Джон Мильтон
Потерянный рай
Книга первая
Содержание Эта первая книга излагает вкратце главный предмет – непослушание человека и потерю вследствие этого Рая, в котором он жил; затем она касается первой причины его падения – змеи или, точнее, Сатаны в образе змеи. Сатана, восстав против Бога и привлекши на свою сторону многие легионы Ангелов, был по повелению Божию низвержен, со всею своей ордой, с Небес в глубокую бездну. Не вдаваясь в описание этого события, поэма быстро переходит к главному действию, изображая Сатану и его Ангелов в Аду, который описывается здесь лежащим не в центре Земли (так как предполагается, что небо и Земля еще не созданы и, конечно, еще не прокляты), а в месте величайшей тьмы, которое лучше всего назвать Хаосом. Здесь Сатана с его Ангелами лежат в пылающем озере, пораженные и оглушенные громом. Через некоторое время он оправляется от своего смущения и обращается к лежащему около него Ангелу, который по чину и достоинству ближе к нему, чем все прочие; они беседуют о своем жалком падении. Сатана пробуждает все свои легионы, которые все еще лежат в беспамятстве. Они встают. Описывается их численность, боевое вооружение; поименовываются их главные вожди, соответствующие идолам, которые впоследствии почитались в Ханаане и соседних странах. Сатана обращается к ним с речью, утешает их надеждой на завладение Небесами снова и в заключение говорит о новом мире и предполагаемом новом роде созданий, согласно древнему пророчеству и рассказам, бытующим на Небесах (дело в том, что, по мнению многих древних Отцов Церкви, Ангелы существовали задолго до появления видимых созданий). Для исследования истинности этого пророчества и для принятия решения, что следует делать ввиду этого, Сатана предлагает собрать великий совет. Его сообщники принимают предложение. Возникает из бездны Пандемониум, дворец Сатаны, внезапно построенный его слугами, и адские вельможи держат в нем свой совет.
О первом непокорстве человека, О запрещенном древе, о плоде, Которого смертельное вкушенье Смерть в мир внесло и с ней все наше горе, С утратою Эдема, до поры, Когда он Величайшим Человеком Нам будет возвращен, когда мы будем Вновь обладать обителью блаженства, — Об этом всем поведай песню, Муза Небесная, которою когда-то Был вдохновлен с таинственных высот Хорива иль Синая древний пастырь, Избраннику-народу рассказавший О первых днях, как Небо и Земля Возникли из Хаоса! Иль, быть может, Живешь ты на Сионской высоте, Иль обитаешь там, где Силоамский Ручей течет у Трона Божества; Где б ни витала ты, я призываю Тебя помочь моей отважной песне, Полет которой гордо воспарит Превыше гор Аонии[1], касаясь Предметов, не достигнутых поднесь Ни прозою, ни звучными стихами. И Ты первей всего, Ты, Вышний Дух, Который сердце чистое всем храмам Предпочитаешь, – Ты меня наставь! Ты знаешь все; в начале всех начал Ты был; подобно матери-голубке, Над выводком любовно распростершей Лелеющие крылья, реял Ты, Творя миры, над бездной бесконечной! О, просвети все, что во мне темно; Что низко, то возвысь, чтоб я, достигнув Вершины долгой повести моей, Мог подтвердить всю Промысла премудрость, Пути Его раскрыть перед людьми. Поведай – ибо ни в эфире Неба, Ни в бесконечной Ада глубине Ничто от взора Твоего не скрыто, — Поведай о причине, побудившей Великих прародителей, блаженством Столь взысканных, любимых Небесами, Поставленных владыками в сем мире, — Внезапно от Создателя отпасть И преступить запрет – запрет единый! Кто их вовлек в постыдный тот мятеж? То Адский Змий был; то его обман Мать рода человеческого лестью Пленил, когда за гордость он свою Со всей толпою Ангелов мятежных Низвергнут был с Небес. На помощь их Надеясь твердо, он мечтал, став выше Князей своих, сравниться со Всевышним, Противостав Ему; честолюбиво Поставив целью Трон и Царство Бога, Повел он нечестивую войну На Небесах и в бой вступил надменно. Но тщетно он пытался! Всемогущий Низверг его во пламени стремглав, Разбитого, сожженного ужасно, С высот Небес в бездонную погибель, Чтоб там лежал в алмазных он цепях, Терзался бы в огне неугасимом За то, что вызвал Вышнего на бой. И девять раз уже сменилось время, Которым смертный мерит день и ночь, Как он со всею ратью побежденной Лежал, вращаясь в пламенной пучине, Сражен и уничтожен, хоть бессмертен. Но худший суд еще был впереди: И мыслью об утраченном блаженстве Терзался он, и болью страшных мук. Вокруг себя водил он взор свой мрачный, В котором отражалось униженье Глубокое, но вместе с тем и гордость Упрямая, и ненависть была; И сколько взор охватывал бессмертный, Он видел вкруг лишь дикую пустыню, Со всех сторон лишь страшную тюрьму, Пылавшую огнем, громадной печи Подобно; но огонь тот был без света, — Он порождал лишь видимую тьму, В которой лишь возможно было видеть Картины горя, области печали И скорбной ночи – край, где никогда Ни мира, ни покоя, ни надежды, Повсюду проникающей, не будет, Где лишь царит мученье без конца И огненный поток, который серой, Горящей вечно и неистощимой, Питается. Таков был тот приют, Который был мятежным уготован Предвечной справедливостью, – темница Отведена в удел им в крайнем мраке, Который от небесного сиянья И Бога трижды столько удален, Как полюс отстоит от центра мира! О, как несходно это место с тем, Отколь они низвергнуты! И вскоре В волнах огня крутящихся он видит Вокруг себя собратий по паденью И узнаёт, что, корчась, рядом с ним Лежит один, к нему из всех ближайший По чину и по преступленью, – тот, Который был известен в Палестине Впоследствии и звался Вельзевулом. К нему-то обратился Архивраг, (На небе имя Сатаны стяжавший), Прервав молчанье страшное вокруг, С такою речью, дерзкой и надменной: «Ужели это ты? О, как ты пал! Как страшно изменился ты, который Сияньем ослепительным своим Превосходил в блаженном царстве света Других, сиявших ярко, мириады! Ты ль это, кто соединен со мной Союзом, мыслью, планами, надеждой, Отвагой в нашем славном предприятьи, А ныне – униженьем и бедой! Теперь ты видишь сам, в какую пропасть С высот Небес низвергнул нас Сильнейший Своим ужасным громом; но дотоле Кто ж знал всю силу этого оружья Жестокого? Однако ж ни оттого, Что пали мы, ни оттого, что далее Еще способен причинить нам в гневе Могучий победитель наш, нисколько Я не раскаюсь и не изменюсь, Хотя б мой внешний образ изменился. Я сохраню навек всю твердость мысли И гордое презренье в оскорбленном Достоинстве моем; я буду тверд Во всем, что мне служило побужденьем, Чтоб против Всемогущего восстать, Что привело бесчисленные рати Вооруженных Духов к состязанью Отважному. Дерзнули эти Духи Власть Вышнего открыто не одобрить И, предпочтя иметь вождем меня, Противостав великой силе силой, В сомнительном бою в равнинах Неба Поколебали Трон Его. Пускай Мы потеряли эту битву – что же? Не все еще потеряно: есть воля Несокрушимая, есть жажда мести, И ненависть бессмертная, и храбрость, Которая вовек не подчинится И не уступит никому, – и мало ль, Что есть неодолимого у нас? И эту нашу славу не исторгнет Ни ярость, ни могущество Его. Склонить главу, молить о милосердьи, Став на колена, и боготворить Владычество Его – Того, Который Недавно сам в той власти усомнился Из страха перед нами, – это было б Действительно позорно; это было б Бесславьем и стыдом гораздо худшим Всего паденья нашего. Судьба Велела, чтоб богов святая сила И сущность их небесная была Неистребима; ныне мы имеем И опыт, нам доставленный событьем Великим тем; оружьем не слабее, Лишь осторожней стали мы теперь; Тем с большею надеждою мы можем Отважиться на вечную войну, Решить ее иль силой, иль коварством, Не примирясь с врагом великим нашим, Хотя и торжествует ныне Он И, предаваясь радости великой, Царит один над небом, как тиран». Так говорил отступник-Ангел, громко Хвалясь средь мук, хотя его внутри Глубокое отчаянье терзало. Ему собрат отважный отвечал: «О Князь, о вождь князей могучих многих, Которые, ведомые тобой, Вели на битву войско Серафимов Вооруженных! Грозными делами, Бесстрашные, поставили они В опасность царство Вечного Владыки; Не побоялись испытать, на чем Основано его все превосходство — На силе, или счастье, иль судьбе. Я слишком вижу, слишком сожалею, Как горестен исход попытки нашей, Какое понесли мы пораженье, Какой удар позорный нас лишил Небес и наши доблестные рати В ужасном разрушеньи низложил! Погибли мы, насколько могут боги И существа небесные погибнуть; Останутся, конечно, ум и дух Непобедимы, сила вновь вернется, Хотя потухла слава и блаженство Поглощено безмерною бедой; Но я боюсь, чтоб Он, наш победитель (Его готов всесильным я считать Затем, что лишь всесильный был способен Такие силы одолеть, как наши), — Чтоб не оставил Он нам дух и силу Лишь для того, чтоб мы сильней страдали И муки наши тяжкие несли В угоду гневной мести; чтоб, по праву Войны, Ему рабами были мы, Служили б больше прежнего, свершая Его веленья в самом сердце Ада, Его желанья – в этой бездне тьмы! Тогда что пользы, если наша сила Не меньше стала, наше бытие Все так же вечно – лишь для вечной муки?» Ему ответил быстро Архивраг: «О падший Херувим! Кто слаб, тот жалок, Страдает он иль действует; но знай — Теперь для нас одно лишь несомненно: Добра творить не будем мы вовек; Творить лишь Зло – все наше утешенье, Затем что этим мы противостанем Высокой воле нашего врага. Как только пожелает Провиденье Из Зла, от нас идущего, создать Добро, мы силы все свои приложим, Чтоб эту цель благую извратить И в самом благе отыскать возможность Дурного. Если это будет часто Нам удаваться, может быть, Его Мы огорчим; быть может, помешаем Свершению взлелеянных Им планов. Но посмотри: наш грозный Победитель Послушных слуг возмездья и погони Уж отозвал назад к вратам Небес; Град серный, вслед нам сыпавшийся бурно, Уж перестал, и пламенные волны Пучины, нас приявшей при паденьи С Небес, уж улеглись, и страшный гром, Крылами красных молний нас разивший, Быть может, стрелы все свои истратил И бушевать уже перестает