Если русское общество глубоким конфликтом было расколото на две противостоящие друг другу части и социальные верхи, чтобы избежать «восстания низов», готовы были на любые соглашения с агрессором, то не имело смысла выяснять, какие вообще противоречия существовали между разными частями русского общества и каких целей они стремились добиться, заключая соглашения с Речью Посполитой.
Представляется необходимым также отметить, что такое целостное изображение исторической ситуации было создано в «Очерках» благодаря отказу от объяснения целого ряда достаточно известных, но не укладывавшихся в схему фактов. Так, в издании, конечно, сообщалось об аресте Сигизмундом III «великих послов», приехавших из Москвы для переговоров с королем под Смоленск[69]. Если боярское правительство в Москве «для своего спасения стало на путь предательства национальных интересов»[70], то почему его представители не смогли найти общего языка с королем и вступили с ним в резкий конфликт? Никакого объяснения этому в «Очерках» не предлагалось.
При написании «Очерков» была использована упоминавшаяся выше публикация Л. М. Сухотина, из нее были взяты и приведены данные о крупных пожалованиях Сигизмунда III многим представителям боярской знати[71]. Зачем нужны были такие пожалования, если поляки уже заняли Москву, а бояре были отстранены от власти? Никакого объяснения и в этом случае читателю не давалось.
В тексте «Очерков» можно также обнаружить утверждения, хорошо соответствовавшие предложенной схеме, но находившиеся в явном противоречии с достаточно известными уже ко времени написания «Очерков» историческими фактами. Так, здесь мы читаем о позиции, занятой в один из важных моментов Смуты лидером рязанского дворянства, а затем одним из руководителей Первого ополчения Прокопием Ляпуновым, что «переговоры об избрании на русский трон велись не только без участия Прокопия Ляпунова, но и вопреки его воле. Это обстоятельство сразу поставило Ляпунова в ряды противников царя-иноземца»[72]. Уже исследователи второй половины XIX в. хорошо знали, что П. Ляпунов, как и многие другие, первоначально принадлежал к кругу сторонников избрания Владислава и лишь со временем изменил свое мнение. Однако признание этого факта могло бы привести читателя к выводу, что, возможно, не все поддерживавшие решение об избрании Владислава были изменниками, руководствовавшимися исключительно классовыми интересами, и тем самым могла бы быть поставлена под сомнение и вся предлагавшаяся схема развития событий в годы Смуты.
Целый ряд представлений о Смутном времени, сложившихся в предвоенной и послевоенной советской историографии, подвергся в дальнейшем, хотя и далеко не сразу, критическому пересмотру. Здесь следует в особенности отметить работы Р. Г. Скрынникова[73] и появившуюся недавно книгу И. О. Тюменцева[74]. Однако в этих работах критический пересмотр на основе анализа источников, как характерных для дореволюционной историографии, так и сложившихся в советской историографии представлений о событиях Смутного времени и о характере русско-польских отношений в эти годы, охватил, главным образом, годы, предшествовавшие вмешательству Речи Посполитой в русские внутренние дела.
В настоящей работе автор поставил своей целью критический пересмотр существующих представлений о событиях Смуты и о развитии русско-польских отношений в конце 1609 — начале 1611 г. Такой пересмотр на основе анализа всех известных в настоящее время источников должен дать новый материал и для углубления наших представлений как о развитии русского общества в эти годы, так и о состоянии русско-польских отношений в этот же хронологический промежуток времени.
Гораздо больше внимания уделяла событиям рассматриваемого в данной книге периода Смуты польская историография. Однако их рассмотрение шло совсем под иным углом зрения: польские исследователи пытались ответить на вопрос, почему в годы Смуты, когда в России традиционно сильная центральная власть была серьезно ослаблена или даже на время отсутствовала и правящие круги Речи Посполитой сталкивались непосредственно с разными группами русского общества, им не удалось подчинить это общество польско-литовскому политическому влиянию, убедить русское общество принять польско-литовские политические институты, сделать Русское государство частью политической системы, во главе которой стояла бы Речь Посполитая. Дискуссии о том, чья неверная политика стала причиной неудачи, начались фактически вскоре по окончании событий, когда один из главных их участников, польный гетман коронный Станислав Жолкевский в своих записках подверг резкой критике политику короля Сигизмунда III, противопоставляя ей свои собственные действия.
Спор короля и гетмана подвергся серьезному рассмотрению уже в книге Ю. У. Немцевича, посвященной правлению Сигизмунда III[75]. В конце XIX — первой трети XX в. этот спор привлек к себе самое пристальное внимание ряда крупных польских ученых. Если в работе А. Хиршберга о Марине Мнишек в соответствии с ее тематикой главное внимание уделялось событиям, происходившим в лагере Лжедмитрия II, и восточная политика Речи Посполитой находилась в ней все же на втором плане[76], то в монографии В. Собесского разногласия между королем и гетманом оказались в центре внимания[77]. Серьезное внимание уделил их рассмотрению и А. Прохаска в своей биографии гетмана Жолкевского[78]. После длительного перерыва возвращение к этой тематике имело место в работах Я. Мацишевского 60-х гг.[79]
Всех этих исследователей объединяло резко критическое отношение к политике короля Сигизмунда III, на которого и возлагалась главная ответственность за неудачи восточной политики. В последнее время в работах польских исследователей наметился определенный пересмотр таких оценок, политика Сигизмунда III оценивается как более «реалистическая» по сравнению с предложениями гетмана. Эта точка зрения нашла свое выражение в популярной биографии Сигизмунда III[80] и в особенности в монографии исследователя из Торуня В. Поляка, специально посвященной восточной политике Речи Посполитой в интересующее нас время[81].
