— Как восемнадцать стукнет, бери и дери во все дыры, а пока что не тронь. Я детьми не торгую. Пусть расцветает. И деньги готовь, такая ягодка дорого стоит. Да? Хоть какой-то от тебя толк — красивая, как и мать твоя была. Шлюшка подзаборная. Не целкой мне в семнадцать досталась, брюхатая. Но я ее так хотел, что все простил и взял порченую.

И бил, беспощадно бил все мое детство, я помню, как Константин Андреевич измывался над моей мамой. И умерла она после очередных побоев. Но, конечно, причина смерти была указана совсем иная.

Схватил меня за подбородок и плотоядно улыбнулся. Нет, отчим не был педофилом, он был просто жестокой и жадной тварью, которая решила продать меня Чумакову за государственную территорию вокруг заповедника, он хотел ее заполучить себе под платный водоем и ради этого был готов на что угодно.

Маленькая и незаметная я часто слушала, о чем он говорит со своими гостями и постояльцами. Потому что я всегда была никем и ничем. При мне иногда говорили такое, что вся кровь к щекам приливала или тошнило беспощадно.

— Подпишешь мне бумаги, Антон, и зарегистрируешь здесь все. По осени карпов запущу в водоем, амуров и карасей. С весны начнем рыбаков впускать за абонплату. Здесь будет не просто заповедник, а золотое дно.

— Мэри мне отдашь, и подпишу, что захошь, Костя.

— Какая она Мэри, на хрен? Маруська. Это первая моя княжну со своей девки растила. В голову ей всякую херню вбивала. Мэри, бл*. Сдалась она тебе. Подожди еще несколько лет и на Лильке моей женишься.

— Я женат, ты забыл?

И оба расхохотались, чокнулись полными кружками с пивом, и Чумаков мне подмигнул.

— Ох, Марьяна, озолочу, когда моей станешь. Забудешь про работу. В мехах и шелках ходить будешь.

И губы толстые облизал, а меня стошнило от одной мысли, что под борова этого лечь придется. И ведь придется. Отчим от слов своих не откажется. Он давно о водоеме этом мечтал.

Нина, моя подруга из обслуги, утешала меня, когда я рыдала от ужаса и понимания, что не спрятаться и не избежать этого унижения. Рыдала, пока время неумолимо близилось к вечеру, а на кухне готовили роскошный ужин для постояльцев и гостей. Пахло жареным мясом и копченой рыбой так, что желудок сводило. Обслуга сможет поесть поздно вечером после того, как гости разойдутся по номерам.

— Ничего, Мариш. Потерпишь немного. Больно только в первый раз, пока целку рвать будет, ты, главное, расслабься и думай о чем-то другом. В потолок смотри и охай-ахай, чтоб его завело. Он попыхтит и отвалит. Немолодой уже, надолго его не хватит, а ты вырвешься с каторги этой, в столицу возить тебя будет, оденет, обует. А то вон на тебе туфли с позапрошлого года и пуховик дочки этого урода донашиваешь, а Чумак тебе и шубу купит, и сережки красивые. Говорят, он добрый мужик, хороший.

— Был бы хорошим, жене бы не изменял! И он старый. Он старше отчима. Меня тошнит, когда смотрю на него.

— Ну… много ты понимаешь. Мужики, они все изменяют, поверь. Да и какая тебе разница? Пусть изменяет. А для тебя хорошим будет.

— Не могу я… не могу продаваться. Как проститутка какая-то. Мерзко мне. Мама бы не позволила ему так со мной.

— А что мама, Марин? Он бы ее избил и все равно по-своему сделал. А проститутка… ну знаешь, сейчас девяносто процентов молодых женщин так живут. Проститутки и содержанки, любовницы. Что делать? Жизнь нынче такая жестокая. Кушать хочется, гаджеты хочется, жить красиво хочется, вот и находят себе кого побогаче, и обслуживают, и деньги копят, чтоб потом, когда сиськи обвиснут, было на что жить. Начни с Чумакова, собери денег и уезжай в столицу, там, может, повезет, еще кого-то найдешь побогаче. Ты красивая, Марин. Очень красивая. Волосы роскошные, черные, глаза зеленющие, как у ведьмы, тело, как у модели с журнала. Красота — это все, что у тебя есть. Вот и пользуйся. Продавай подороже. Жаль, конечно, что самое дорогое достанется хмырю этому. С девственностью могла бы себе такого мужика отыскать… но не у нас, конечно. Не в нашей дыре.

— Не могу с Чумаковом… не могуууу, он же жирный, старый. Фуууу… я в речке утоплюсь. Камень на шею надену и в водоеме этом проклятом утоплюсь. Не хочу так жить, не хочу, как все… Как подумаю, что он меня лапами своими трогать будет, целовать, лезть между ног…

— Дура! — тряхнула меня за плечи. — Ну ты и дура! Живи! Назло отчиму и сучке его, назло всем живи. Мы же бабы, мы умные, мы хитрые. Все равно выбора нет.

— Может, не приедет Чумаков. Смотри, как разбушевалось все на улице. Ураган, ливень. Говорят, даже самолеты не летают.