У ворот императорского дворца, увенчанных двускатной золочёной крышей с загнутыми кверху углами, хмуро и властно стояли закованные в медные доспехи воины. Они олицетворяли силу и незыблемость императорской власти. Да они и были силой, но мало того — главный управитель при императоре каждое утро принимал гонцов, к рассветному часу приносивших известия от степных пределов. Гонцов было шестеро — по числу крепостных застав. Однако, чтобы эти шестеро на рассвете предстали перед главным управителем, насмерть загонялись десятки коней и то не считалось ущербом, так как Высшей задачей в империи полагали — знать всё, что происходило за Великой Китайской стеной.

Всё.

Управитель был немолод, и ему нелегко было подняться с тёплого кана[9] в ранний час. Однако, сколь это ни хлопотно, он вставал и шёл за слугой, освещавшим дорогу фонарём с неизменными семью свечами. Неизменен был и колоколец в руках слуги. Он вызванивал короткие трели, предупреждая каждого: сойди с дороги, пади на колени и жди в поклоне, пока пройдёт высокое лицо.

Жёлтое пятно света свечей неспешно скользило за прозрачной рисовой бумагой окон дворцовых переходов, и тихо, мелодично пел колоколец.

Такое повторялось изо дня в день.

Неизменность, незыблемость были законами Цзиньской империи. В этом было величие, как во всём неизменном и незыблемом.

Огромной силой была Цзиньская империя. В подвалах императорского дворца, защищённых мощными дверями и запутанных, как неразгадываемые лабиринты, скапливались небывалые сокровища. Мудр был главный управитель, но, храня неизменность и незыблемость из поколения в поколение, здесь не задумывались, что в величии неподвижности есть и тайный порок. В природе нет законченных форм. Живое должно развиваться. Отсутствие движения грозит гибелью. Но размышлять на эту тему в империи не позволялось.

Инакомыслие было запрещено, как запрещалось оно во всех империях.

Управитель внимательно выслушивал гонцов. В свете фонаря вглядывался в лица. У глаз копились морщины.

За долгие годы, что он управлял от имени императора, сей высокий чиновник хорошо изучил степь. Сегодня там, за Великой стеной, всё было так, как и должно.

Управитель едва заметно улыбнулся.

Нойоны племён дрались между собой, обескровливая и ослабляя друг друга, и это более чем устраивало империю.

Пока кипели кровавые борения в степи, императору ничто не угрожало.

Шёлк пекинского халата туго скрипнул. Управитель завозился, усаживаясь поудобнее. Всё же ежедневные утренние встречи утомляли его.

«Светильник горит, — подумал он, — пока в нём не иссякнет жир».

Встречи с гонцами были половиной дела. Знать, что происходит за Великой стеной, ещё не означало управлять происходившим в степи.

Он хлопнул ладонью по лакированной крышке низенького стола.

Гонцы, кланяясь и приседая, выпятились в раздвинувшиеся в стене двери. И, так же кланяясь и приседая, вышли из покоев управителя писцы, заносившие каждое слово с границ империи на вечные пергаменты.

Управитель прикрыл глаза, ожидая. Наконец он услышал ставшее привычным с годами:

— Мой господин, повелевай.