Совсем не обидевшись, Толик, скрестив руки на груди, с ласковой улыбкой осмотрел всех, но потом помрачнел, икнул и стал крениться, как тонущий корабль. Мать, выразительно взглянув на мужчин, поднялась из-за стола и начала собирать посуду, а Сеня, стоящий сейчас на руле, гулко зевнул и, как застоявшийся конь, начал нетерпеливо топтаться в ходовой рубке, гремя подкованными каблуками. Поняв намек, Ваганов уложил Толика на койку, стащил с него сапоги, свитер и укрыл одеялом. Потом снял с него очки и ушел в рубку. Тут и Алька, прикрывая рот ладошкой, полезла на койку и потащила к себе сонного, вялого Бича.
Стихло все на судне. Мерно рокотал отрегулированный двигатель, и Ваганов, прислушиваясь к нему, чувствовал, насколько «машина» стала мощнее; теперь уж они наверняка будут добегать с Большого лежбища до поселка на три-четыре часа быстрее. Насвистывая марш из оперы «Аида», Ваганов одной рукой придерживал штурвал, а другой протирал тряпкой посверкивающие в лунном свете надраенные детали. «Иллюминаторы бы бронзовые достать, — размышлял капитан «Кайры», — и поручни... В Петропавловск, что ли, смотаться да порыться на корабельном кладбище судоремзавода?» Думал он также о предстоящем областном смотре духовых оркестров и о том, что еще месячишко-другой, и поставит он свой сейнер на зимний отстой. И вначале будет радоваться: жена и ребятишки ждут не дождутся момента, когда наконец-то он надолго застрянет дома. Но потом он заскучает, переделает все домашние дела и станет каждый день ходить на свой сейнер, будет копошиться в нем, прилаживая что-то и подкрашивая, пристраивая новые бронзовые детали, и нетерпеливо будет считать дни, оставшиеся до весны, когда опять начнет мотаться на своей «Кайре» между островами и лежбищами.
Катилась луна над океаном, заглядывала в иллюминаторы кубрика; не спала и Анна Петровна, все вздыхала, но тихонечко, чтобы никто не слышал. Сколько всяких проблем, личных и общественных! Больницу надо ремонтировать, новый кинотеатр строить, пирс... И еще: Александр сегодня опять сказал: «Собирайся, увезу тебя на остров Беринга. Ну когда же мы начнем жить под одной крышей?» Да-да, годы уходят... Но как бросить все здесь на острове? Как?
И Алька не спала. Она видела, как Лена тихонечко ушла из кубрика, и девочка поняла, куда и к кому. Что-то закипело в душе Альки, и слезы сами полились из глаз. Притиснув к себе уютно посапывающего Бича, девочка вжалась горячим лицом в подушку и закусила ее зубами. Алька плакала и не понимала, отчего эти слезы. Это была первая, неосознанная еще детская любовь и первая ревность. Лились слезы, и было больно на душе, и так сладко плакалось...
Волков ждал, и вскоре Лена пришла. Набросив шубу на плечи, они сидели на перевернутой шлюпке и глядели на близкое, раскачивающееся над их головами небо. Оно было фиолетовым и, будто рыбьей чешуей, усыпано крупными желтыми звездами. Серебряный диск луны, словно объеденный с одного края песцами, повис над черными угловатыми горбинами гор недалекого берега. Луна была ущербной и светила неярко, но и этого было достаточно, чтобы ориентироваться, куда и как бежит сейнер. Ночные птицы кричали, все звали, разыскивали кого-то; зыбь баловала. Она валила суденышко с борта на борт, и то опускала корму, то поднимала ее. И тогда казалось, что звезды несутся навстречу, что вот-вот они посыплются на палубу и застучат по ней, как сбитые ветром с ели шишки; или что совсем немного, ну еще чуть-чуть, и можно будет дотронуться до них. И Лена тянулась к звездам рукой, и шевелила пальцами, пытаясь поймать хоть одну, но корма проваливалась, звезды, дразнясь, откатывались вверх, а потом начинали сыпаться куда-то вправо. Раскачивалось небо, тянулась за кормой вспыхивающая фосфорными шарами дорожка, тяжело вздыхал пройдоха кит, спешащий вслед за сейнером, а может, это был совсем другой кит. Но какая разница?