Среди громадной бесконечной бездны. Воспользуемся случаем, который Дает нам враг – быть может, из презренья. А может быть, уж свой насытив гнев. Ты видишь эту страшную равнину, Пустынную и дикую, жилище Отчаянья, в которой света нет, Коль не считать сверканья синеватых Огней, дающих бледный, грозный отблеск? Пойдем туда, уйдем от колебанья Волн пламенных – там отдохнем немного, Насколько здесь нам отдых и покой Возможен; там, собрав все наши силы, Обдумаем, что сделать можем мы, Чтоб отомстить врагу как можно больше; Как наши все потери возместить Иль перенесть жестокое несчастье, В надежде силы новые найти Иль почерпнуть в отчаяньи решимость». Так Сатана к ближайшему собрату Вел речь, главу из пламени подняв; Глаза его метали искры, тело ж В волнах огня на много десятин, Чудовищно громадно, простиралось, Подобно исполинам древних мифов — Сынам земли, титанам, воевавшим С Юпитером, или Бриарею[2], иль Тифону[3], что в пещере укрывался В соседстве Тарса[4] древнего, иль чуду Морскому, что зовут Левиафаном[5], Которое всех прочих Божьих тварей, Что в океане плавают, громадней. Когда вблизи норвежских берегов, Так повествуют моряки, он дремлет, Порою штурман маленького судна, Крушенье потерпевшего в ту ночь, Его за остров примет в полумраке, В чешуйчатую кожу якорь бросит И к стороне подветренной пристанет, Чтоб переждать, пока все море мгла Покрыла, день желанный отдаляя. Так точно Архивраг лежал, простертый Во всю свою громадную длину, К пылающему озеру прикован; И никогда б не поднял он главу, Не встал бы, если б не соизволенье Небесной воли, правящей всем миром, Которое его освободило Для мрачных, злобных замыслов его, Чтоб он, возобновив свои злодейства, Свое лишь осужденье усугубил, Чтоб он, стараясь Зло принесть другим, Лишь к своему же бешенству узрел бы, Что все его коварство послужило Лишь к проявленью благости безмерной, Любви и милосердья к человеку, Им соблазненному; а на него Втройне излился б дождь смущенья, гнева И мести. Вот во весь он рост встает Из озера, по сторонам стекает Спиральными с него струями пламя, И волны раздвигаются, оставив В средине яму страшную; а он, Расправив крылья, свой полет могучий Ввысь устремляет, в темный воздух, ныне Впервые эту чувствующий тяжесть, И наконец становится на сушу, Насколько можно сушею назвать То, что всегда сухим огнем пылает, Как озеро огнем пылало жидким. А цвет той суши был таков, как будто Подземным вихрем от Пелора[6] холм Оторван был иль от гремящей Этны Бок откололся и открылась разом Вся внутренность горючая ее И вдруг, воспламенясь с ужасным взрывом, Парами минеральными взвилась И вихрем обожженную пещеру Покинула, оставив дым и смрад. Такую-то нашла себе опору Проклятая нога. За ним вослед Вступил сюда его собрат ближайший, И оба тем гордилися они, Как будто волн Стигийских избежали Они, как боги, собственною силой, Не попущеньем Вышней Силы Сил. «Ужели эта область, эта почва, — Сказал Архангел падший, – будет нам Жилищем вместо Неба, мрак плачевный Заменит нам сияние Небес? Пусть будет так: кто ныне воцарился, Тот всем располагает; от Него Зависит, что считаться будет правом. Чем дальше от Него, тем лучше; ум Имеет Он нам равный; только сила Поставила Его превыше равных. Простите же, блаженные поля, Где радость вечно царствует! Привет вам, О ужасы, привет, о Адский мир! Прими, бездонный Ад, прими отныне Ты нового Владыку своего! В себе он носит дух, не изменимый Ни временем, ни местом; этот дух — Себе сам место: Небо может Адом Соделать он, Ад – в Небо превратить. Не все ль равно, где быть, когда все тот же Я сам – таков, каким я должен быть, Слабее лишь Того, Кто стал сильнее Благодаря лишь грому своему? Что ж, здесь, по крайней мере, мы свободны; Не столь прекрасным сделал это место Всесильный, чтоб завидовал Он нам, И, верно, нас отсюда не прогонит; Здесь царствовать спокойно будем мы, А царствовать, по мне, для честолюбья Достойная есть цель, хотя б в Аду: Царем в Аду быть лучше, чем слугою На Небесах. Но что же медлим мы? Зачем друзьям нелицемерным нашим, Союзникам, делящим наш урон, Даем лежать мы в озере забвенья В оцепененьи, не зовем их встать, Чтоб разделить в печальном сем жилище Удел наш, иль еще раз испытать, Собрав все силы, что вернуть могли бы Мы в Небе или потерять в Аду?» * * * Так Сатана промолвил; Вельзевул же Сказал ему: «О Вождь блестящих войск, Которых мог осилить лишь Всесильный! Едва они услышат голос твой, Любимейший для них залог надежды В опасности и страхе, столько раз Им в крайности звучавший, в буре битвы И на краю погибели вернейший Сигнал во всех атаках, – вмиг они Все оживут, к ним мужество вернется, Хотя теперь лежат они все ниц, В том озере горящем пресмыкаясь, Как мы с тобой лежали, смущены, Оглушены; и странного нет в этом: С такой они упали высоты!» Едва окончил он, как Враг верховный Уж к берегу пошел; тяжелый щит Эфирной ткани, круглый и массивный, Висел за ним; широкая окружность Была подобна месяцу, когда Мы смотрим на него в трубу, подобно Тосканскому искуснику[7], который Рассматривал луну по вечерам С высот Фьезолы или из Вальдарно[8], Надеясь на ее пятнистом шаре Увидеть страны новые, иль реки, Иль горы. Сатана держал в руках Копье свое, в сравнении с которым И самая высокая сосна Из тех, что рубят на горах норвежских Для адмиральских кораблей, могла б Тростинкой показаться. Опираясь На то копье, неверными шагами Он по горячей почве шел – не так, Как по небесной он шагал лазури! Горячий воздух, вкруг огнистым сводом Нависший, жег болезненно его, Но он, терпя ту боль, дошел до края Пучины пламенеющей и, став, Воззвал к своим сраженным легионам, К тем ангельским телам, что там лежали Слоями, листьям осени подобно, Которые на речках Валамброзы[9] Ложатся, опадая с темных сводов Дерев этрусских, или как тростник, Раскиданный и плавающий в море, Когда могучим ветром Орион[10] Прибрежье моря Красного взволнует, Чьи воды потопили в оны дни Бузи́риса[11] и всадников Мемфисских, Что в вероломной злобе понеслись Вслед жителям Гесема[12], безопасно Смотревшим с высоты береговой На всплывшие их трупы и колеса Разломанных волнами колесниц. Так рать его, раскидана, покрыла Все озеро; лежат они, дивясь Постигшей их постыдной перемене. И к ним воскликнул громко Сатана, Так громко, что откликнулись на возглас Все стены мрачной Адской глубины: «Воители, Князья, Державы, Власти[13], Цвет Неба, прежде нашего, а ныне Утраченного нами! Неужель Так может поразить оцепененье Бессмертных Духов? Или вы избрали Здесь это место, чтобы отдохнуть От трудной битвы, тем восстановляя Измученную доблесть? Потому ль Вы здесь заснули, как в долинах Неба? Иль, может быть, простершись ниц так грустно, Вы поклялись боготворить Того, Кто победил нас, Кто теперь взирает, Как Херувим и Серафим в пучине, Оружье и знамена бросив, ждут, Чтоб разглядела быстрая погоня От врат Небесных выгоду свою И растоптала б вас, изнеможенных, Иль копьями грохочущего грома Вас пригвоздила б в озере ко дну? Проснитесь же, иль вы навек погибли!» Услышали они и, устыдясь, Воспрянули и крыльями взмахнули; Так часовой, уснувший на посту, Разбужен тем, к кому он страх питает, Невольно отряхается, вскочив. Они, конечно, видели несчастье, В котором находилися они, И боль мучений чувствовали ясно; Но глас вождя бесчисленную рать В единый миг призвал к повиновенью. Как в дни великих казней для Египта Амрамов сын[14], поколебав над Нилом Могучий жезл свой, тучи саранчи Призвал, несомой ветром от востока, И черною она повисла ночью Над нечестивым царством фараона И мраком весь покрыла нильский дол, Так Ангелы бесчисленные злые Под сводом Ада реют и витают; Под ними же, над ними и вокруг Огонь пылает. Наконец по знаку Великого монарха своего, Поднявшего копье, чтоб указать им, Куда направить путь, спускаясь плавно Со всех сторон, становятся они На твердый серный камень, наполняя Равнину всю, – несметная толпа, Какую даже север многолюдный Не изливал от мерзлых чресл своих На Рейн иль на Дунай, когда стремились Их варварские рати, как потоп, На знойный юг и разливались быстро Чрез Гибралтар до Ливии песков. Затем от всех полков, от каждой рати Начальники к их общему вождю Спешат скорей, – божественные лики, Красы сверхчеловеческой, осанки Великолепной, царственной: они Когда-то в небе занимали троны, Хотя навеки в летописях Неба Изглажены с тех пор их имена, Исключены они из книги жизни; И, верно, даже меж сынами Евы Они бы не нашли себе имен, Когда б во время долгих, долгих странствий По всей Земле, долготерпеньем Бога К великим искушеньям человека, Подпав обману гнусному и лжи С их стороны, племен людского рода Большая часть не впала бы в разврат Такой, что даже Бога позабыла, Создателя, и превратила славу Незримую, святую Божества Во образы животные, украсив Распутные религии свои И роскошью, и златом; вместо Бога Тут стали люди бесов почитать И разные названья им давали Язычники, чтя идолов своих. По именам тем назови их, Муза, Кто первый, кто из них последний встал От сна на ложе пламенном по зову Великого владыки; как они По чину, по порядку подходили Вдоль берега бесплодного, меж тем Как прочая толпа вдали стояла. Главнейшие меж ними были те, Которые, уйдя из адской бездны, Бродили по земле, ища добычи, И ставили свои жилища дерзко В соседстве близком Божеских жилищ, Близ алтарей Его воздвигнув смело Свои: они, как боги, были чтимы Окрестными народами; не страшен Им был и гром Еговы от Сиона, Царящего меж Херувимов! Даже Внутри Его святилищ воздвигали Они порой свой жертвенник, – о мерзость! Проклятыми делами оскверняли Они Его святые торжества И чистые обряды; свет небесный Своим дерзали мраком унижать. Из них Молох[15] был первый – царь ужасный, Который был пролитьем гнусным крови Жертв страшных человеческих запятнан И горькими родителей слезами, Которые не слышали, увы, Сквозь грохот барабанов и кимвалов Стенаний их младенцев, в честь кумира Свирепого сжигаемых. Он был У Аммонитян чтим в равнине Раввы, В Аргобе