— Это мы тоже должны сжечь, — сказал он, кивнув на лавку Антти, а из его дрожащих ноздрей выползли, как белые змеи, две струйки дыма.

— Я могу это сделать, — вызвался я. — Я не боюсь, — прибавил я. — Не боюсь ничего.

Теперь жарило так, что нельзя было стоять уже и на улице. Я видал пожары прежде, но не так близко, и одиночные, сейчас же меня совершенно сбило с панталыку не столько то, что невыносимо пекло, а звуки: взрыв, его подхватывал следующий — без промежутка, как непрерывное извержение мощного вулкана, порождающее шквальный ветер, в нашем безветренном аду вдруг разыгралась настоящая буря.

— Война без пожаров что сосиски без горчицы! — прокричал офицер мне в ухо. — Идем.

Он потрусил к мосту. Мне ничего не оставалось, как припустить за ним следом, я нагнал его, и некоторое время мы бежали рядом. Я без труда держал его темп, уж не знаю, пытался он оторваться от меня или нет, бежал вроде не напрягаясь, но его как будто злило, что я шел ноздря в ноздрю до самой опоры моста, где собрали в ожидании команды весь транспорт: Суомуссалми стоит на мысе у озера Киантаярви, которое обернулось вокруг города десятью своими километрами, точно змей с наростами на спине, и от моста я видел, что дома на противоположном мысе тоже пылают, но их гораздо меньше, так что отряд сумеет, видимо, пройти мимо без особых неприятностей, если только он не двинется по льду к южной части озера, как поступил бы я, доведись мне командовать этим войском и планируй я когда-нибудь вновь взять город, который для начала по тактическим соображениям сжег.

Но вслух я этого не сказал, и офицер снова упер в меня по-зимнему усталый взгляд и не сводил его, пока раздражение не выросло настолько, что офицер сумел наконец принять решение.

— Я не могу оставить тебе ружье, — сказал он. — Оставлю — тебе же хуже будет.

Я кивнул.

— Но храни его хорошенько, — сказал я.

Он кисло и почему-то вдруг отрешенно буркнул «да», а потом криво улыбнулся. И только когда машины, повинуясь его громким командам, покатили через мост, я сообразил, что он в последний раз прикидывает, надо ли ему увезти меня силой или просто выкинуть меня из головы.

— Ты давно не спал, — сказал я.

Он удивленно вскинул на меня глаза.

— С прошлой недели, ага?

Я отступил на несколько шагов.

— Меня ты все равно не увезешь! — крикнул я. — Я брошусь в огонь, и привет.

До него наконец дошло, что я действительно сделаю это. Тут как раз подъехал его джип, офицер распахнул дверцу, что-то сказал шоферу и повернулся ко мне, сжимая в руках белый полушубок, бормоча, что он защитит меня от холода, во всяком случае, поможет бежать незамеченным, если я все-таки решусь на это. Я не шелохнулся.

— Русские белые или черные? — спросил я.

Он засмеялся, швырнул полушубок назад в джип и крикнул:

— Черные! Черные как черти!

Потом, кажется, буркнул: «Удачи тебе», — так тихо, что я не расслышал, может, он, наоборот, выматерился, но я предпочитаю думать, что он пожелал мне удачи, садясь в джип, который покатил вслед за другими машинами по мосту в Хулконниеми, на запад, прочь от наступающих русских.