Разумеется, авторы этих работ не могли не уделять определенного внимания позиции русского общества, его реакции на польско-литовские инициативы, так как эта реакция оказывала воздействие и на ход дискуссии в правящих кругах Речи Посполитой, и на конкретное содержание принимавшихся ими решений. Однако уже причины тех или иных действий или русского общества в целом, или отдельных слоев в его составе их не интересовали. К тому же никто из указанных исследователей не занимался самостоятельно изучением русского общества, судя о нем по результатам современных, а иногда и более ранних работ русских ученых.
И все же польскими учеными получен ряд важных результатов, существенных для правильного понимания взаимоотношений русского общества и правящих кругов Речи Посполитой в годы Смуты. Во-первых, предпринятые исследования дали возможность осуществить детальную реконструкцию как разногласий в правящих кругах Речи Посполитой, так и конкретных шагов, предпринимавшихся ими для достижения своих целей, что и стало содержанием уже упоминавшейся монографии В. Поляка. Тем самым было создано достаточно точное представление о том, с каким партнером имело дело в 1609–1611 гг. русское общество.
Во-вторых, в обширной переписке польско-литовских политиков этих лет, введенной усилиями польских ученых в научный оборот, содержится много сведений о настроении и действиях разных групп русского общества, прежде всего в моменты их важных контактов с представителями Речи Посполитой, которые пока еще мало известны отечественным ученым, но могут иметь важное значение для углубления наших представлений о русском обществе времени Смуты. Здесь особо следует отметить заслуги В. Поляка, сумевшего значительно расширить круг известных нам польских источников о событиях Смутного времени, изучив не только материалы различных архивов на территории Польши, но и те многочисленные материалы, которые после польского «Потопа» оказались в архивах Швеции. На некоторые из этих материалов обратил внимание еще Я. Мацишевский, но лишь В. Поляку удалось в полной мере ввести их в научный оборот.
Хотелось бы отметить две важные особенности этих источников. В большей части это деловые документы, не предназначенные для каких-либо пропагандистских целей, авторы которых были заинтересованы в том, чтобы дать своим адресатам возможно более точное представление о положении дел. Не менее важно то, что речь идет о письмах, написанных сразу по следам событий, на содержании которых никак не могли сказаться знания о том, чем завершились конфликты, разрывавшие русское общество в годы Смуты. В этом отношении данные источники обладают существенным преимуществом не только перед записками гетмана Жолкевского, написанными вскоре после избрания на царство Михаила Романова, но и перед основной массой русских повестей и сказаний о Смутном времени, созданных через несколько десятилетий после описанных в них событий.
Сопоставляя между собой сведения как этих сравнительно недавно найденных, так и давно и хорошо известных исследователям источников, можно рассчитывать на то, что удастся воссоздать картину происходившего с большим приближением к исторической реальности, проследить и действия польско-литовских политиков, и реакцию на них разных кругов русского общества.
Чтобы понять характер этой реакции и определявшие ее мотивы, следует принимать во внимание особенности социально-политического статуса разных кругов русского общества, характер целей, к которым они стремились. И здесь имеет значение то, что сейчас мы располагаем гораздо более точными сведениями о внутренней структуре русского общества, об особенностях положения отдельных слоев русского общества и отдельных регионов России, чем это было несколько десятилетий тому назад. Наличие большого количества неиспользованных или малоиспользованных источников и более глубокие представления о характере русского общества — вот два обстоятельства, которые дают основания для надежды, что удастся внести новый вклад в изучение темы.
Русское общество и Смутное время
Вопрос об истоках глубокого внутреннего кризиса, охватившего русское общество в первые десятилетия XVII в., постоянно находился в центре внимания российской науки. На рубеже ХІХ–ХХ вв. С. Ф. Платонов в своем классическом труде о Смуте предложил развернутый ответ на этот вопрос, основанный на детальном анализе как положения отдельных социальных групп, так и особенностей отдельных регионов в составе Российского государства. Выводы и наблюдения С. Ф. Платонова в работах советских ученых подверглись изменениям и дополнениям, главным образом в той части, где речь шла о характеристике отношений между социальными верхами и низами русского общества. В последние десятилетия благодаря введению в научный оборот и анализу комплекса ранее неизвестных источников, характеризующих положение верхов дворянского сословия в последней четверти XVI — начале XVII в., открылись возможности и для постановки ряда вопросов о взаимоотношениях между верхами и низами дворянского сословия, которые не принимались во внимание в схеме С. Ф. Платонова. Появились и работы, посвященные изучению отношений между разными группами сословия горожан. Все это дает определенные основания для того, чтобы, отталкиваясь от того, что было сделано для изучения положения разных слоев русского общества и взаимоотношений между ними после выхода в свет книги С. Ф. Платонова, попытаться предложить ответ на вопрос о причинах кризиса, соответствующий современному уровню знаний о русском обществе.
Хорошо известно, что в ходе глубокого внутриполитического кризиса, охватившего Россию в годы Смуты, в политическую борьбу и в механизм принятия важных политических решений оказались вовлеченными едва ли не все слои, на которые делилось русское общество того времени. Помещенные в ряде документов этого времени перечни отдельных групп, принимающих такие важные решения, можно рассматривать как самую общую, предельно краткую характеристику структуры русского общества в годы Смуты.
Общество это делилось на «чины», сословные группы, отличавшиеся друг от друга особым статусом (характерно, что в польских переводах соответствующих документов слово «чины» передавалось как «
Термин «служилые люди по отечеству» означал всю совокупность людей, входивших в состав формирующегося дворянского сословия, — бояр и детей боярских, владельцев земель с крестьянами, которые несли «службу», занимая различные административные должности или сражаясь в рядах конного дворянского ополчения.