и Басане, до истоков Арнона. Не довольствуясь, однако, Таким соседством дерзким, соблазнил Премудрое он сердце Соломона, Который пышный храм ему воздвиг Напротив храма Господа и этим Навек соседний опозорил холм. Ему и рощу посвятил он также В долине восхитительной Еннома, И рощу эту, образ Ада, звали Тофетом или черною Геенной. Вслед за Молохом шел бесстыдный Хамос[16], Страшилище сынов Моава, чтимый От Ароера вплоть до Нево, также В пустыне Аворима, дальше к югу, И в Езевоне, и в Оронаиме, И в области Сиона, где лежит Богатая вином долина Сивмы; На озере асфальтовом он также Был в Елеале почитаем. Он Был тот, кого под именем Фегора В Ситтиме чтил Израиль соблазненный В пути от Нила, на беду свою Приняв его веселые обряды. Распространились оргии его Вплоть до холма позорного, до рощи Молоха кровожадного; разврат С убийством рядом поселился. Долго Царил он там, пока благочестивый Иосия его не выгнал в Ад. За ним шли духи, что от пограничной Реки Евфрата древней до реки, От Сирии Египет отделявшей, Ваала или Астарета имя Носили[17]: если мужеского рода Они считались – им Ваала имя Давалось, если женского – тогда Тем духам имя Астарет давали. Ведь духи могут, если захотят, Пол принимать любой иль оба вместе: Субстанция их так нежна, эфирна, Что членами не связана она; Не бременит их тягостное мясо На хрупком и тяжелом костяке; По произволу принимая формы, То расширяясь, то сжимаясь, светом Окружены иль тьмой покрыты, могут Эфирные намеренья свои Они свершать – дела любви иль злобы. По их вине израильский народ Так часто забывал Живую Силу Свою, ее святые алтари Не посещал и низко поклонялся Пред божествами скотскими, за что И должен был склоняться столь же низко В бою перед копьем врагов презренных. И вот в союзе с этими врагами Был Аштарет, которого Астартой[18] У финикийцев звали и царицей Небес считали, наделив ее Рогами полумесяца; девицы Сидонские, сбираясь по ночам Перед ее блистательным кумиром При лунном свете, пели песни ей И приносили ей свои молитвы; Ее в Сионе также воспевали: Ей дерзко храм поставил на горе Женолюбивый царь[19], чье сердце – правда, Великое – в угоду сладким чарам Прекрасных идолопоклонниц, впало В служенье гнусным идолам. Затем Таммуз[20] явился, божество Ливана, Прельщенные которым каждый год В дни летние сирийские девицы О тяжкой ране плакали его, Любовно пели жалобные гимны, И, так как от родной горы стремится Река Адонис к морю, в красный цвет Окрашена, сложилося поверье, Что каждый год Таммуза кровь течет. Сиона дщери также заразились Любовным пылом сказки древней той; В своем виденьи в портике священном Иезекииль безумства эти зрел, Когда ему явилися картины Служенья мрачным идолам Иуды Отступника. Затем явился тот, Который счел себе обидой тяжкой, Когда однажды в капище его Кивотом, взятым в плен, звероподобный Кумир его обезображен был: Лишенный рук и головы, валялся Он на пороге храма, посрамляя Жрецов и восхвалителей своих. То был Дагон[21], чудовище морское; Имел он сверху человека вид, А снизу – рыбы; он высоким храмом В Азоте был почтен и чтим был всюду По палестинским берегам – и в Гафе, И в Аскалоне, также в Аккароне, Равно и в Газе, до ее границ. Затем пришел Риммон[22], чей трон веселый В Дамаске живописном находился, На плодоносных, славных берегах Аваны и Фарфары, рек прозрачных. Он также дерзко Божий Дом унизил: Утратив прокаженного раба, Царя своим поклонникам он сделал; Ахаз его безумный был сподвижник: Им соблазнен, низверг он Божий Храм И капище сирийское на месте Его воздвиг, чтоб жертвы нечестиво Там сожигать и чествовать богов, Которых сам он побеждал. За этим Вослед явилась демонов толпа, Чьи имена от древности глубокой Известны: Гор, Изида, Озирис[23] Со свитой их, чье волшебство и образ Чудовищный в несчастье погрузили Египет суеверный и жрецов, Которые считали, что их боги Скорей вселиться могут в вид животный, Чем в образ человеческий. И даже Израиль той заразы не избег, Когда тельца воздвиг он близ Хорива Из золота заемного. Тот грех Еще удвоен был царем мятежным[24], Который в Дане и Вифиле вздумал Дать образ травоядного быка Создателю предвечному, Иегове, Который в ночь, когда он посетил Египет, поразил одним ударом Всех первенцев и всех богов блеющих. И наконец, явился Велиал[25], Который был всех хуже, всех распутней Из Ангелов, отпавших от небес, И не стыдился только для порока Любить порок. Он храмов не имел, И алтари ему не воскуряли; Но кто вредил у алтарей и храмов Ужаснее, чем он, когда жрецы Безбожниками сами становились, Как Илия сыны? Кто наполнял Развратом и насилием Храм Божий? Царит он также во дворцах, в палатах И в пышных городах, где шум распутства И всякое нечестье и порок Восходят выше величайших башен; Когда ж вдоль улиц ляжет мрак ночной, Сыны и слуги Велиала бродят По ним, полны нахальства и вина. Пример тому – Содом и ночь разврата[26] В Гибее[27], где гостеприимный дом Сам выставлял на жертву мать семейства, Чтоб худшего насилья избежать. Все эти были первые по силе И по значенью; прочих было б долго Перечислять, хоть слава их была Обширна. Были между ними боги Ионии[28], которым поклонялось Иаваново потомство (хоть моложе Они считались, чем Земля и Небо, Их славные родители), – Титан, Перворожденный Неба, с необъятным Своим потомством, первенства лишенный Сатурном, младшим братом; а Сатурна Лишил престола сын его и Реи, Юпитер, как сильнейший; захватив Престол, один стал царствовать Юпитер. Сперва на Крите только и на Иде Их знали; после выбрали они Себе вершину снежную Олимпа И правили в средине атмосферы, Не поднимаясь выше в небесах. Они царили и в ущелье Дельфов, В Додоне и во всей земле дорийской; Другие же с Сатурном-стариком Оттоль за Адриатику бежали, Чтоб в Гесперийских жить полях иль дальше — У кельтов, вплоть до крайних островов. Пришли они и многие другие, Потупив грустно взоры; но в глазах У них все ж искра радости мелькала: В Вожде своем не видели они Отчаянья, – потерю сознавая, Не потеряли все ж самих себя. Он это видел, и хоть тень сомненья Слегка скользила на его лице, Но, гордости привычной вновь набравшись, Цветистой речью, более достойной По внешности, чем сущностью своей, Он постарался их испуг рассеять И мужество искусно возбудить. Затем поднять немедленно велел он При звуках труб военных и рожков Могучий стяг свой боевой; гордился Высокой честью быть знаменоносцем Азазиил, высокий Херувим. И вот с древка блистательного знамя Он развернул; взвилось оно, сверкая, Как метеор, по ветру развеваясь, Богатое каменьев драгоценных Обилием и золотым шитьем, Изображавшим славу и трофеи Бессмертных Серафимов; в это время Металла звуки трубные гремели. Все войско испустило громкий крик, Торжественно потрясший своды Ада И вне его заставивший дрожать Все царство древней Ночи и Хаоса. И в этот же момент сквозь адский мрак Взвилось знамен блестящих десять тысяч, Переливавших яркими цветами, И вслед за ними вырос копий лес, И шлемов тьмы несметные явились, И стройно щит теснился ко щиту В неизмеримом множестве. Фалангой Сомкнувшися, идут они при звуках Дорийского мотива флейт и нежных Гобоев – дивной музыки, какая Героев древних в битве вдохновляла, Внушая им не бешеную ярость, А доблесть лишь сознательную: смерть Тогда была им не страшна, и бегства Иль отступленья не было для них; Была в ней сила также и к смягченью Торжественной мелодией своей Мятежных дум, тревог, печали, скорби У смертных и бессмертных. Так, дыша Единой силой, думою единой Объяты, молча двигались они При звуках флейт, смягчавших сладким пеньем Им боль шагов по раскаленной почве. И вот они все стали перед ним Щетинистым и грозно длинным фронтом, Как старые бойцы, блестя оружьем, В порядке строгом копий и щитов, И ждут вождя могучего команды. Испытанным он оком их обвел, И рассмотрел всю массу мощной рати И всех ее частей расположенье, Божественный их облик и осанку, И наконец число их сосчитал, И гордостью его взыграло сердце И подкрепилось видом этих сил. С тех пор как люди созданы, не видел Никто еще таких огромных полчищ, Которые, в сравненьи с этой ратью, Не походили б на полки пигмеев, Когда-то воевавших с журавлями, Хотя бы вся гигантская толпа Из Флегры[29], и герои Илиона И Фив, и все союзные их боги Соединились, и примкнули б к ним Все те, которых сказки и романсы Об Утеровом сыне[30] воспевают, И с ними храбрых рыцарей Британских И Арморийских славный круг[31], и все — Неверные иль христиане, – в битвах Турнирных знаменитые в Дамаске, Иль в Аспрамонте, или в Монтальбане, В Марокко, в Трапезунде, или те, Которых войско выслала Бизерта От африканских берегов, когда Великий Карл и все его вельможи При Фонтарабии разбиты были. Вся эта рать, столь славная, сильней И доблестней всех смертных без сравненья, Смотрела все ж на грозного Вождя Со страхом и почтеньем; он, всех выше По облику и по осанке гордой, Стоял подобно башне. Лик его Еще не вовсе потерял сиянье Природное свое; в нем виден был Еще Архангел прежний, хоть отчасти Его уж слава потемнела. Солнце Так при восходе смотрит сквозь туман На горизонте или при затменьи, Покрыто лунным диском, тускло светит На половину лишь земного шара И призраком зловещих перемен Царей пугает. Так, хоть помраченный, Архангел все же ярче всех сиял; Лицо его, однако, сохраняло Глубокие рубцы от страшных молний, А щеки побледнели от забот; Но под бровями с гордостью упорной, С неукротимым мужеством и жаждой Отмщения суровые глаза Смотрели, хоть сквозили в них невольно И угрызенья совести, и жалость К собратьям – иль к сопутникам, вернее, По преступленью, – к тем, кого он видел Иными в дни блаженства, осужденным Теперь навек за это соучастье. Мильоны духов по его вине Отныне милость Неба потеряли, Извергнуты за дерзостный мятеж От вечного сиянья; хоть и твердо Они держались верности ему, Но слава их небесная померкла. Так смотрят дубы гордые в лесах Иль горные, в могучей силе сосны, Когда огонь небес их опалит: Хоть все еще высокие, с сожженной Вершиною стоят стволы