Деятельность боярства, его поиски соглашения с поляками он оценил гораздо более резко, чем С. М. Соловьев, подчеркивая, что поведение бояр способствовало росту агрессивности польской политики: «Поляки видели, как бояре и дворяне раболепно выпрашивали у Сигизмунда имений и почестей, как русские люди продавали отечество чужеземцам за личные выгоды. Поляки думали, что как только бояре склонятся на их сторону, как только они одних купят, других обманут, то можно совладать с громадой простого народа… с этим стадом рабов, привыкших повиноваться»[23].

Внимательное изучение работы Н. И. Костомарова показывает, что в своей оценке состояния русского общества ученый не очень сильно расходился с представлениями об этом обществе, существовавшими у политиков Речи Посполитой.

В русском обществе, принудительно, по мнению исследователя, объединенном в одно целое государственной властью, отсутствовали какие-либо внутренние связи, неслучайно в годы Смуты оно так легко распалось на составные части[24]. В эти годы «народная громада» была охвачена лишь негативным стремлением освободиться от «тягла»[25]. Единственной прочной связью, объединявшей все общество без различия места и социального положения, была вера. Характерной чертой русского человека, по мнению Н. И. Костомарова, было то, что «чем угнетеннее было его положение, тем он живее ощущал важность церкви»[26]. Лишь принадлежность к одной вере «соединила русский народ, она для него творила и государственную связь, и заменила политические права». Лишь когда сохранение традиционной веры оказалось под угрозой, русское общество оказалось способным объединиться для отпора внешнему врагу. «Знаменем восстания была тогда единственно вера»[27].

Трудами С. М. Соловьева и Н. И. Костомарова, использовавшими для реконструкции событий широкий круг разнообразных источников, была заложена основа для изучения темы в русской историографии. Вместе с тем следует отметить, что фактически были обозначены лишь некоторые подходы к более глубокому изучению вопроса. Связано это было с тем, что исследователи держались упрощенного представления о восточной политике Речи Посполитой, практически отодвигая в сторону известные им сведения о разногласиях в правящих кругах Польско-Литовского государства. Кроме того, они основывались на таких представлениях о русском обществе в годы Смуты, которые во многом имели априорный характер и не опирались на глубокое изучение предмета.

На качественно новый уровень изучение всей проблематики, связанной со Смутой, было поднято в появившемся на рубеже XIX–XX вв. классическом труде С. Ф. Платонова. Значительная часть этого труда была посвящена изучению социальных структур русского общества и его региональных особенностей. Все это позволило представить русское общество как сложное целое, состоящее из региональных общностей и социальных слоев со своими разными интересами.

Для рассматриваемой темы важно, что в элите дворянского сословия С. Ф. Платонов выделил два разных слоя: один из них — это потомки «великих» княжеских и боярских родов, пострадавшие от репрессий во времена опричнины и стремившиеся в годы Смуты восстановить свои прежние позиции, другой — собственно служилая знать, выдвинувшаяся в те же самые годы. Старая знать, которую С. Ф. Платонов назвал «княжеско-боярской реакционной партией», обосновалась в Москве, ее ставленником был царь Василий Шуйский. В лагере же Лжедмитрия II нашла себе приют враждебная «старым родам» значительная часть той служилой знати, которая «первенствовала в московском дворце в эпоху опричнины и могла назваться новою дворцовою знатью»[28]. Интересы дворцовой знати, как доказывал исследователь, развивая достаточно беглые наблюдения С. М. Соловьева, нашли отражение в договоре, заключенном с Сигизмундом III в феврале 1610 г., а интересы «старого» боярства в более позднем августовском договоре[29]. Таким образом, по мнению исследователя, лишь этот самый верхний слой русского общества выступал как партнер в русско-польских контактах этих лет. По мнению С. Ф. Платонова, оба слоя знати, дававшие согласие на избрание иноземного принца, объединяло стремление «ограничить московскую жизнь от всяких воздействий со стороны польско-литовского правительства и общества», «блюсти неизменно православие, административный порядок и сословный строй Москвы». Именно таким стремлением исследователь объяснял имеющиеся в обоих соглашениях пункты об ограничении «единоличной власти» государя[30].

