Первые попытки Уэсли взлететь заключались в том, что он вытягивал крылья и усиленно ими махал. В воздух его это не поднимало, но зато поднимало ветер, сносивший в комнате все, что не было приколочено. Потом он начал совмещать это с небольшими прыжками, обычно врезаясь в каждую преграду на своем пути.

Махательно-прыгательно-врезательная стадия длилась у него довольно долго, пока однажды он не подпрыгнул чуть повыше. Тогда он впервые завис в воздухе. Уэсли наконец полетел! Правда, он не слишком контролировал ситуацию. Он старался управлять своим полетом, но, кажется, не мог рассчитать силу собственных крыльев. Когда он попытался приземлиться на стол в гостиной, результат вышел примерно как у истребителя, заходящего на посадку на крошечную полосу, – он приземлился на задницу, проехал на ней на полной скорости через весь стол и свалился на пол бесформенным клубком крыльев, перьев и лап.

Я засмеялась, просто не в силах сдерживаться. После этого я подбежала помочь ему и утешить, но он отвернулся и не желал на меня смотреть.

– Уэсли, что такое?

Я тщательно его осмотрела, но не обнаружила никаких ран и повреждений. Я повернула его голову к себе и взглянула ему в глаза.

– Уэс?

С силой, которой я никогда прежде в нем не замечала, он снова повернул голову в другую сторону и уставился в стену.

– Что с тобой?

Уэсли оттолкнул меня крыльями и зашипел. Как только я отпустила его, он отступил от меня и продолжил буравить взглядом стену. Как я ни утешала, ни умасливала и ни умоляла его, он упорно не желал на меня смотреть. Я похолодела, вспомнив ту сову, которая потерялась в вентиляции и убила себя одной силой воли. Однако я убедила себя, что это не наш случай – в конце концов, всем совам приходится проходить через первые неудачные попытки полетов. Я решила оставить Уэсли в покое. Он почистил перышки (сидя, разумеется, спиной ко мне), после чего вышел из-за противоположного конца стола со всем достоинством, на которое был способен, и попробовал снова. Он махал крыльями и прыгал, пока, наконец, не поднялся в воздух, лихорадочно оглянулся по сторонам, нацелился на стол и полетел к нему. В этот раз при посадке он вытянул вперед широко растопыренные лапы, будто намереваясь схватиться за ровную поверхность. Это не помогло – он снова приземлился на пятую точку, проехал через весь стол и свалился на пол с другой стороны.

Я опять не сдержала смеха, и Уэсли опять отвернулся к стене. Я, впрочем, тут же прекратила смеяться, когда поняла, что просто-напросто стыжу его этим. Учиться летать – сложно и физически, и эмоционально, и человеческим мамам совиных детей не пристало над этим насмехаться. С тех пор я изо всех сил старалась держать лицо в подобных ситуациях.

Большая часть людей, у которых есть питомцы, способны распознавать их базовые эмоции, такие как злость, одобрение, выражения привязанности или принятия чего-либо. Но я никогда бы не подумала, что животное может чувствовать себя осмеянным. Никому из обитателей дома Вэнди больше не разрешалось смеяться над Уэсли, пока он учился летать. По крайней мере, в его присутствии – иногда нам таки приходилось бежать в ванную, запираться и хохотать там в голос.

Ученые в целом не решаются официально признать, что животные подвержены таким сложным эмоциям, как смущение, в основном из-за того, что это практически невозможно доказать при помощи экспериментов и общепринятых научных методов. Однако все больше и больше ученых в последнее время склоняются к тому, что животные способны на переживания, и к тому, что их чувства, видимо, сильнее наших, но менее четко оформлены. Эмоции зарождаются в головном мозгу, в лимбической системе, которая есть не только у людей, собак и прочих млекопитающих, но также у птиц и у рептилий. У людей, однако, есть дополнительные мозговые комплексы для обработки эмоций, язык, мимика и понятные жесты для их выражения, а также сложнейшие психологические механизмы для их регуляции, сдерживания или смягчения. Мы подавляем, отрицаем, усмиряем и делим свои эмоции на части, сознательно или бессознательно пытаясь отделиться от них. Животные неспособны на все эти махинации, и именно поэтому они испытывают столь сильные и незамутненные чувства. Вполне возможно, что на самом деле это как раз одно из тех качеств, так привлекающих нас: они предельно честны в своих чувствах. Мы интуитивно понимаем это, так как способны опознавать и различать эмоции, которые видим у других, будь то человек или животное – наши с ними эмоции по сути своей ничем не различаются. Наш мозг устроен по тому же принципу, что и у большинства животных на планете, следовательно, и эмоции наши должны быть схожи. Многие отрицают наличие чувств у животных, оправдывая этим их эксплуатацию и бесчеловечное к ним отношение, отрицают тот факт, что наши действия неизбежно влияют на психику братьев наших меньших.