нагие На почве обгорелой. Он дал знак, Что будет речь держать; они же, сдвоив Ряды свои, крыло к крылу, стеснились И обступили близко полукругом Его и всех вельмож его в безмолвном Вниманьи. Трижды речь он начинал, И трижды, несмотря на гнев надменный Вдруг вырывались слезы у него, Какими могут Ангелы лишь плакать. Но наконец, хоть вздохи прерывали Слова его, они нашли свой путь. «О вы, бессмертных Духов мириады! Вы, Силы необорные, кого Мог побороть один лишь Всемогущий! Наш бой был не бесславен, хоть исход Ужасен был, чему свидетель грустный И место, где находимся мы ныне, И страшная в самих вас перемена, Которую мне больно и назвать! Какая сила мысли предсказала б, Предвидела б, могла бы опасаться, Хотя б была углублена всем знаньем В былом и настоящем, чтобы сила, Увы, такого множества богов, Стоявшая так крепко, как стояли Вы все, могла бы быть побеждена? Кто и теперь, и после пораженья, Не верил бы, что эти легионы Могучие, несметные, которых Изгнание опустошило Небо, Вновь не могли б восстать, подняться снова И родиной своею овладеть? Что до меня, то жители все Неба Свидетели – обманывал ли я Надежды их советом неудачным Иль бегством пред опасностью? Но Тот, Кто царствует один теперь на Небе, На Троне безопасно восседал, Поддержанный своею древней славой, Согласием всеобщим иль привычкой; Свое величье Он являл пред всеми, Но силу всю Свою от нас скрывал; И мы ее изведать попытались, И это нам паденье принесло. Теперь Его могущество мы знаем И также знаем силу всю свою; Теперь Его нам вызывать не нужно, А если нас на новую войну Он вызовет, не нужно нам бояться. Итак, отныне лучшее для нас — Намеренья свои хранить безмолвно И достигать обманом иль коварством Того, чего дать сила не могла. Тогда в конце концов Он убедится, Что тот, кто силой победил врага, Лишь победил его наполовину. Возможность есть, что новые миры Пространство породит; об этом слухи Не раз уже носились в небесах: Молва гласила, что давно намерен Он их создать и новый род созданий Там поселить, которых будет Он С особенным вниманием лелеять И охранять их, как сынов Небес. Туда, быть может, хоть из любопытства, Придется сделать первый наш набег, Иль, может быть, еще в иное место. Ведь эта бездна адская не может Небесных Духов вечно заключать В плену, и эта тьма не может вечно Висеть над нами здесь. Но эти мысли Должны мы зрело обсудить. Исчез Навеки мир; кто может о смиреньи Здесь говорить? Итак война, война, Открытая иль тайная, навеки!» Так он сказал; и чтобы подтвердить Слова его, сверкнули миллионы Мечей огнистых, быстро извлеченных От бедр могучих Херувимов. Блеск Внезапно Ад весь озарил. Свирепо Всевышнему они грозили; гордо Мечами, крепко сжатыми в руке, О звонкие щиты они стучали И раздавался грозный шум войны, Бросая вызов ввысь, до сводов Неба. Неподалёку там была гора; Ее вершина грозно изрыгала Огонь и клубы дыма, а все скаты Покрыты были коркою блестящей — Знак верный, что скрывалась в той горе Руда металлов, порожденье серы. Туда спешит, от прочих отделясь, Крылатая толпа, уподобляясь Саперам, что с лопатой и киркой Пред королевским войском поспешают Прорыть траншеи в поле или валом Весь лагерь обнести. Их вел Маммон[32], Всех менее возвышенный из духов, Которые отпали от Небес; Еще когда он в небе жил, все долу Склонял свои он взоры, восхищаясь Богатствами небесной почвы, златом, Ногами попираемым, охотней, Чем радостью Божественных видений И чем-либо высоким и святым. Он был виной, что по его внушенью Впервые люди стали раздирать Земную грудь рукою нечестивой И матери-земли святые недра Преступно осквернили грабежом, Ища сокровищ, коим лучше было б Остаться там сокрытыми от нас. Так и теперь ведомая им банда Широкую раскрыла вскоре рану В горе и жилы злата обнажила. Пускай не удивляется никто, Что Ад хранит богатства: эта почва Всего благоприятней для того, Чтоб в ней тот яд родился драгоценный. Здесь видеть бы могли все те, кто гордо Готовы смертных подвиги хвалить И с восхищеньем говорить охотно О Вавилоне и царях Мемфисских, Как величайших памятников слава, Вся сила, все искусство их творцов Превзойдены легко и быстро были Отверженными Ангелами: в час, В единый час создать они успели, Что люди бы едва ли в целый век Работы неустанной сотворили Трудами рук бесчисленных. Одни Построили ряд келий по равнине, Под каждую был проведен канал Из озера, и в нем огонь тек жидкий; Другие с удивительным искусством Формировали грубую руду По всем сортам, снимая пену шлаков; А третьи быстро вырыли в земле Различнейшие формы и сумели Все полости и все их уголки Наполнить разом пламенною массой, Из келий проведенной. Так в органе Единым дуновением мехов Все трубы, наполняясь, звучно дышат. И вот восстало быстро из земли, Как испаренья ввысь восходят, зданье Громадное при гармоничных звуках Симфоний сладких и при пеньи нежном; То был высокий храм, вокруг него Пилястры и дорийские колонны С прекрасным архитравом золотым, Карнизами и фризами резными. Он пышно разукрашен был, а крыша Из золота чеканного была. Ни Вавилон, ни сам Каир великий В дни славы и величья своего Такого зданья не имели, чтобы Там поселить Сераписа[33] иль Бела[34], Богов своих, иль трон царей поставить, Как ни старались роскошью своей Египет и Ассирия друг друга Затмить. Стоял величественный храм В своей могучей высоте, а двери Вдруг распахнули бронзовые крылья, Чтоб показать внутри его обширность И совершенно гладкий ровный пол. С высоких сводов, магией искусной Подвешены, сияли сотни ламп, Как звезды, и светильники сверкали, Питаемые нафтой и асфальтом, И разливали свет, как бы с Небес. Туда поспешно вся толпа стремится, Изумлена; одни дивятся храму, Другие громко воздают хвалу Строителю. Он был давно известен На Небесах – художник дивный, много Воздвигнувший роскошных, пышных храмов, Где Ангелы-властители царили, На тронах восседая, как князья: Сам Царь Царей их одарил той властью, Чтоб каждый в иерархии своей Блистательными воинствами правил. По имени известен он был также В Элладе древней; имя Мульцибера[35] В Авзонии[36] присвоили ему, Где миф сложился о его паденьи С Небес: повествовали, что Зевес, Разгневанный, столкнул его с хрустальных Зубцов небесной крепости, – и вот С утра и до полудня, от полудня До вечера росистого летел он Весь долгий летний день, к закату ж солнца Скатился, как падучая звезда, На Лемнос, остров на Эгейском море. Так говорит тот миф, но это ложь: Он пал гораздо раньше, вместе с войском Мятежников; ему не помогло Его искусство строить башни в Небе, Не помогли машины все его: Он сброшен был стремглав со всей толпою Искусников своих с высот небесных, Чтоб продолжать строительство – в Аду. Меж тем вокруг крылатые герольды По повеленью высшего владыки Торжественно гласят при звуках труб Призыв по войску на совет великий, Который должен вскоре состояться В роскошном Пандемонии[37], отныне Возвышенной столице Сатаны И всех его князей. От всех отрядов, От каждой части войска в тот совет Достойнейших по выбору иль чину Зовут они; и вот явились сотни И тысячи; несметная толпа Кишит вокруг; набиты ею входы И портики широкие и все Обширное пространство в самом храме, Подобное арене состязаний, Когда на ней цвет конницы неверных, Вооружась, пред ложею султана Друг другу вызов шлет на смертный бой Иль ловкостью в метаньи копий спорить. И в воздухе кишит толпа густая И раздается свист и шелест крыл. Так пчелы в дни весны, когда восходит Превыше Тавра[38] солнце, высылают Бесчисленный народ свой молодой, Который собирается над ульем Кистями, иль меж цветов росистых Снует, иль на доске толпится гладкой, — И та доска является предместьем Соломенной их крепости; покрыты Цветочной пыльцой новой, обсуждают Они дела здесь общины пчелиной. Так Духи, рея, в воздухе толпились; Но прозвучал сигнал – и вдруг – о чудо! Те, кто еще сейчас казались ростом Громаднее гигантов всех земных, Вмиг съежились и карликами стали И без числа столпились в тесном месте, Подобно тем пигмеям[39], что живут У гор Индийских, иль прекрасным эльфам, Которые в полночный час свершают Пиры свои иль праздники, толпясь Вблизи ручья иль на лесной опушке; Порой их видит – наяву иль в грезах — Крестьянин запоздалый в час ночной, Когда над нами, как судья безмолвный, Сияет месяц, бег свой приближая К Земле; весельем радостным и пляской Прелестною они его пленяют И музыкой его чаруют слух, И сердце бьется у него невольно И радостью, и страхом вместе с тем. Так Духи бестелесные сумели Свой колоссальный образ сократить И через это все вместились в зале Подземного дворца. Вдали от прочих, Свой прежний рост и образ сохранив, Главнейшие вожди из Серафимов И Херувимов пышно восседали, Образовав особый тесный круг, На тронах золотых, как полубоги, До тысячи числом. На миг настало Молчанье, был прочтен привет всеобщий И начался великий их совет.
Книга вторая
Содержание В начале совещания Сатана ставит вопрос, следует ли решиться на новую битву для обратного завоевания Неба. Одни одобряют войну, другие – против; предпочтение отдается третьему предложению, уже ранее упомянутому Сатаной, – расследовать правильность Небесного пророчества или предания относительно нового мира и нового рода созданий, равных Ангелам или лишь немного менее совершенных, которые должны были быть сотворены к этому времени. Возникают сомнения, кого бы послать на столь трудные поиски. Сатана, как верховный вождь, берет лично на себя это путешествие, предложение его встречено почестями и всеобщим одобрением. Совет, таким образом, кончается; Демоны избирают себе разные пути и занятия, сообразно своим наклонностям, чтобы скоротать время до возвращения Сатаны. Этот последний, начав свое путешествие, приходит к дверям Ада, которые находит запертыми, и при них – двух стражей. Стражи наконец открывают ему двери, причем обнаруживается громадная пропасть между Небом и Адом. Изображаются трудности перехода этой бездны; Сатану направляет Хаос, господствующий над нею, к искомому новому миру.
