— Слушаюсь, батюшка!

— Нападай! Нападай, говорю! Живо!

— А-а-а-а!!! — мысленно перекрестясь, жилистый и верткий Ленька упрямо склонил голову и бросился на своего хозяина. Ударил… По-настоящему, от души — Бутурлин даже в учебном бою не терпел халтуры.

Ловко отбив удар, Никита Петрович повернулся, пропуская нападавшего мимо, и тут же контратаковал — нанес удар от локтя, красиво, умело и быстро. Словно молния сверкнула — оп!

В последний момент Бутурлин придержал клинок, ухмыльнулся:

— Посейчас я бы тебе все плечо рассек! И помер бы ты, паря, от потери крови, скончался бы в страшных мучениях. А все почему?

— Почему, батюшка?

Помещик зло сплюнул:

— А по кочану, чтоб вас волки сожрали! Я сколько раз говорил — не выходите из круга! Мысленно круг обрисовали — и там, в этом кругу, и действуйте!

— Ну уж… все в одном кругу, батюшка?

— Ох, язви тя! Ох, стоеросовые! — Никита Петрович с возмущением покачал головой и опустил шпагу. — Да поймите ж вы, теляти дубоголовые, что систему сию, что я вам вот уже сколько втолковываю, вовсе не дурни придумали… совсем-совсем не дурни. И слово «дестреза» в переводе с гишпаньского означает — мастерство! Мастерство, вьюноши! А не дуболомство.

Бутурлин несколько подобрел — нравилось ему учить молодежь всяким воинским премудростям, чего уж. Когда-то ведь и его самого учили… вернее — учил. Старый пират Жоакин Рибейруш, рубака из далекого португальского городка Кашкайша, вот уже более двадцати лет как осевший в шведском Ниене, что располагался на брегах полноводной реки Невы — по-шведски «Новой», у впадения в оную другой речи, называемой финнами да ижорцами Охтой — Медвежьей рекою. Красив Ниен, красив… а уж какие там девы! Эх…

Вспомнив о ниенских девах… вернее, об одной деве… молодой человек помрачнел и, вернув шпагу Семке, вновь уселся на скамейку, под сенью развесистого, шумящего кроною клена, еще даже не успевшего покрыться первой весенней листвой. Едва-едва только почки проклюнулись, да.

Уселся Никита Петрович, набычился, опустив глаза и стараясь справиться со вновь нахлынувшим откуда-то изнутри безысходным щемяще-грустным чувством, настолько грустным и настолько безысходным, что справиться с ним можно было только одним давно уже проверенным способом. Только одним… Каким все с подобным недугом справлялись.

— Ленька! — вскинув голову, помещик окатил парней стальным взглядом. Синие глаза Бутурлина вдруг сделались злыми, и в уголках их притаилось некое бешенство… кое тоже нужно было залить, и залить немедля…

— Рому тащи! Поди, на леднике осталось еще…

— Да как же осталось-то, батюшка? — озадаченно заморгал холоп. — Третьего дня еще сами изволили выкушать. До последней капли.

— До последней? — Бутурлин недоверчиво почесал бородку. — Третьего дня, говоришь? А вчера я что пил?

— Так медовуху ж, батюшка!

— Медовуху? Ну, давай медовуху!