Существует масса доказательств тому, что у всех животных, обладающих головным мозгом, есть эмоции. Это верно даже в отношении рептилий, мозг которых устроен проще, чем у млекопитающих. Любой, кто работает с рептилиями, подтвердит вам, что самые разные виды ящериц и змей в неволе подвержены депрессии. Черепахи особенно к этому склонны. Для змей депрессия представляет смертельную опасность, поскольку они начинают отказываться от пищи. Однажды я спасла змейку, которую после жизни у хозяина, не уделявшего ей должного внимания, год приходилось кормить принудительно при помощи специальной трубки, прежде чем она вновь начала есть самостоятельно. Иногда змеи перестают есть после травмы, связанной с мышами. Дело в том, что рептилии, будучи хладнокровными, не способны на внутреннюю терморегуляцию и вынуждены искать источники тепла в окружающей среде. В случае, если источников тепла не находится, метаболизм змеи может замедлиться настолько, что она станет абсолютно беззащитной даже против одной-единственной мыши. Беспечные хозяева иногда бросают змее мышь и оставляют ситуацию без надзора. Тогда, если змее холодно, мышь может просто-напросто начать есть ее заживо, а змея не сможет никак отреагировать. У змей, переживших такое, обычно вырабатывается настолько мощный страх мышей, что они перестают есть. Иногда приходится около года кормить змею через трубку, прежде чем она, наконец, вновь решится иметь дело с мышью. Если уж животные с таким примитивным уровнем интеллекта способны на столь мощные переживания, то какой же силы и какого разнообразия эмоции должны быть у животных с высокой организацией? Даже рептилии нуждаются в некоем «украшении» их среды обитания, а для более высоко организованных животных это просто жизненно необходимо. Смотрители в зоопарках и приютах стараются всячески разнообразить жизнь своих подопечных и сделать ее интереснее, чтобы избежать развития у них психологических нарушений, вроде обсессивно-компульсивного расстройства (характерный симптом – беспрерывное хождение из стороны в сторону в клетке или вольере) и депрессии. Например, хорошие смотрители часто прячут еду в разных уголках вольера, вместо того чтобы просто раскладывать ее по мискам, – так животное может хоть чуточку развлечься, самостоятельно «охотясь» на нее.

Недостаток подобной эмоциональной стимуляции негативно влияет на развитие головного мозга. Например, чем однообразнее и скучнее обустроена крысиная клетка, тем хуже и слабее развивается мозг крысы. При посмертном вскрытии разница между крысой, у которой при жизни было много игрушек, и крысой, у которой их не было вовсе, видна невооруженным глазом. У первой мозг окажется усеян всевозможными морщинками и холмиками, что говорит о значительном количестве нейронных связей, тогда как у второй кора головного мозга будет относительно гладкой, так как у нее отсутствовала стимуляция для развития нейронных связей. Не менее важными факторами, негативно влияющими на животное в неволе, являются банальная скука и, разумеется, депрессия.

Чем разумнее животное, тем более сложным эмоциям оно подвержено. Если верить работающим с ними ученым, попугаи, подобно многим приматам, в зависимости от вида могут по уровню интеллекта и эмоционального развития сравниться с двух- или даже пятилетним ребенком. Владельцы попугаев и любители птиц расскажут вам о том, что попугай может быть настолько раздавлен смертью хозяина, что рискует сам умереть от депрессии, подобно тому, как совы добровольно следуют на тот свет за своими партнерами, одной лишь силой мысли запуская в себе «механизм самоуничтожения».