На троне пышном, царственном, далёко Превосходившем роскошью своей Великолепье Ормуза[40] иль Инда[41] И все обилье золота и перлов, Которое без счета изливает Восток богатый щедрою рукой На варварских царей своих, надменно Сидел, всех выше, Сатана, – отличье Печальное он это заслужил. От страшного отчаянья возвышен До торжества, о коем не мечтал, — Теперь уж он и этим недоволен, Стремится выше, ненасытно хочет Вести он с Небом тщетную войну. Не научен жестокой неудачей, Он в гордости такую речь держал: «О божества небес! Державы, Власти! Я убежден, что нет той страшной бездны, Которая могла бы поглотить И удержать в себе навеки силу Бессмертную, хотя б она была Побеждена, – а потому надеюсь, Что Небо не потеряно для нас. Поднявшись из печального паденья, Покажется еще славнее доблесть Небесная, еще грозней, чем если б Того паденья не было; итак, В себя должны мы верить, не страшиться, Что вновь удар судьбы постигнет нас. Что до меня, то, по законам Неба, Я искони был предводитель ваш, И выбором свободным это званье Мое вы укрепили, а к тому Прибавились еще мои заслуги В совете и в бою: по крайней мере, Свою утрату этим я покрыл И укрепился тем прочней на троне По общему согласью, и притом Вне зависти. Когда мы жили в Небе, То положенье высшее, которым Достоинство отмечено, могло б Причиною быть зависти для низших; А здесь, где место высшее лишь ставит Всех ближе под удары Громовержца, Как крепость, защищающую вас, И повод к высшей доле вечной скорби, — О зависти возможно ль говорить? Здесь нет Добра, которое могло бы Быть поводом к борьбе, а потому Ни партий, ни борьбы здесь быть не может; Никто искать не станет старшинства В Аду; никто, имея только долю Мучения, не будет столь тщеславен, Чтоб большего мучения искать. Имея эту выгоду союза Прочнейшего, и твердого согласья, И крепкого доверия, теперь Еще скорее можем мы, чем в Небе, Потребовать наследственных прав наших, И на успех надеяться скорее Мы можем здесь, чем было это там, Где было обеспечено нам счастье. Но надлежит теперь нам обсудить, Что лучше, чтоб достигнуть нашей цели: Открытую ль войну нам повести Иль обратиться к скрытому коварству? Кто может дать совет, пусть говорит!» Так он сказал, и встал Молох немедля, Могучий царь со скипетром, – сильнейший И самый смелый из борцов, что в Небе Сражались; после страшной битвы той С отчаянья он стал еще смелее. Он думал, что Предвечному по силе Он равен и скорей бы согласился Совсем не быть, чем быть слабей Его. Отдавшись этой мысли, позабыл он Страх перед всем – пред Богом, перед Адом Иль что быть может худшего. Он молвил: «Я – за войну открытую! Хитрить Не мастер я – не похвалюсь я этим; Хитри, кто в том нуждается; притом же Лишь вовремя полезна хитрость нам, Но не теперь. Пока хитрить мы будем, Ужели миллионы, что здесь ждут, В вооружении полном, знака к битве, Томиться будут в праздном ожиданьи, Как беглецы Небес, за свой приют Приняв беспрекословно эту яму Позорную – тюрьму, в которой мы Заключены велением тирана, Лишь потому царящего над миром, Что терпим мы Его? Нет, предпочтем, Вооружась огнем и гневом Ада, Немедленно, с неодолимой силой Напасть на крепость вышнюю Небес; Мученья наши обратим в оружье Ужасное, Мучителю назло, Чтоб Он, навстречу грому всемогущих Своих орудий, слышал адский гром; Чтоб молниям Его навстречу грозно Сверкал огонь наш мрачный, поражая Ряды покорных Ангелов Его; Чтоб был и самый Трон Его высокий Забрызган серой Тартара горючей, Которой Он придумал мучить нас! Но, может быть, покажется путь этот Чрезмерно трудным и крутым – подняться Открыто против высшего Врага? О, пусть, кто это скажет, поразмыслит, — Коль скоро он еще не усыплен Зловредной влагой озера забвенья, — Что к родине своей стремимся мы Движеньем, нам присущим по природе, А нисхожденье с Неба и паденье Противны ей. Не чувствовали ль мы Еще недавно, яростно теснимы Врагом, сломившим наш разбитый строй И гнавшим нас до этой страшной бездны, С каким мы принужденьем и трудом Спускались вниз? Тем легче нам подняться! Иным, быть может, страшно за исход Попытки нашей: думают, что если Мы вызовем сильнейшего врага На новый бой, то гнев Его изыщет Еще иную, худшую нам кару, — Как будто кара хуже есть, чем Ад! Что может быть ужасней пребыванья Здесь, в этой тьме, в изгнанье от блаженства, В глубокой бездне горести и бед, Где мучиться в огне неугасимом Должны мы без надежды, без конца, Быть ярости Его рабами вечно, Бича неумолимого ударов Ждать ежечасно? Что же претерпеть Еще мы можем худшего, – иль разве Погибнуть, уничтожиться совсем? Чего же мы боимся? Почему же Колеблемся Его мы довести До крайности во гневе? Разъяренный, Быть может, нас Он вовсе истребит И уничтожит даже сущность нашу, — По мне, такой исход все ж был бы лучше, Чем вечное несчастье бытия. А если нет и если сущность наша Действительно божественна, бессмертна И не престанет ввек существовать, То ничего мы потерять не можем. По опыту мы знаем, что довольно Есть сил у нас, чтоб потревожить Небо; Так будем же набегами грозить Во все века престолу роковому: Пусть это не победа – так хоть месть!» Окончил он и замолчал угрюмо; В глазах его отчаянное мщенье Сверкало, страшной битвой угрожая, Для всех опасной, кто слабей, чем Бог. Но вот с противной стороны поднялся, Чтоб возразить Молоху, Велиал. Он видом был приятнее и мягче, Чем тот, и был прекраснейший из всех, Кого лишилось Небо: был он создан, Казалось, для высоких, славных дел, Для высшего достоинства; но лживо В нем было все и пусто; с языка Мед капал у него; он мог дурное В разумнейшем представить виде; лучший Совет он мог испортить, исказить, Затем что мысли низменны в нем были: В пороке он искусен был, в делах же Возвышенных ленив и боязлив. Но ухо он умел ласкать словами И вкрадчиво так начал речь свою: «Я был бы очень за войну, о князи, И в ненависти к нашему Врагу Ни от кого я не отстал бы, если б То, что приводят здесь как главный довод, Чтоб нам начать немедленно войну, Мне не казалось доводом обратным, Не заключало б в сущности своей Зловещего для нас предположенья. Когда тот самый, кто в делах войны Здесь выше всех, исполнен недоверья К тому, что он советует, в чем прочих Он превосходит, мужество свое Лишь на слепом отчаяньи готовый Обосновать и ставя высшей целью Уничтоженье наше после некой Ужасной мести, – что сказать об этом? Во-первых, в чем же будет эта месть? Ведь нам известно, что все башни Неба Полны отважных часовых и к ним Нам невозможно подойти; притом же Расположились лагерем вокруг Всей нашей бездны вражеские рати Иль реют вкруг на сумрачных крылах И вдаль и вширь по царству вечной ночи, И мудрено застигнуть их врасплох. А если бы мы силой попытались Пробить себе дорогу и весь Ад Восстал за нами в возмущеньи мрачном, Чтоб помрачить Небес чистейший свет, То Он, великий Враг наш, недоступный Вреду и порче, на своем престоле Сидел бы все ж, ничем не осквернен, А ткань эфира, запятнать которой Ничем нельзя, извергла б из себя Все наше зло – очистилась бы сразу От низкого огня. Отражены, В отчаянье мы впали бы навеки. Советуют нам приложить все силы, Чтоб всемогущий Победитель наш Был до того разгневан, что навеки Покончить с нами захотел бы; в этом Мы будто бы найдем себе утеху. Печальная утеха! Кто из нас Захочет прекратить существованье Разумное свое, хотя б оно Исполнено мучений вечных было? Как? Уничтожить ум наш, наши мысли, Которые пронизывают вечность, Чтоб навсегда исчезнуть, поглотиться В обширных недрах первородной Ночи, И смысла, и движения лишенной? Но пусть за благо это мы сочтем: Кто ж может знать наверно, без сомненья, Что гневный Враг наш может это благо Нам дать иль дать захочет нам его? Сомнительно, чтоб мог его Он дать нам, Но никакого нет сомненья в том, Что не захочет Он, столь мудрый, сразу Излить весь гнев свой: не настолько Он Бессилен и не так недальновиден, Чтоб волю Он врагов своих исполнил И весь исчерпал гнев свой, если может Карать их этим гневом без конца. Те, кто к войне нас побудить желает, Нам задают вопрос: что медлим мы? Ведь мы в тюрьме заключены, разбиты, Осуждены на вечные мученья; Итак, что б мы ни сделали теперь, Что худшего еще случиться может, Что злейшего мы можем претерпеть? Как! Разве это худшее, что может Случиться, если мы сидим, как здесь, В вооруженьи полном и в совете? Когда стремглав летели мы сюда, Гонимы, поражаемы ужасным Небесным громом, и молили бездну Укрыть нас, – разве было нам не хуже? Тогда казался этот самый Ад Убежищем для наших ран! В оковах В пылающем мы озере лежали, — Конечно, хуже было нам тогда! А если, снова пробудясь, дыханье, Которым страшный пламень тот зажжен, Его раздует с семикратной силой И нас совсем утопит в том огне? Что, если отдыхающее мщенье Поднимет снова огненную руку, Чтоб мучить нас? Что, если грозный Мститель Для этого все средства пустит в ход, Со сводов Ада пламени потоки На нас польются, и дрожать мы будем, И этот свод обрушится на нас? И вот мы, после храброго воззванья И ободренья к доблестной войне, Лишь попадем все в вихрь огнистой бури, И каждого из нас она швырнет И пригвоздит к утесу иль утопит Навек в цепях, в кипящем океане, И без конца мы будем там стонать, Заброшены, забыты, сожаленья Ни в ком не возбуждая, без надежды Столетья за столетьями томясь. Ужель не хуже будет нам, чем ныне? Итак, свой голос подаю я против Войны: открытой, тайной – все равно. Что может сделать сила или хитрость И кто возможет обмануть Того, Чье око видит все единым взглядом? Взирает Он с небесной высоты На эти наши праздные попытки, И видит, и осмеивает их. Он столь же всемогущ, чтоб нашей силе Противостать, сколь мудр, чтоб наши ковы Расстроить все. Что ж, скажут, так должны Мы жить здесь в этой низости, мы, племя Небесное, должны сносить, терпеть, Чтоб попирали нас в изгнанье гнусном, Мученья все нести, всю тягость уз? Что ж делать, – на мой взгляд, все ж это лучше, Чем худшее; так неизбежный рок Велит нам, так желает Всемогущий; То воля победителя… Страдать И действовать – на то и на другое В нас сила одинаковая есть, И я считаю, что закон, который Устроил это, не несправедлив. Рассчитывать на это надлежало Нам сразу, если были мы умны, Когда в борьбу вступили с столь великим Врагом и столь неверен был успех. Смешно мне, если те, кто в битве смелы И храбры, неудачу потерпев, Трепещут и пугаются последствий, Известных им заране, – не хотят Терпеть изгнанья, мук, цепей, позора — Всего, что победитель повелит. Таков теперь удел наш; если будем Его спокойно мы переносить, Всевышний Враг со временем, быть может, Свой гнев умерит; столь далек от нас, Быть может, нас Он вовсе позабудет, Коль раздражать не станем мы Его, Иль наказанье, что несем мы ныне, Достаточным сочтет; огонь свирепый Тогда ослабнет, если Он не будет Его своим дыханьем раздувать. Природа наша чистая, быть может, Преодолеет силу испарений Зловредных иль привыкнет их сносить, Не