В поселок добрались за час до прихода «пассажира».
Молчаливые и сосредоточенные Волков, Лена и Алька пришли в дом, и девочка, хмурясь, тотчас затопила печку, чтобы согреть чай; обхватив себя руками, будто замерзая, Лена бродила по комнатам, а Волков, собрав чемодан, закурил трубку и, выйдя из дома, сел на крыльцо.
Пришла Лена, устроилась рядом. Вечерело, и потому так далеко разносились звуки: торопливо стучал топор, где-то хлопнула дверь, слышался детский смех, кто-то бежал по мостику. На берегу бухты с чемоданами и мешками толпились мужчины и женщины, поджидавшие пароход, а между ними ходила Мать. Наверно, кто-то из островитян уезжал навсегда, и Анна Петровна уговаривала их одуматься, остаться.
— Идет, — сказала Лена.
— Вижу, — ответил Волков. — Поднимусь на гору. Я так и не побывал на кладбище островитян, а все собирался.
— Опоздаешь. А следующий пароход на Петропавловск будет лишь весной.
— Я, кажется, обещал тебе ожерелье из акульих зубов? Держи.
— Не забыл?.. — Лена стала разворачивать пакетик. — Постой!..
Не ответив, размахивая дымящейся трубкой, Волков пошел мимо домов, выбрался на тропинку и полез в гору. Он шел, оглядывался и видел, как приближался к бухте пароход, а с гальки сталкивали в воду шлюпку, и уже кто-то укладывал в нее вещи. Блеснули очки. Это Толик старался... А горушка-то высокая!
Снизу, из бухты, донесся рев тифона «Кайры». Остановившись, чтобы немного передохнуть, Волков осмотрел горы, океан, шлюпку, подваливающую к сейнеру, и пароход, входящий в бухту.
Тягучий, раскатистый рев донесся снизу, а потом загремела в клюзе парохода якорь-цепь, и суровый радиоголос возвестил: «Гр-раждане пассажиры... Пр-рошу по-быстр-рее... С гр-ррафика выбиваемся...» Он не обернулся, не поглядел вниз, а побрел среди крестов. Большинство из них были безымянными. Лишь на некоторых виднелись тусклые медные пластины с грубо выбитыми датами и фамилиями: «Зверобой Федя Усольцев. Убит в бухте Поганой японцами в 1904 году, августа 4-го дня»; «Михаил Шувалов. Погиб в бою с хищною шхуною». Ниже была еще одна пластина: «В. В. Шувалов. Утонул в Тихом океане. Шувалова А. Н. — трагически погибла в...» Волков постоял у креста, поняв, что вот тут и лежат отец и мать Альки и дед ее тоже. Он пошел дальше. «Китовый гарпунер. Василий Карпович Ниллсен»; «Первый председатель Командорского ревкома»; «Ученый, исследователь Черский...»
Убит, погиб, утонул. Сколько удивительных судеб, сколько отчаянных характеров! Здесь покоились те, кто ненавидел серое и скучное существование, кто, не боясь опасностей и лишений, презрев размеренный образ жизни больших и маленьких городов, тепло и уют благоустроенного жилья, отправился в далекий путь осваивать и защищать окраины Родины.
Повернувшись лицом к океану, Волков подошел к краю обрыва и лег. Сейнер уже брал на борт пассажиров; возле груды бревен, приготовленных для пирса, виднелась маленькая фигурка, взмахивающая топором. Филинов, что ли? А из поселка вверх по тропинке поднимались Лена и Алька, о чем-то оживленно беседуя. Обогнав их, Бич понесся вверх, то скрываясь, то вновь показываясь.
«Сейчас все решу, — подумал Волков. Он опустил лицо в сырую траву и прижался к ней. — Сейчас все решу...» Смутные образы замелькали в его памяти, будто кто-то очень быстро прокручивал киноленту: вспененный, горбатый от волн океан, порты, небоскребы, хижины под крышами из пальмовых листьев, айсберги, знойные коралловые острова с белым, до рези в глазах песком пляжей... мужчины и женщины; чья-то улыбка, чей-то прощальный взмах руки... Чей? Нет, не вспомнить.
Пароход загудел, сзывая опаздывающих... или прощаясь с островом?
akniga