы должны помочь ему! – В Эа взбурлила энергия, словно она проплыла через стаю медуз. Ей казалось, что теперь она поняла полный смысл песни кита.
– Мы ничем ему не поможем. Мы ничего не сможем сделать.
Эа в удивлении замерла.
– «Мы?» Ты хочешь сказать, что его слышат все?
Мать подплыла ближе. Эа прекрасно чувствовала тепло и любовь, исходящие от нее.
– Нет никакого смысла слышать боль, Эа. Мы слушаем музыку, мы кружимся.
– Ну как я могу танцевать, когда слышу боль! Я должна что-то сделать!