чувствуя; иль, может быть, с теченьем Времен она изменит весь свой склад, Ей страшный жар родным, потребным станет И боли ей не будет причинять; Тот ужас, что теперь нас окружает, Нам станет мил, тьма светом будет нам; И мало ль что еще надежда может Нам принести в бегущих вечно днях Грядущего, какие перемены Нам могут предстоять еще! Теперь Наш жребий – Зло в сравненьи с прежним счастьем, В сравненьи ж с худшим он для нас – Добро, — Конечно, если на себя мы сами Не пожелаем худшего навлечь». Так Велиал, одев в покров разумный Слова свои, советовал собратьям Бесславное бездействие такое, Лень мирную – однако же не мир. И вслед за ним Маммон себе взял слово: «Цель наша – иль войной с престола свергнуть Небесного Царя, когда войну Признаем мы за лучшее, иль только Восстановить права, которых мы Лишились. Свергнуть мы Его лишь можем, Коль нам доставит вечная Судьба Какой-нибудь совсем особый случай И тяжбу нашу разрешит Хаос. Коль скоро нам на первое не стоит Надеяться, то и второе также Не нужно; что за место, в самом деле, В Небесном Царстве мы займем, коль скоро Всевышнего не одолеем мы? Допустим, что смягчит Он гнев Свой, всех нас Помилует, коль скоро подчиниться Ему мы клятву новую дадим; С какими же глазами нам придется Стоять пред ним смиренно, покоряясь Законам строгим, царствие Его В слащавых гимнах вечно славословить, По принужденью «аллилуйя» петь Пред Божеством Его, а Он, Владыка Наш ненавистный, будет восседать Торжественно на троне, обоняя Амброзии цветы и ароматы Жертв наших рабских алтарю Его? Вот тот удел, какой найдем мы в Небе, Вот радости, которые нас ждут! Сколь тягостно так проводить всю вечность В хвале и славословии Тому, Кого мы ненавидим! Нет, не будем Стремиться мы усильем невозможным Иль милостью, которой от Него Не можем мы принять, хотя бы в Небе, — Достичь опять блистательного рабства! Поищем своего в самих себе, Жить станем для себя своею силой, Свободны, никому не отдавая Отчета, хоть бы в этой глубине, И предпочтем суровую свободу Всей славы рабской легкому ярму! Величье наше возрастет тем больше, Чем больше мы сумеем обращать Ничтожное – в великое, дурное — В полезное для нас, несчастье – в счастье; Какое горе ни постигло б нас, Куда бы ни попали мы – повсюду Мы облегчим терпеньем и трудом Свои страданья. Тьмою нас пугают; Но разве Царь Небесный Всемогущий Сам часто не скрывается во тьме Меж туч густых, причем нисколько слава Его не помрачается, когда Он этой тьмою своей престол покроет, И гром грохочет глухо из нея, Собою гнев Владыки знаменуя, Уподобляя Аду Небеса? Как нашей тьме Он подражает, так же Его мы свету можем подражать: Пустыня эта скрытые богатства В себе таит – и золото, и перлы, А мы умом владеем и искусством, Которое поможет нам достичь Великолепья; чем же Небо лучше? Мученья наши в долготу времен, Быть может, станут нашею стихией; Огонь палящий, ныне нам столь тяжкий, Нам станет мягок и приятен; склад наш Изменится по складу всей среды, И мы мучений чувствовать не будем. Итак, все это клонится к тому, Чтоб мирное мы вынесли решенье, Установили здесь порядок свой И рассудили, как всего удобней Уладиться нам в бедствии своем, Сообразив, что мы такое сами И что нас окружает; о войне же — Все мысли отложить. Вот мой совет». Едва он кончил, как всеобщий говор Наполнил все собранье. Так утесы Во впадинах удерживают отзвук Шумящих ветров, долгую всю ночь Над морем бушевавших, а под утро Баюкающих тихо моряков, Которые, всю ночь не спав, заснули, В утесистом заливе бросив якорь И приютивши свой корабль иль лодку, От бури убежавшую. Так дружно Маммона речь приветствовали все, Одобрив им предложенное мненье, Что нужно мир хранить. Пред битвой новой Они дрожали больше, чем пред Адом: Такой внушил им ужас страшный гром И Михаила меч. Хотелось также Внизу свое им царство основать, Которое, возникнув осторожно, Могло бы стать с течением веков Соперником достойным царству Неба. Когда заметил это Вельзевул — Который, после Сатаны, всех выше Сидел, – поднялся с важным видом он И, встав, столпом казался государства; Глубокими чертами на челе Начертан у него был ум высокий, И о делах общественных забота И царственный совет в его глазах Светились; величавый и в паденьи, Стоял он, мудрый, крепкий, как Атлант[42], Способный на плечах своих могучих Обширнейших монархий бремя несть. Его глубокий взор привлек вниманье И водворил повсюду тишину, Какая лишь господствует средь ночи Иль в полдень, в летний день. Он так сказал: «Престолы, Власти, Доблести эфира И отпрыски Небес! Ужель должны От титулов мы этих отказаться И называться впредь князьями Ада? Как будто склонен весь народ к тому, Чтоб нам остаться здесь, внизу, и царство Здесь новое создать. Но, без сомненья, Лишь потому об этом грезим мы, Что позабыли, что Владыка Неба Отвел нам это место как тюрьму, Совсем не как убежище от власти Его могучей, чтобы жили мы, От высшего суда Небес изъяты, И составляли заговор здесь против Его престола; нет – хоть и вдали, Держать Он нас желает в заключеньи Строжайшем, в обузданьи, неизбежном Для нас навек, как пленников Его; Поверьте, что и в высоте небесной, И в нашей бездне, первый и последний, Везде Он хочет царствовать один, И даже самой малой части царства Не даст отторгнуть нашим мятежом. Над Адом власть свою простер Он также, И скипетром железным здесь над нами Он властвует, как в Небе – золотым. Что ж мы сидим и праздно обсуждаем — Война иль мир? Была у нас война И поразила нас утратой страшной, Непоправимой; мира же никто Не предлагал ни на каких условьях И не просил; да и какой же мир Предложен был бы нам, порабощенным? Надзор суровый, вечные удары И кары произвольные! А мы — Каким Ему за то платили б миром? Посильною лишь ненавистью нашей, Враждой, упорством непреклонным, местью Хотя бы тихой, вечно замышляя, Как сделать, чтобы Победитель наш Плодов победы получил поменьше, Как можно меньше наслаждался б тем, Что причинил Он нам, чем мы страдаем! И к этому найдется случай нам, Причем ничуть предпринимать не надо Поход опасный к самым Небесам, Валам которых не страшна осада, Ни нападенье снизу. Нет, нельзя ли Полегче предприятье нам найти? Когда не лжет старинное преданье, Пророчество для жителей Небес, То существует место, мир особый, Счастливое жилище неких новых Созданий, коим имя – человек. Они подобны нам и, хоть и ниже По силе и достоинству, чем мы, Но более, чем мы, Тому любезны, Кто правит в Небе. Таковую волю Он громко объявил среди богов И подтвердил ее великой клятвой, От коей содрогнулся круг Небес. Направим же туда все наши мысли Чтоб изучить созданий, там живущих, — Какая сущность их, каков их склад, И чем одарены они, в чем сила И слабость их, и как на них напасть — Насильем или хитростью. Пусть Небо Закрыто нам и Вечный Судия Сидит себе спокойно в полной силе, Но это место, кажется, лежит К нам ближе, на окраине владений Его, и предоставлено защите Одних лишь обитателей своих. Здесь, может быть, внезапным нападеньем Каких-нибудь достигнем выгод мы: Огнем ли адским этот мир разрушим Иль сделаем его своим владеньем, Чтоб жителей младенческих изгнать, Как были с Неба изгнаны мы сами; Иль если не изгнать, то совратить, Привлечь на нашу сторону, чтоб Бог их Врагом их стал и собственной рукою, Раскаявшись, разрушил Сам Свой труд! Вот это – выше, чем простое мщенье! Вполне мы можем этим отравить Его восторг от торжества над нами, Себе ж доставить радость созерцаньем Его досады. Как Он огорчится, Когда Его любимцы полетят Стремглав, как мы, и проклянут природу Непрочную свою и хрупкость счастья, Увядшего столь быстро! Обсудите ж, Достойна ли попытка эта нас, Иль лучше нам сидеть во тьме и праздно О царствах здесь несбыточных мечтать!» Так Вельзевул сумел в словах искусных Свой дьявольский совет представить; правда, Мысль первая об этом Сатане Принадлежала; он ее отчасти Уж предлагал. Конечно, от кого ж Могла такая глубина коварства Происходить, как не от Сатаны, Виновника всех зол? Он в самом корне Хотел род человеческий сгубить И Землю с Адом в гибели всеобщей Смешать, назло Создателю. Однако Все это Зло служило лишь к тому, Чтоб славу Вседержителя возвысить. Отважный план понравился весьма Всем силам Ада: радость засверкала В глазах у них. И вот в согласье полном За этот план все голос подают. Тогда он встал и, речь возобновляя, Собранию сказал: «Синод богов! Вы рассудили правильно, достойно Закончили великий этот спор, — Достойно вас самих дела решили Великие, которые способны Когда-нибудь, наперекор судьбине, Нас вознести из бездны в высоту, Приблизив снова к прежнему жилищу; Быть может, там, по близости пределов Блистательных Его, вооружась В соседстве, мы благоприятный случай Найдем, чтоб снова в Небо нам проникнуть; Иль будем жить в ином удобном месте, Не лишены сияния Небес, Где луч востока нас от тьмы очистит И мягкий воздух нам рубцы залечит Глубокие от едкого огня, Дыша на них целительным бальзамом. Но ранее всего решить нам надо, Кого послать нам, чтобы отыскать Тот новый мир. В ком будет сил довольно, Чтоб испытать опасный этот путь В бездонной тьме пучины бесконечной, Сквозь мрак нащупать верную дорогу, Безвестную, иль, крылья распустив, Полетом пронестись неутомимым Над пропастью громадной, чтоб домчаться До острова счастливого? Какая Нужна здесь сила, сколько здесь искусства Потребно! И какой счастливый случай Здесь надобен, чтоб миновать удачно Густую сеть постов сторожевых И Ангелов бесчисленных избегнуть! Он должен быть здесь очень осторожен, И мы должны тем осторожней быть При выборе посланника: зависит Судьбы всей нашей тяжесть от него, В нем наша вся последняя надежда!» Сказал – и сел; и, вкруг водя свой взор, Он ожидал, чтоб кто-нибудь явился И возразил иль выразил согласье И на себя опасный опыт взял; Но все сидели молча, обсуждая В уме опасность подвига, и каждый В глазах другого свой испуг читал. Никто из самых первых и высоких Бойцов, недавно воевавших с Небом, Отважиться не мог, чтоб предложить Свои услуги или порученье Взять на себя и одному свершить Ужасный путь. Тут Сатана, чтоб славу Свою среди собратий вновь возвысить, Поднять до несравненной высоты, Спокойно встал и с гордостью монарха, В сознаньи высших сил своих, сказал: «Престолы эмпиреев, дети Неба! Недаром вас объяло, вижу я, Глубокое безмолвье и сомненье, Хоть и не страх: велик и труден путь, От адской глубины ведущий к свету; Крепка темница наша; круг огня, Грозящего пожрать нас, окружает Стеной девятикратной наш приют; А выход нам алмазными вратами Горящими закрыт. А если кто Пройдет чрез них, он встретит лишь пучину Глубокой ночи, вещества лишенной, Со всех сторон зияющей вокруг, Уничтоженьем бытия грозящей, Все поглотить стремящейся окрест. И если он в конце концов проникнет В какой-нибудь оттуда новый мир, Что ждет его в стране безвестной, кроме Опасностей лишь новых, от которых Избавиться – опять тяжелый труд? Но не по праву занял