— Не сочти за труд, Илья Спиридонович, выручи старуху, прочитай.

— «Веками потом и кровью создавалась Россия, — негромко, чуть надтреснутым голосом начал читать Тараканов. — Куда ни посмотрим — всюду мы видим плоды рук трудового народа. Вчерашние дворцы возвращены их законному владельцу, победителю, революционному народу. Каждый памятник старины, каждое произведение искусства, коими тешились лишь цари и богачи, стали нашими».

Старая княгиня, слушая Тараканова, внимательно разглядывала Кочина.

— «Мы никому их не отдадим, — продолжал Тараканов, — и сохраним их для себя, для потомства, для человечества, которое придет после нас и захочет узнать, как и чем люди жили до него».

— Довольно, Илья Спиридонович, я все поняла. И что же, сударь, — старуха показала на картины, висевшие на стенах, и на фарфоровые статуэтки под стеклянными колпаками, — вы поделите все это… между пролетариями и мужиками? На всех не хватит, дружок.

— Ты, бабуся, думай, что говоришь, — не вытерпел Петровых.

— Товарищ Петровых… — укоризненно остановил его Кочин и, обращаясь к старухе, сказал:

— Можете быть спокойны, Елена Константиновна. Мы хорошо понимаем, с какими художественными ценностями имеем дело. Коллекция вашего сына отныне является достоянием республики и будет целиком передана Петроградскому Государственному музею по решению Совета Народных Комиссаров, подписанному Лениным.

И вдруг из соседней комнаты раздался резкий, пронзительный голос:

— Государ-р-р-ю импер-р-р-ратор-р-ру ур-р-ра, у-р-р-ра, ур-р-р-ра!

Петровых выхватил маузер и, оттолкнув старуху, бросился в раскрытые двери.

В нарядной клетке, стоявшей у окна, сидел большой попугай.

— Ур-р-р-ра! — вызывающе сказал попугай, глядя на матроса.

— У-у, контра, язвия тебя дери! — засмеялся Петровых. — Скажи спасибо, что ты птица. Был бы человек — на месте шлепнул!