Эпизод 2: Русский стиль

Спорт и медицина переплелись тесным образом.

Я изнурял худое тело всевозможными спортивными дисциплинами, а в свободное от тренировок время лежал, сраженный хворями. Они липли ко мне, как мухи. К пяти годам я уже успел переболеть абсолютно всем, чем можно переболеть.

Череда банальных коклюшей, ветрянок, корей и свинок изредка сменялась более солидными недугами, вроде болезни Боткина, из-за которой я познакомился с капельницей гораздо ближе, чем мне бы хотелось.

Боль — это опыт. После операции по удалению гланд и аденоидов я никогда больше не осуждал предателей из фильмов про войну. Оказывается, когда твою плоть рвут клещами без наркоза, имя командира части, количество политруков в роте и расположение укреплений, сами рвутся с языка. В моем случае, правда, сдавать было некого, поэтому я просто орал.

За период безгарантийной эксплуатации моего тела докторами разной степени необразованности, я понял, что врачи — не всегда твои друзья. Они не хотят тебе помочь и, более того, не хотят тебя даже слушать: «Вам это кажется. На самом деле ваша голова не болит. Нет, не болит, я сказал. Это фантомные боли. Продолжайте мазать. С сегодняшнего дня увеличиваем частоту клизм. Если не станет лучше, в четверг переведем в операционную. Следующий!».

Я рано понял, что получать по голове на тренировках лучше, чем болеть. Перепробовал почти все виды спорта. От рядовых до самых нетривиальных. Был на одном занятии по ушу, один раз сходил на йогу, но самым запоминающимся оказалось посещение тренировки по «русскому боевому стилю». Чтобы понять, какие кривые дорожки судьбы завели меня в секцию, где проповедовалось это спортивное мракобесие, нужно совершить геополитический экскурс в ту, уже достаточно далёкую, эпоху.

До конца 80-х и начала 90-х в империи с названием СССР царил сравнительно устойчивый дух интернационализма, что сейчас, например, трудно себе уже даже представить. В те годы я и не подозревал, что я завоеватель и оккупант. Никто в школе не объединялся и не разъединялся по национальному признаку.

Как позже выяснилось, наш класс представлял собой эдакую миниатюрную модель СССР. Осетин, еврей, грузин, латыш, эстонец, молдованка, русский, украинец, армянин, кабардинцы, балкарцы, и даже одна девочка «коряк» (насколько я знаю, данная национальность собирательно называется «коряки», и это что-то вроде чукчей).

Однако смутное время перестройки стремительно наступало, и национализм в отдельно взятых республиках расцвел пышным цветом. Всё разнообразие народностей куда-то спешно и благоразумно улетучилось сначала из класса, потом из школы и, наконец, из города. Из некабардинцев и небалкарцев в нашем классе остался только один недоумевающий «куда все подевались» русский и девочка-коряк.

«Врагу не сдается наш гордый коряк!» — могли бы мы петь с ней, если бы у неё было чувство юмора. Но чувства юмора у неё не было. Она была страшно глупая и страшно страшная, но добрая.

На одежде моих одноклассников зазеленели исламистские значки и другие прибамбасы с арабскими иероглифами. В руках многих появились чётки. Конечно, ни о какой религиозности речи быть не могло — водка всё также пилась на заднем дворе школы, и маты всё также неслись по школьным коридорам, но в головах многих малых народов бывшего Союза вдруг стало просыпаться национальное самосознание. Оно принимало как уродливые, так и комичные формы.

Так, например, на первом уроке истории родного края в самой продвинутой школе-лицее нашего города, я узнал, что кабардинцы являются прямыми потомками римлян.

На втором уроке, Хазир Абуевич, маленький неряшливый преподаватель этого предмета, с какими-то странными седовато-рыжими волосами, смело пошёл ещё дальше, рассказав, что древние римляне являются потомками ещё более древних пракабардинцев.

Этот парадокс этнологии показалось мне весьма забавным, но судя по реакции титульной аудитории, комизм лекции оценил лишь я и пара захихикавших балкарцев, впрочем, не могу поручиться, что они хихикали именно над этим, так как в большинстве случаев своим поведением они уделывали заморских бивисов и батхедов и веселились абсолютно по любому поводу. В этой связи хочется вспомнить то необъяснимое магическое действие, которое производила на них (да и на большинство остальных «лицеистов» из близлежащих аулов) моя фамилия. Не прошло ни одной лицеистской утренней пофамильной переклички (а такая у нас была), чтобы я не порадовал товарищей.

Обычно это выглядело так: