Яркость уходила и возвращалась, изгибалась и приходила. По градиентам. И сейчас тени переместились и в сторону, и ближе. Имп Плюс это видел.

Яркость приходила вдоль линий. Когда он смотрел, они сворачивали и вновь скручивались вокруг кольцами.

Яркость, которая была Солнцем или от Солнца, многократно проходила мимо него между тем, что он знал, и тем, что он почти знал. Сон с одной стороны, затем с другой, никогда не на обеих, также временами его нет ни на одной. Слово для сна было лишь с одной стороны, но сейчас стало слышимой линией вдоль середины меж двух сторон. Слышимой, потому что импульсы из Центра сказали слово. Но слышимой сейчас вдоль какой-то середины, потому что у Имп Плюса было слово. И когда Центр сказал СПАТЬ, слово также оказалось как та линия вдоль середины, так что лишь одна сторона погрузилась в сон, а не обе. Но это было внове, и какое-то время Имп Плюсу не требовалось знать, почему Центр проводит Гы — проводит ЭЭГы, — считая, что обе его стороны спят, когда на самом деле во время любой отдельно взятой ЭЭГ — которую Имп Плюс сейчас превратил в электроэнцефалограмму, — лишь одна сторона ответила на передачу Земли СПАТЬ. Или обе, но спала лишь одна сторона. Но, значит, у него просто не было двух сторон, или он так думал — а это означало, что у него сбой.

Солнце много раз проходило между сном и не-сном, и импульсы в Имп Плюсе были вне его, и он вспомнил, как прибыл сюда, и думал, что скоро сейчас с ним здесь впервые случится сон, что означало и пробуждение. Он повторил здесь, так как в этом что-то было.

Здесь.

Имп Плюс вспоминал, как он был главный на смене. И как его меняли. И как впадал в себя, но затем, как ему напомнили об импульсах посредством импульсов.

Имп Плюс знал больше. Знал через то, что мог бы назвать сном, сном, где чего-то не хватало, самого сна. Зарянки летали у Солнца. Они то удлинялись, как лебедки, то сжимались, как локти. Но не зарянки — слишком медленные. Такие медленные, что не двигались. И слишком большие, чтоб быть внутри, где они и были.

Яркость, установившаяся вокруг Имп Плюса была такой, что стало жарко. Или должно быть. Тут было окно, которое подчинялось Земле и не давало Солнцу жечь. Эта мысль пришла Имп Плюсу с одной из частиц, которая некогда просто отсутствовала, а теперь его преследовала, что раз у него нет глаз, он не видит яркость, а лишь помнит ее, как слово установка — солнечная установка. Найдя его, частица резко исчезла в заряде яркости.

Что остался вспышкой из множества установленных одиночных линий, которые скручивались, если Имп Плюс на них смотрел. Но когда он пытался вспомнить, откуда они, те постепенно отпадали от него вниз и становились градиентами сами — градиентами в свободном полете.

Но градиенты были здесь, а солнечная установка — нет. Хотя солнечная установка получала длинноволновой свет Солнца, так как солнечная означала Солнце, — и длинноволновой свет здесь. Если солнечных установок здесь нет, то где Вони? Солнечные установки — их стало больше одной, как градиента, когда он о них думал. Значит, он, Имп Плюс, сделал их больше. Значит, тогда каким-то образом они здесь. Как давно был длинноволновой свет Солнца, такой, как здесь, что принимается солнечными установками? — установками, которые и здесь и не здесь. Здесь и там Имп Плюс обнаруживал бреши на месте просто отсутствующих частиц; и когда эти бреши, которые были его, гонялись за теми стремительными частицами, то обнаруживали их как раз в тот миг, когда каждая частица приближалась настолько близко к частице другой склонности, что обе, встретившись, исчезали — в бреши так близко к его сердцевине, что ему казалось, будто он это видел: общая линия, линия, скручивающаяся, но еще не круг, в возможность множества линий, градиент радиуса на одной линии с брешью, который был движением, для которого градиент долгие годы на Земле был лишь именем.

Имп Плюс вспоминал года, но не мог вспомнить какой сейчас. Или когда.

Как давно стартовали, и где было начало? Последние «Аполлоны» улетели. Но начал нет, думал Имп Плюс.

Последние «Аполлоны» улетели с Луны. Они уже подняли забрала, сняли свои шлемы с позолоченными солнцем козырьками, отсоединили шланги, сняли сапоги. Они перестали быть новыми, нужными — хотя кто знает, что попало к ним внутрь сквозь костюмы и осталось. Или вышло с другой стороны, прожегши в них след.

След, который бы остался внутри стенки — внутри чего? — в градиенте — но остановился — в стенке чего? — остановился в стенке клетки до тех пор, пока пульс не смог бы использовать тот след. Но частицы, проходящие таким образом сквозь тела, как сквозь сетки, могли бы ничего и не оставить.

Могло ли такое быть?

Импульсы на частоте с Земли выдвигали разные вопросы, но не этот. Земля взрастила Имп Плюса и могла от него избавиться.

Что-то отобрали.

У Имп Плюса.

Все же он хотел сбежать, он помнил. Импульсы вновь притянули его из теней, как птицы, отброшенных на то, что могло быть черепом или сеткой, если б такие у него были. Маленькие белые птицы с розовыми боками и черными хвостами-ножницами, вдвое длиннее их самих. А за ними птица побольше. Как высокий, темный буревестник с крыльями в три раза больше него самого.

Был проект.