При таком взгляде на характер контактов между двумя разными обществами в годы Смуты неудивительно, что монография С. Ф. Платонова, внеся много нового в изучение внутренних отношений русского общества этих лет, внесла мало нового в историю собственно русско-польских контактов. Показательно, что в этой обширной монографии отсутствовала какая-либо характеристика причин вмешательства властей Речи Посполитой во внутреннюю жизнь России или определение целей, которые преследовала восточная политика Польско-Литовского государства. Об этом приходится догадываться по отдельным отрывочным высказываниям С. Ф. Платонова, как, например, что с врагами следовало бороться «за независимость самого государства, потому что успехи врагов угрожали ему полным завоеванием»[31]. Остались вне его внимания и материалы о разногласиях в правящих кругах Речи Посполитой, они не были затронуты даже в той ограниченной мере, как это было сделано в труде Н. И. Костомарова.

Сам текст договора, заключенного в августе 1610 г., С. Ф. Платонов оценивал достаточно высоко. Если бы боярам удалось добиться его осуществления, то он «составил бы предмет их гордости»[32]. Но бояре, по мнению ученого, допустили ошибку. Боясь народного движения, они согласились на ввод в Москву польского гарнизона, после чего «в Москве водворилась военная диктатура польских вождей»[33]. Ни старая, ни служилая знать не искали соглашения с польской властью, они вынуждены были выполнять принимаемые поляками решения под угрозой уничтожения. Единственной группой русского общества, которая готова была сотрудничать с властями Речи Посполитой, было собрание дворян и дьяков, выдвинувшихся в Тушине и рассчитывавших сохранить свое положение при Сигизмунде III[34]. Политика властей Речи Посполитой была такой, что у русских людей закономерно сложилось убеждение, «что государству грозила зависимость от чужеземной и иноверной силы, которая не желала связать себя законом и правом»[35]. «Страна попала во власть иноземных и иноверных завоевателей, против них возможно было действовать только оружием»[36]. В выступлении против завоевателей с оружием в руках объединились представители разных слоев русского общества, охваченные беспокойством за судьбу своей страны.

Заметным событием в изучении темы стало издание Л. М. Сухотиным сохранившихся фрагментов делопроизводства Поместного приказа, относящихся ко времени польско-литовской оккупации Москвы[37]. Хотя Л. М. Сухотин не вступал в полемику с С. Ф. Платоновым, изданные им документы и сделанные исследователем наблюдения свидетельствовали о том, что Платонов несомненно ошибался, видя в представителях московской знати простых жертв террора со стороны польско-литовских властей.

В 20–30-е гг. XX в. появились работы исследователей, уже прямо посвященные рассматриваемой теме. Здесь прежде всего следует назвать работы А. А. Савича. Взгляды автора, представленные им первоначально в более краткой версии[38], были изложены более обстоятельно в работе, опубликованной в самом конце 30-х гг.[39] Несомненной заслугой А. А. Савича было то, что в отечественной исторической литературе он первый обратил серьезное внимание на разногласия в правящих кругах Речи Посполитой[40]. Заслуживает внимания и то, что ученый не согласился с характеристикой договоров с Сигизмундом III, которую дал им С. Ф. Платонов, как «национально-консервативных». В ограничении власти правителя в этих соглашениях А. А. Савич видел результат знакомства русского дворянства с «политическими и гражданскими правами литовской шляхты»[41].

Вопрос о разногласиях в правящих кругах Речи Посполитой получил дополнительную разработку в статье А. Романовича, по-видимому не знавшего о более ранней работе А. А. Савича. Этот исследователь не только обратил серьезное внимание на факт таких разногласий, но и попытался показать, как они отразились на развитии польско-русских контактов[42]. Этот же исследователь попытался более глубоко проанализировать расстановку сил в политической элите московского общества накануне избрания Владислава. По его мнению, низложение царя Василия Шуйского было делом «партии» Ляпунова, объединившейся с «кланом» Голицыных. Их попытки создать правительство, которое вело бы борьбу на два фронта — против поляков и против Лжедмитрия II, по мнению исследователя, закончились неудачей из-за сопротивления «клана» Романовых. Этим воспользовалась «западническая партия полонофилов», включавшая в себя представителей разных кругов русского общества, добившаяся соглашения об избрании Владислава[43].