бы, о князи, Я этот трон высокий, не по праву Украшен был бы этой высшей властью, Вооружен могуществом столь славным, Когда бы то, что признано пригодным В собранье нашем общем, – будь оно Опасно или трудно в высшей мере, — Меня могло б хоть мало устрашить Иль помешать мне сделать этот опыт. Ужель, приняв высокий царский сан, Я от него не отказался б, если б Я уклонился от высокой доли, С опасностью и честью сопряженной? Вполне прилична доля та тому, Кто царствует; всех более достойна Того, кто выше всех превознесен. Идите же, Могущества и Власти, Гроза Небес, хотя и пали вы! Идите по домам – жилище это Должно ведь домом нашим быть, – старайтесь, Сколь можно, наши бедствия смягчить И сделать Ад, сколь можно, выносимым; Леченьем или чарами старайтесь Ослабить или обмануть страданья Ужасного жилища; будьте зорки На страже вечно бдящего врага; А я пойду один в края иные, Сквозь разрушенье общее искать Желанного нам всем освобожденья. Никто меня сопровождать не должен». * * * Промолвив это, встал монарх и тем Предотвратил все возраженья. Мудро Он поступил: когда б он так не сделал, Возможно, что, узнав его решенье, Другие из вождей могли б свои Услуги предложить (наверно зная, Что их никак не примут), вызываясь На то, чего страшилися сперва; Тогда они соперниками стали б Ему во мненьи многих, получив Ценой дешевой славу, для которой Он должен был так страшно рисковать. Они, однако, больше, чем попытки Отважной этой, голоса боялись, Которым Вождь им это запретил. И вот они, с ним вместе, дружно встали, И грозный шум от этого вставанья Был грому отдаленному подобен. С благоговеньем низко перед ним Они склонились, чтя его, как Бога, Превознося, как Вышнего Небес; Не преминули также благодарность И удивленье выразить ему За то, что он для общего спасенья Своим решился благом пренебречь. Как видно, даже и у падших Духов Угасла добродетель не совсем; Пусть это знают те дурные люди, Которые гордятся на Земле Свершенными делами ради славы Иль честолюбья, прикрывая только Их внешним блеском ложного усердья. Так кончился сомнительный совет Сил темных: восхищались несравненным По доблести вождем своим они. Так, если тучи мрачные, поднявшись С высоких гор, в то время как заснул Холодный ветер северный, покроют Свод ясный неба и грозят земле, Закутанной во мрак, дождем иль снегом, — Вдруг к вечеру сияющее солнце Проглянет между них косым лучом, И оживают тихие поляны, Вновь раздаются птичьи голоса, Мычат стада от радости и снова Полны веселых звуков холм и дол. Стыдитесь, люди! С дьяволами Дьявол Живет в согласье; только человек, Единственный из всех разумных тварей, Враждует вечно с прочими людьми, Хоть не лишен надежды он на милость Небесную! Бог мир хранить велит, А люди вечно ненавистью пышут, Враждуют меж собой, ведут борьбу, Кровавые заводят вечно войны, Опустошают землю, чтоб друг другу Вредить, хотя к согласью побудить Могло б их то, что человек имеет В Аду врагов довольно, чьи стремленья И день и ночь бедой ему грозят. Итак, совет Стигийский разошелся. Все преисподней главные князья Шли вместе, и меж них – их вождь великий. Он мог, казалось, быть один из всех Соперником Небес, в Аду ж являлся Он грозным повелителем; великой Он окружен был пышностью и Богу Своим величьем подражал; вокруг Теснилась свита гордых Серафимов[43], Блистательных, в вооруженьи грозном. И вот они велят о результате Великого совета трубным звуком Торжественно везде оповестить; По направленью четырех всех ветров Поспешные четыре Херувима[44] Несутся, трубы приложив к устам, Герольды ж весть народу объясняют; По всей громадной бездне вдаль и вширь Разносится она, и, оглушая, Грохочет всюду одобренья крик. Им на душе как будто легче стало; Обманчивой утешены надеждой, Расходятся их полчища, и все Идут своей особою дорогой, Куда кого наклонности ведут, Иль грустный выбор направляет, чтобы Рассеять дум печальных вечный бег И скоротать часы тоски невольной, Пока вернется их великий вождь. Одни в равнине бродят, а другие Парят на крыльях в воздухе иль в быстрый Пустились бег, как в играх Олимпийских Иль на полях Пифийских; третьи ловко Коней смиряют гордых или мчатся В ристалище на пышных колесницах; Другие стали в грозный строй, бригады Образовав. Так, чтоб предостеречь Чрезмерно гордый город, посылает Судьба на небе знаменье порой: Является войны виденье в тучах, Идут полки в нависших облаках, А перед ними рыцари несутся Воздушные и копьями грозят Друг другу и, сшибаясь, легионы Мешаются, и жаркий бой кипит От края и до края небосвода. Иные, будто бешенством Тифена[45] Объятые, рвут горы и холмы, Иль в воздухе несутся шумным вихрем: Едва выносит бурю эту Ад. Так некогда Алкид[46], идя, увенчан Победой, из Эхалии[47], надел Отравленный наряд и, мучим болью, Рвал сосны фессалийские с корнями, Лихаса же с вершины Эты в море Эгейское швырнул. Другие, нравом Спокойнее и мягче, удалясь, В долине тихой сели, воспевая По-ангельски, при звуках многих арф Свои дела геройские и горе Паденья после битвы неудачной, И жалобно пеняли на Судьбу, Которая над доблестью свободной Случайности иль силе власть дает. Хоть песня та хвалой односторонней Превозносила только их самих, Но дивною гармонией своею (Как может быть иначе, если Духи Бессмертные поют?) она весь Ад К себе невольно привлекла: стеснилась Вокруг толпа и слушала. Другие Приятною беседой утешались (Ведь красноречье – радость для ума, Как музыка – для чувства); холм избрали Они отдельный, чтоб отдаться там Высоким мыслям: рассуждали важно О воле, о судьбе, о Провиденьи, Предвиденьи, об абсолютном знаньи И о свободе воли, – без конца Теряясь в лабиринте философском. Судили там о Зле и о Добре, О счастье и о бедствии, о страсти, Бесстрастности, о славе и стыде; Все это было – тщетное лишь знанье, Пустого любомудрия обман, Но все же их очарованьем неким Пленяло, помогая им забыть На время боль и скорбную тревогу, Иль лживую надежду пробудить И укрепить терпением упорным Больную грудь их, как тройною сталью. Другая часть, образовав отряды И партии, пустились смело в путь, Чтоб изучить весь этот мир печальный, Найти, быть может, климат, где бы легче Жилось им. Разделилися они По четырем дорогам, в направленьи Всех четырех рек адских, чьи потоки В пылающее озеро бегут, Туда струи печальные вливая. Вот имена тех рек: ужасный Стикс, Река смертельной ненависти вечной; Река печали мрачной – Ахерон; Коцит – всечасно жалобой и плачем Тревожно оглашаемый; затем Свирепый, грозный Флегетон, чьи волны Неугасимым пламенем кипят; Вдали от них – река забвенья, Лета, Безмолвная и тихая, стремится Извивами, как водный лабиринт; Кто выпьет из нее – сейчас забудет, Чем был он прежде, что он есть теперь, Печаль и радость, счастье и страданье. За этою рекою материк Лежит, холодный вечно, темный, дикий, Бичуемый без перерыва бурей, Несущею при страшном вихре град, Который здесь не тает, а, скопляясь В громадных кучах, образует нечто Подобное развалинам дворца Старинного; здесь лед и снег глубокий Лежат, как топь Сербонского болота[48] Меж Дамиатой и горою древней, Что Касием зовется, где не раз Бесчисленные полчища тонули. Суровый воздух здесь морозом жжет, И самый холод здесь огню подобен. Ужасные, как гарпии, когтями Влекут, вцепившись, Фурии сюда В известный срок несчастных осужденных; От крайностей жестокой перемены Тем горше боль, а крайность тем сильней. Чем более страшна другая крайность; Перенесен от пламенного ложа На лед промерзший нежный их эфир. Окоченев, в столбы их превращает Недвижные, и так они стоят, Прикреплены; по минованьи ж срока Их Фурии ввергают вновь в огонь. И вот они вдоль русла Леты бродят То здесь, то там, и скорбь их все растет; Они хотят, стараются напрасно Достать струи манящей их реки, Чтоб утолить, хоть каплею единой, В забвеньи сладком горе и тоску; Казалось бы, один лишь миг – так близок Им край реки; но не велит Судьба: Медуза и все страшные Горгоны[49] Тот край заветный строго стерегут, И самые струи бегут живого Прикосновенья уст их, – так бежала От жаждущих уст Тантала[50] вода. Так бродит, пораженная смущеньем, Искателей отважная толпа, От ужаса невольного бледнея; В глазах испуг: теперь они лишь видят, Какой печальный жребий выпал им, И нет им ни утехи, ни покоя. Они проходят множество долин Угрюмых, мрачных, много стран печали, Чрез много гор высоких – то морозных, То пламенных, – чрез множество утесов, Пещер, болот, стремнин, ущелий, топей, — На всем лежит зловещей смерти тень; Вокруг – мир смерти, созданный проклятьем Всевышнего, – Зло, годное лишь Злу, Тот мир, где все живое умирает, Лишь смерть живет и где, извращена, Природа лишь чудовищ порождает — Одних лишь чудищ страшных, безобразных, Невыразимо гнусных – хуже всех, Что сочинили сказки или ужас Когда-либо внушил воображенью, — Горгон и Гидр[51] и яростных Химер[52]. Меж тем, противник и людей и Бога, Летел на быстрых крыльях Сатана, Воспламененный мыслями о цели Своей высокой; к Адовым вратам Он направлял полет свой одинокий. То вправо уклонялся он, то влево, То, крылья распластав, летел внизу, То ввысь взвивался к пламенному своду. Как издали, как будто в облаках Повисший, флот виднеется, плывущий На парусах от берегов Бенгальских При ветре равноденствия попутном Иль с островов Терната и Тидора[53], Откуда много пряностей везут Купцы; как держат путь они торговый Чрез море Эфиопское до Капской Страны и ночью к полюсу стремятся — Таким, паря вдали, казался Враг. И вот уж стены Ада показались — Высокая – до самой крыши страшной; Втройне тройные были в них врата — Три медных, три железных, три алмазных Объятых вкруг огнем, который их, Однако, не сжигает. Пред вратами С той и другой сидело стороны По страшному чудовищу; до чресл Одно из чудищ женщиной казалось, Притом красивой, – остальное ж тело Громадное покрыто чешуей, В извивах, как змея, тянулось, жало Смертельное неся; вокруг нее Псов адских стая, лая непрерывно, Кружилась, страшно разевая пасти, Как Церберы[54], творя ужасный шум; Порою же они по произволу Иль если им мешало что-нибудь, К ней заползали в чрево, там скрываясь, И продолжали лаять там и выть, Хотя незримы; далеко не столько Ужасны были псы свирепой Сциллы[55], Купавшейся в том море, что проходит Проливом меж Калабрией и берегом Тринакрии[56] охрипшим; лучше их Те псы, что мчатся за ночной колдуньей, Когда она, по тайному призыву, По воздуху летит, куда ее Влечет приятный запах детской крови, Чтоб с ведьмами лапландскими плясать, Заклятьем ясный месяц помрачая. Другой ужасный образ – если можно Такое слово применить к тому, Что не имеет образа, в чем трудно Иль невозможно члены различить, Ни рук, ни ног не видно и все тело Какой-то тенью кажется неясной, — Сидел недвижно, сумрачный как ночь, Ужасен и свиреп, как десять Фурий, И грозный, как сам Ад, вооружен Огромным дротом. То, что головою Казалось в нем, венчалося подобьем Короны царской. Сатана к нему