Я так волновалась из-за эмоционального ответа Уэсли на наш смех над ним, что запретила всем в доме смеяться, что бы он ни вытворил. Этому правилу бывало крайне тяжело следовать, так как многие из его проделок были невероятно милыми, и да – уморительными. Даже то, как он двигал головой, заинтересовавшись чем-то, выглядело невероятно комично. Он двигал ею сначала по горизонтали, с лицом каменным, как на древнеегипетской фреске; затем по вертикали, сверху вниз до упора, после чего поднимал голову обратно на уровень плеч и резко вытягивал ее в сторону предмета своего интереса, совсем как персонаж какого-нибудь мультика, крайне чем-то удивленный или пытающийся что-то рассмотреть получше. Ну как можно было удержаться от смеха при виде этой картины? Это было просто невероятно мило! Нам приходилось либо сдерживаться, либо бежать в другую комнату и смеяться там. Уэсли относился к себе весьма серьезно, так что и нам приходилось отвечать ему тем же.

После примерно недели падений и неудачных аварийных посадок Уэсли, наконец, научился махать крыльями, направляя кончиками часть воздуха вперед, и таким образом полноценно парить. Теперь, подлетев к желаемой точке приземления, он несколько секунд нерешительно висел над ней в воздухе, подобно вертолету, а затем медленно опускался на ноги. Весь этот маневр, естественно, сопровождался самой активной моей похвалой и восторгом всех домашних. А уж когда Уэсли освоил технику торможения в полете перед приземлением, мы с Вэнди и вовсе завизжали от радости, причем Уэсли присоединился к нашему восхищению, и звучало это примерно как «Дии, дии, ДИП-ДИП-ДИП, дии, дии». Он смотрел на нас сияющими глазами и хлопал крыльями, словно принимая похвалу.

Мне кажется, Уэсли немного отставал в развитии от большей части совят. Возможно, виной тому было отсутствие настоящих родителей и, как следствие, необходимость учиться многим вещам самостоятельно. Опять же, поврежденный нерв наверняка тормозил процесс укрепления крыла и, соответственно, стабилизации полета. Даже научившись нормально летать, Уэсли явно испытывал трудности с выносливостью, и после нескольких минут полета его правое крыло неизменно начинало провисать. В дикой природе он не смог бы не то что прокормить целое гнездо малышей – он и одного себя-то вряд ли смог бы «содержать». Но летать ради развлечения ему определенно нравилось.

Как-то раз на выходных Уэсли проспал бóльшую часть дня у меня в комнате, и когда стемнело, я решила его проведать. Я открыла дверь в спальню, и мой любимец, явно целившийся мне на голову, не справился с управлением, врезался мне прямо в лицо и запутался в моих длинных волосах. Он, естественно, запаниковал и довольно ощутимо расцарапал мне лицо. Выпутав его из волос, я повела себя так, будто ничего не случилось, во избежание очередной сцены из серии «мне так стыдно», кои неизбежно следовали за его полетными «эксцессами». Правда, мне после этого несколько недель пришлось терпеть заботливые расспросы о моем гипотетическом «жестоком парне» и «домашнем насилии». Я за всю жизнь настолько привыкла к постоянным царапинам от животных, особенно от сов, что никогда не пыталась их как-то активно залечивать, а просто, как и все биологи, регулярно прививалась от столбняка (центры реабилитации обычно настоятельно рекомендуют своим сотрудникам прививаться еще и от бешенства, но этим рекомендациям, как правило, почти никто не следует, и я не исключение, – все же бешенство встречается достаточно редко).

Когда работаешь с хищными птицами, потеря концентрации даже на секунду чревата катастрофическими последствиями. Вскоре после столкновения с Уэсли произошел один крайне неприятный случай. Я была на работе и как раз хотела прибраться в карантинной зоне, где на тот момент жил один весьма игривый филин, бросавшийся на все, что двигалось. Он приехал к нам из другого центра, так что нам пришлось некоторое время держать его на карантине, чтобы удостовериться, что он ничем не заразит остальную популяцию.