В этих попытках пересмотреть отдельные положения схемы С. Ф. Платонова не все было удачно. Так, например, тезис А. Романовича о существовании в Москве сложной по своему социальному составу «полонофильской» партии не был подкреплен какими-либо конкретными фактами. Кроме того, на их содержание наложили отпечаток некоторые отрицательные тенденции, характерные для советской исторической науки и советского общества тех лет. Так, факт расхождения в правящих кругах Речи Посполитой объяснялся расхождением материальных интересов разных группировок правящей элиты. Так, по мнению и А. А. Савича, и А. Романовича, главной движущей силой интервенции были литовские магнаты, стремившиеся получить новые владения в оторванных от России пограничных областях[44]. В отличие от них, магнаты Польского королевства были заинтересованы не в таких захватах, а в союзе с Россией для защиты своих владений от набегов турок и татар[45]. В действительности дело обстояло как раз наоборот: на захваченных землях крупные владения получили именно коронные, а не литовские магнаты. Почва для расхождений была совсем иная, ни с какими непосредственными материальными интересами она не была связана.

Характерной чертой работ 30-х гг. стало изменение отношения к движению Лжедмитрия II. Если дореволюционные ученые видели в польских участниках движения обыкновенных «кондотьеров», озабоченных только захватом добычи, то теперь это движение стало рассматриваться как первый этап интервенции. Если А. Романович ограничился соображениями о «конспиративных связях» русских тушинцев с Речью Посполитой и о «негласных королевских агентах» в Тушине[46], то А. А. Савич уже писал, что «в Тушине была установлена военная польско-литовская диктатура», Лжедмитрий II был «орудием в руках вторгшихся на русскую территорию польских панов… когда это орудие оказалось уже малопригодным, польское правительство и шляхта избрали другой, более действенный метод… путь открытой интервенции»[47]. При таком освещении характера движения Лжедмитрия II неудивительно, что, по мнению исследователя, происшедшее после начала похода Сигизмунда III выдвижение польской кандидатуры на русский трон не создавало для русских сторонников Лжедмитрия II каких-либо проблем. Им «приходилось только менять видимого и официального главу: вместо ставленника польских панов Лжедмитрия получить королевича Владислава непосредственно от самого короля»[48]. Все эти утверждения, существенно менявшие сложившиеся в исторической науке представления о Смуте, высказывались в категорической, безусловной форме и не опирались на какие-либо конкретные доказательства.

Так был сделан важный шаг на пути к изображению всех действий поляков в годы Смуты, как шагов по осуществлению долгосрочного, разбитого на ряд этапов коварного плана, направленного против России, а русских людей, вступавших с ними в соглашения, — как предателей своей страны. В работе А. А. Савича имелись лишь отдельные элементы такой характеристики, к тому же находившиеся в явном противоречии с рядом конкретных наблюдений ученого.

