— Дорисовать — и то не дали, — кивает он.

Тротуар и правда расчерчен на квадраты, а вписать в них соответствующие цифры неведомый художник уже не успел. То ли обедать позвали, то ли просто дали по ушам за порчу общественного асфальта.

Зато нам, счастливым великовозрастным дуракам, закон не писан. Нас уже давно никто не зовет обедать. И по ушам нам не очень-то надаешь, до них сперва еще поди допрыгни.

Опьянев от внезапно (лет тридцать назад) наступившей и все еще восхитительной вседозволенности, солнечного ветра, табачного дыма и тяжести набитого красками рюкзака, я вытаскиваю из Тониного кармана коробку с мелками, сажусь на корточки возле первой клетки, намереваясь написать там большую цифру 1. Ярко-синюю, как небо в лужах под нашими ногами, или желтую, как веселое весеннее солнце, или зеленую, как будущая, невидимая пока листва, или красную, как Тонина старая куртка. Но, взяв в руки мелок, тут же забываю о первоначальном замысле и зачем-то закрашиваю синим всю клетку. Не удовлетворившись достигнутым, вытряхиваю из коробки остальные мелки и начинаю рисовать рыб. Потому что синяя клетка — это, конечно же, море. Судя по яркой окраске рыб, Красное. Например. Впрочем, несколько минут спустя рыбы мои принимают очертания столь причудливые, что море теперь явно придется передать в дар инопланетянам. Пусть они с этими рыбами договариваются о совместном существовании. Потому что человечество в моем лице — пас.

— Ух ты, — говорит Тони.

Он уже выбросил докуренную сигарету и рвется в бой. Ему только повод дай.

Вторую клетку Тони уверенно штрихует зеленым и синим, и мне заранее ясно, что это будет Венеция, на которой он совершенно помешан, вот и разноцветные дома поднимаются из воды, но вместо гондол и моторных лодок пейзаж внезапно заполняется крылатыми существами, похожими одновременно на людей и на лис.

— Матерь божья, это кто такие? — изумленно спрашиваю я.

Тони смеется:

— Понятия не имею. Сами пришли и захотели быть. Мое дело маленькое.

— Ладно, пусть тогда мои рыбы живут в их воде, — говорю я. — Они, по-моему, друг другу подходят.

— Вполне, — соглашается Тони, переставляя коробку с мелками так, чтобы мне тоже было удобно их брать.

Третью и четвертую клетки мы разрисовываем одновременно, можно сказать наперегонки. Тони, конечно, выходит победителем — все-таки профессионал. Поднимается, разгибает спину, потягивается, с явным удовольствием разглядывает результат.

— Ух ты! А у тебя это что? — спрашивает он.

— Наверное, карта города, — неуверенно говорю я, откладывая в сторону фиолетовый мелок. — Ну точно, карта. Такая, знаешь, схема маршрутов для туристов. Ее каждый день рисуют на городской стене. А ночью идет дождь и смывает рисунок. Поэтому по утрам приходит дежурный художник и рисует новую карту. Он, конечно, не очень-то помнит, что было на вчерашнем рисунке, да и не старается вспомнить, а просто чертит как бог на душу положит. Но туристы все равно могут ею пользоваться: пока художник рисует новую карту, город меняется в полном соответствии с ней.

— Тогда художников должно быть двое, — говорит Тони. — Во-первых, нельзя человеку работать без выходных. А во-вторых, так еще больше перемен и путаницы. И все довольны.

Его картинка в четвертой клетке полностью соответствует этому утверждению. На ней два чрезвычайно довольных крылатых человека-лиса, немного — насколько это возможно с их лисьми мордами — похожие на нас, парят над своим городом-озером с большими красными кружками в руках.

— Они наверняка пьют кофе, — говорю я.

— Конечно. Как бы ты ни выглядел и где бы ни жил, а без кофе никак нельзя.

Мы бы тоже могли сейчас отправиться пить кофе — собственно, мы и собирались, — но вместо этого Тони начинает сворачивать очередную сигарету, а я — разрисовывать пятую по счету клетку. Совершенно невозможно остановиться.