Та еще погань. Но спину я Никонову прикрывать позволю.

Сволочь, да. Но своя. Проверенная.

Ладно, не о том.

Я поднялась по скрипучей лестнице. Ступенек всего десяток, но у каждой свой голос. И Медведь наверняка слышит. Знает. Медведь всегда знает, когда я прихожу.

- Опять проспала? – он сам открыл дверь и отступил, потому как иначе мне было бы не протиснуться. Каморка у него именно такая, какая и должна быть у лица столь важного. Стол вон влез. Шкаф. И сам Медведь. А это уже много. – Ладно, не важно… заходи. Как Софьюшка?

- Курить бросает.

- А… ну да… да, и как? Хотя… - он махнул ручищей.

Медведь – он и есть Медведь. Огромный. И страшный. Для чужих. Унтер-офицер. Бывший. И не просто так, а из личного, Его императорского Величества Михаила Романовича отряда.

- Садись куда…

Куда?

Выбор невелик. Стул колченогий да кресло с ободранной спинкой, ибо Медведь слишком честный, чтобы взятки брать, а пенсия у него вкупе с жалованьем не столь велики, чтобы хватило на этакую ерунду.

Не тогда, во всяком случае, когда у тебя молодая жена.

Появилась.

Я поморщилась и велела себе успокоиться. Появилась и появилась. И хорошо. Мне бы порадоваться, что хоть кто-то жить начал. А радости не было. Только раздражение и глухая ядовитая зависть.

Присесть я присела. А Медведь вот не спешил.

Стоял, чуть покачиваясь.

Кресло мы ему с Софкой поднесли, еще когда только-только переселились на остров и тешили себя надеждой, что уж здесь-то все будет иначе. А он принял. Попробовал бы не принять.

- Тьма, ты…

Я напряглась, если уж Медведь не по имени обратился, то… нет, оно, конечно, можно. Я и сама-то его Медведем кличу. В мыслях. Так-то он Османов Олег Ефремович, ежели по паспорту, но Олега Ефремовича я знать не знаю, а с Медведем мы изрядно крови пролили.

Там.