В целостном и законченном виде новая характеристика событий, связанных с польско-литовской интервенцией, была дана в появившейся в том же 1939 г. книге А. И. Казаченко[49]. В настоящее время хорошо известны высказывания И. В. Сталина о причинах Смутного времени: возникновение кризиса он связывал с тем, что Ивану IV не удалось до конца уничтожить недовольное его централизаторской политикой боярство[50]. Знакомство с работой А. И. Казаченко показывает, что она представляет собой развернутое обоснование именно такой оценки Смуты. Неслучайно эта работа начинается с констатации, что, несмотря на удары, нанесенные боярству Иваном IV, бояре «не переставали бороться против самодержавия, организовывали заговоры, шли даже на прямую измену»[51]. Начало Смуте положил сговор польских панов — врагов Русского государства и этих бояр: паны выдвинули Лжедмитрия I, «осведомленные изменниками-боярами о состоянии Московского государства»[52]. Аналогичным образом произошло и выдвижение Лжедмитрия II[53]. Когда против поддерживавших Лжедмитрия II поляков началось «всенародное движение», «бояре не хотели возглавить эту борьбу народа против его угнетателей и насильников»[54]. Боясь народа, бояре искали соглашения с польским королем, выступившим в поход на Россию. Интересы обеих сторон совпадали, а различные условия выставлялись боярами «лишь с целью обмануть народ»[55]. Польские паны и король Сигизмунд III хотели «подчинить и ограбить Русское государство» и даже «уничтожить Русское государство, сделать его польской колонией»[56], а бояре, обеспечив себе определенные права (прежде всего власть над крестьянами), действовали с ними заодно[57]. Характерно, что в книге названы «изменниками» даже руководители «великого посольства» под Смоленск[58], которые, как известно, за отказ пойти навстречу требованиям Сигизмунда III и его советников были арестованы и заключены в тюрьму.

На разборе содержания этой книги, носящей в значительной мере научно-популярный характер и не основанной на каких-либо новых источниках или на новых наблюдениях над старыми источниками, можно было бы не останавливаться, если бы изложенная здесь точка зрения на характер русско-польских контактов в годы Смуты не стала официальной и общепринятой в советской историографии 40–50-х гг. XX в. В этом убеждает знакомство с характеристикой событий Смутного времени в соответствующем томе «Очерков истории СССР»[59].

Правда, в этом издании ничего не говорилось о сговоре поляков с русскими боярами перед выдвижением Лжедмитрия I и даже отчасти была пересмотрена его характеристика как простого орудия в руках польских феодалов[60], но при характеристике последующих этапов Смуты в тексте обнаруживаются оценки, весьма близкие к тем, которые мы находим на страницах книги А. И. Казаченко.

Так, здесь мы читаем, что «польско-литовская иезуитская клика при полной поддержке правительства Сигизмунда III, ставя целью подчинение русского народа, выдвинула второго Самозванца»[61], а в Тушине был установлен режим «военной польской диктатуры»[62]. Русские дворяне присоединились к Лжедмитрию II, боясь «развития народного движения»[63]. Ответом стал «подъем национально-освободительной народной войны»[64]. Это вынудило правящие круги Речи Посполитой перейти к открытой интервенции.

Поиски соглашения с Сигизмундом III со стороны сначала бояр и дворян тушинского лагеря, а затем боярского правительства в Москве однозначно объясняются в издании их страхом перед «восстанием народных низов»[65]. Действия лиц, заключавших такие соглашения, последовательно оцениваются как «национальная измена», а сами они постоянно именуются «изменниками». Условиям заключенных соглашений правящие круги Речи Посполитой, которые давно «вынашивали планы полного подчинения России»[66], не придавали никакого значения, они не собирались их выполнять. Соглашения они подписывали лишь для того, чтобы получить «официальное основание для пребывания польских коронных войск в России»[67]. «Заняв Москву», поляки «без труда отстранили бояр от власти»[68].

Данная в «Очерках» характеристика событий была не только гораздо более четкой и однозначной, чем то, что мы могли бы наблюдать в более ранних (исключая книгу А. И. Казаченко) работах, посвященных Смуте; сформулированные в безусловной форме, без каких-либо оговорок воспроизведенные в издании оценки по существу закрывали какие-либо дальнейшие перспективы в изучении темы. Если восточная политика Речи Посполитой была с самого начала направлена на «полное подчинение России» и политические деятели этого государства последовательно реализовывали сложный, разделенный на несколько этапов план, направленный на достижение этой цели, то не имело смысла заниматься до этого все больше привлекавшим внимание исследователей вопросом о разногласиях в правящих кругах Речи Посполитой относительно ее восточной политики и, соответственно, о возможном воздействии этих разногласий на отношения между властями Речи Посполитой и русским обществом.