Даже не представляя, как все это произносится, я старательно переписала на конверт буквы заморского адреса и побежала на почту.

Иногда Профессор все-таки умудрялся не думать ни о чем. Чаще всего — когда начинал клевать носом в кресле у окна в столовой. Подметив за ним такую привычку, я наконец-то сумела прибраться в его кабинете. Распахнула окно, вынесла одеяло с подушкой проветриваться в саду, запустила на полную мощность пылесос.

В кабинете, несмотря на бардак и разруху, было вполне уютно. Я больше не удивлялась, когда выуживала из-под стола пылесосом очередные клочья седых волос, натыкаясь меж книг на плесневелые палочки от леденцов или косточки жареных куриц.

Возможно, все дело в странном привкусе у царившей там тишины, какого я не ощущала прежде ни разу. Это было не просто отсутствие шума, но тишина, переполнявшая сердце Профессора, пока он блуждал в лесу своих чисел; тишина, прозрачная будто озеро, таящееся в самом сердце этого леса, заглушавшая все вокруг слой за слоем, не подвластная ни плесени на ботинках, ни опадающей клочьями седине.

Но, несмотря на такого рода «уютность», лично мне, как домработнице, прибирать в этой комнате было неинтересно. Ни один из предметов вокруг не будил воображения. Ни забавных безделушек, «говорящих» о прошлом своего хозяина, ни интригующих воображение фотографий — ровным счетом ничего, что позабавило бы мой сторонний взгляд.

Я пробежалась тряпкой по книжным корешкам. «Теория групп», «Алгебраическая теория чисел», «Исследования по теории чисел»… Шевалле, Гамильтон, Тьюринг, Харди, Бейкер… Странно, поражалась я: столько книг, но ни одной читать не охота! А половина вообще на чужих языках, даже названий не разобрать.

Вся столешница была завалена тетрадями, карандашными огрызками и канцелярскими скрепками. В жизни не подумаешь, что еще вчера здесь состоялась битва интеллектов, единственным свидетельством которой теперь оставалась лишь мелкая крошка от ластика.

Наверно, у настоящего математика должен быть какой-нибудь компас, которого не купишь в обычном канцелярском магазине, или навороченная логарифмическая линейка, думала я, вытирая резиновую крошку, собирая скрепки и складывая в стопку тетради. Обтянутое тканью кресло-качалка давно продавилось, и сиденье приняло форму хозяйского зада.

— Когда у тебя день рождения?

В тот вечер, поужинав, он не стал торопиться в кабинет и, пока я занималась уборкой, уже сам подыскивал тему для разговора.

— Двадцатого февраля.

— Да что ты?

Аккуратно, кусочек за кусочком, он выковырял из картофельного салата все морковные кубики, после чего салат съел, а морковь оставил в тарелке. Я собрала посуду, вытерла стол. Привычка заляпывать едой все вокруг, похоже, не оставляла его, даже когда он выныривал из своих размышлений.

Весна разгоралась, но после захода солнца еще холодало, и в углу столовой горел керосиновый обогреватель.

— И часто вы пишете для журналов статьи? — спросила я.

— Да что ты! Какие статьи? Так, разгадываю головоломки на конкурсах любителей математики. Чисто для удовольствия… Иногда, если повезет, получаю приз. Среди богачей тоже есть любители математики, которые вкладывают в это деньги…

Взгляд Профессора скользнул вниз, обшарил костюм и уперся в записку на левом нижнем кармане.

— О! Так, значит, сегодня мы уже послали разгадку в Journal of Mathematics, выпуск тридцать седьмой? Ну хорошо, хорошо…

С моего утреннего похода на почту прошло уже явно больше восьмидесяти минут.

— Ох, черт! — всполошилась я. — Простите меня! Нужно было послать экспресс-почтой… Не успеете первым — не получите приз, разве не так?