Приблизился; чудовище, поднявшись, Пошло к нему громадными шагами, И от шагов тех содрогался Ад. Враг, не смутясь, смотрел и удивлялся, Что б это быть могло, – но не страшился: Ему ничто из всех созданий мира Не страшно было; все считать ничтожным Готов он был; лишь Бог и Божий Сын Ему могли быть страшны. И, с презреньем Смотря навстречу, так он начал речь: «Кто ты, ужасный образ нестерпимый, Что, хоть свиреп и грозен, смеешь ты, Противостав всем телом безобразным, Мне заграждать дорогу к тем вратам? Но я пройду чрез них – в том будь уверен — И позволенья у тебя просить Не буду. Прочь с дороги иль безумье Решись свое на деле испытать И научись тогда, отродье Ада, Вперед не спорить с силами Небес!» И в ярости ему ответил демон: «Так это ты, изменник-Ангел, ты, Который первый мир нарушил в Небе И клятву преступил, дотоле свято Хранимую, и, дерзко возмутясь, Увлек с собою треть сынов небесных, Чтоб против Вышнего восстать, за что Ты и они, отпавшие от Бога, Осуждены здесь вечно дни свои Влачить в тоске и скорби беспредельной? И ты дерзаешь, обреченный Аду, Себя к Небесным Силам причислять? И смеешь ты презрительный свой вызов Бросать тому, кто Царь и Властелин Мест этих? Да, скажу тебе прямее, Чтоб более еще тебя взбесить: Твой Царь и Властелин! Иди, лжец беглый. Иди назад, чтоб кару отбывать! Спеши, чтоб я бичами скорпионов Медлительность твою не подогнал, Спеши на крыльях – или этим дротом Тебя я так ужасно поражу, Что ощутишь ты боль, какой не ведал!» Так говорил свирепый этот ужас; Произнося угрозы эти, он Стал в десять раз страшней и безобразней. С другой же стороны, негодованьем Пылая, смело Сатана стоял И весь горел, как яркая комета, Которая в полярных небесах Во всю длину сияет Офиуха[57] И сыплет с волосатого хвоста Войну и язву моровую. Оба, Копье друг другу в голову нацелив, Стоят, врага желая поразить Одним ударом, грозны, как две тучи, Чреватые оружием Небес, Которые над Каспием сошлися: Стоят они лицом к лицу и медлят, Пока не даст сигнала ветер им Средь воздуха столкнуться мрачной встречей. Так мрачен вид был двух бойцов могучих, Что самый Ад еще мрачнее стал. Никто еще из них врага такого Не видел; здесь свершились бы дела Великие, и громкою молвою О тех делах наполнился бы Ад, Когда б змееподобная колдунья, Которая у Адских врат сидела, Держа в руках ключ Ада роковой, Не бросилась меж ними с громким криком: «Отец, зачем рука твоя грозит Единственному сыну? Что за ярость Тебя так страшно обуяла, сын, Что в голову отца копьем ты метишь? И для кого – ты знаешь? Для Того, Кто там вверху сидит и над тобою Смеется! Возложил Он на тебя Тяжелый труд, чтоб исполнял ты кары, Которые присудит гнев Его, Тот гнев, что справедливостью зовет Он, Тот самый страшный гнев, который вас Когда-нибудь обоих уничтожит!» Сказала так – и адская чума Мгновенно отступила; Сатана же К колдунье речь такую обратил: «Так странен был мне возглас твой, так странны Слова, что ты сейчас произнесла, Что вмиг моя рука остановилась И медлит показать тебе на деле Намеренья мои. Сперва хочу я Знать, кто ты, образ двойственный, зовущий Меня отцом, хоть в первый раз тебя Я вижу здесь, в долине этой адской, И почему ты говоришь, что этот Ужасный призрак – сын мой? Я не знаю Тебя; еще не видел я созданий Столь отвратительных, как он и ты». Она же, сторож Ада, отвечала: «Как! Ты забыл меня? Иль столь дурна Тебе кажусь я ныне, чьей красою Ты в Небе восхищался? Помнишь, раз, В собрании могучих Серафимов, В отважный заговор вступивших против Небесного Царя, внезапной болью Ты поражен был, взор затмился твой, И все в твоих глазах покрылось мраком, И столб огня из головы твоей Вдруг вышел, и образовалось слева Большое в ней отверстие, откуда, Подобная по виду и осанке Тебе и столь же, как и ты, прекрасна, Небесная богиня появилась В вооруженьи полном? Изумленьем Объяты были воинства Небес; Они невольно отшатнулись в страхе И нарекли тогда меня Грехом, За знаменье зловещее считая. Но постепенно стала я для них Привычной, стала нравиться, и вскоре Из тех, кто отвращались от меня, Большая часть была моей красою Привлечена, и более всех – ты, Когда во мне свой образ совершенный Все более привык ты узнавать. И ты в меня влюбился, и со мною Имел ты радость тайную, и вскоре Я от тебя во чреве понесла. Меж тем война настала; огласились Сраженьями небесные поля. И победил (могло ли быть иначе?) В сраженьях тех наш всемогущий Враг, А мы разбиты были и бежали Сквозь эмпиреи. Наша рать стремглав Вся сброшена была с высот небесных В ужаснейшую бездну – с ней и я. И в это время дан был ключ могучий Мне в руки и приказано стеречь Врата, навеки запертые, чтобы Никто не мог открыть их без меня. В раздумье я сидела, но недолго: Во чреве, плод понесшем от тебя И выросшем чрезмерно, я внезапно Почуяла чудесное движенье, И страшные в нем боли начались. И наконец, тот ненавистный отпрыск, Который здесь стоит перед тобой, Твое рожденье, с яростным усильем Путь проложил сквозь внутренность мою И разорвал ее с ужасным страхом И болью для меня; чрез это было Мое все тело в нижней половине Искажено. Рожденный мною враг Пошел, всеразрушающим махая Копьем своим. Воскликнув громко: «Смерть!» — Пустилась я бежать. Весь Ад кромешный При имени том страшном содрогнулся, И громко он вздохнул из всех пещер, И слово «смерть» откликнулось во вздохах. Бежала я, а он бежал за мной, Как кажется, скорей пылая страстью, Чем яростью; проворнее меня, Испуганную мать свою догнал он, И вот в объятьи гнусном и насильном Со мной он эту свору породил Чудовищ, вечно воющих, чьи крики Меня бессменно окружают здесь; Как сам ты видеть мог, я ежечасно Их зачинаю, ежечасно также Рождаю их: когда они хотят, В родившее их чрево снова входят И жрут там с воем внутренность мою, Которая им пищу доставляет; Затем, наружу вырвавшись опять, Сознательным меня терзают страхом: Нет отдыха, покоя нет от них! Напротив Смерть сидит, в меня вперяя Свой леденящий взор, – мой сын и враг, Который, не найдя иной добычи, Меня сейчас пожрал бы, мать свою, Когда б не знал он, что конец мой будет Его концом, что горьким я куском Придусь ему – ужасною отравой: Так повелела вечная Судьба. Тебя ж, отец, я предостерегаю: Беги его смертельного копья И не надейся быть неуязвимым В доспехах ярко блещущих твоих, Хотя б они небесной были ткани: Удар смертельный всех погубит, кроме Единого, Кто там, вверху, царит». Она умолкла. Сразу Враг лукавый Сообразил, что может он извлечь Из слов ее. И вот, придав тон мягкий Словам своим, он кротко отвечал: «Дочь милая, коль скоро ты считаешь Меня своим отцом и говоришь, Что это – сын прекрасный мой, залогом Явившийся тех радостей и уз, Которые имел с тобой я в Небе, Тогда столь сладких, о которых грустно Нам вспоминать с тех пор, как нас постигла Нежданно эта злая перемена, — Узнай: я не пришел сюда как враг: Иду я лишь, чтоб принести свободу От этой тьмы, от этих мрачных стен, От этих мук – тебе, ему и прочим Небесным Силам, тем, кто, защищая Законные права свои, со мной С высот небесных пали. Этот розыск Единственный мне ими поручен; Один за всех я вызвался чрез пропасть Бездонную, без спутников, пройти И, миновав громадную пустыню, Искать того предсказанного места, Где, как все знаки сходятся, теперь Мир новый создал, круглый и обширный, В соседстве Неба; тот блаженный мир В себе созданий-выскочек лелеет, Которые, быть может, вместо нас Сотворены, – хоть от Небес подальше, Чтоб в Небесах могучая толпа Чрезмерно не размножилась бы снова И не возник бы новый там мятеж. Насколько эти вести справедливы И нет ли новых тайн еще, узнать Я тороплюсь; узнав, вернусь немедля И приведу тебя и Смерть в тот мир, В котором заживете вы спокойно, Невидимо там в воздухе паря, Проникнутом бальзамом ароматов; Там будете питаться вы обильно, Без меры; вам добычей будет все!» Он замолчал; они ж, казалось, были Довольны речью чрезвычайно; Смерть Осклабилась улыбкою ужасной, Услышав, что свой голод утолит, И за свое порадовалась чрево, Которому увидеть предстояло Тот час счастливый; злая Смерти мать Была довольна также и сказала: «Мне ключ от этой адской бездны дан По воле всемогущего Владыки Небесного; алмазные врата Запрещено мне открывать; на страже С копьем своим стоит здесь крепко Смерть И не страшится никого: не может Никто живущий ей противостать. Но для чего мне исполнять веленья, Того, чью ненависть ко мне я знаю, Которым я низвергнута позорно Сюда, в глубокий, мрачный этот Тартар, Чтоб службу ненавистную нести? Я, небожитель, порожденье Неба, Должна здесь в вечной скорби изнывать, Средь ужасов и воплей непрестанных Детей моих, что недра жрут мои! Ты мой отец, ты мой творец единый, Обязана тебе я бытием! Кому ж, как не тебе, повиноваться? За кем идти мне, как не за тобой? Меня ты скоро выведешь отсюда В тот новый мир, ко свету и блаженству; Там буду я опять среди богов В отраде жить, там буду одесную Тебя, отец, царить в довольстве полном, Как дочь твоя любимая, вовек!» Слова промолвив эти, ключ проклятый, Орудье наших бед, она взяла И поползла, крутя свой хвост громадный, К вратам и с силой быстро подняла Решетку вверх, висевшую пред ними, Которой не могли бы без нее Стигийские все силы сдвинуть с места. Затем в замочной скважине она Вращает ключ запутанный и сложный, — И сразу все запоры и засовы, Железные и каменные массы Свободно раздвигаются. И вмиг С ужасной силой и жестоким скрипом Раскрылись настежь адовы врата, И гром такой произвело вращенье Их на петлях, что задрожал Эреб[58] До глубины. Итак, она открыла Врата, но силы не было у ней, Чтоб их закрыть: они так и остались Раскрытыми, и вход был так широк, Что чрез него пройти могло бы войско, Свои знамена пышно распустив, С конями, колесницами, свободно Строй развернув. Зиял их страшный зев, Подобно горну, черный дым и пламя Столбом зловещим красным изрыгая. И вот открылись сразу перед ней Все тайны древней бездны океана Безмерного, без света, без пределов, Где высота, длина, и ширина, И время, и пространство – не у места, Где древняя лишь Ночь и с ней Хаос[59], Как предки стародавние природы, Анархию поддерживают вечно, Где распри бесконечные шумят И вечное царит во всем смятенье. Жар, холод, сухость, сырость – все четыре Отважные борца за власть здесь спорят, Неся свои все атомы в борьбу, Которые, по партиям сбираясь, По племенам своим распределись, Легко вооруженные иль в латах, То острые, то нежные, то быстры, То медленны, – кишат там без числа, Подобные песчинкам жаркой почвы Кирены или Барки[60], поднимаясь В порывах вихрей, в вечной их борьбе И опираясь легкими крылами На них; к которой партии примкнет Их больше, та и победит; решает Их спор Хаос, решением своим Лишь подданных запутывая распрю; А рядом с ним судья верховный, Случай, Там царствует над всем. У этой бездны, В которой нет ни берегов, ни моря, Ни пламени, ни воздуха, где все Первичные смешались элементы И вечно там враждуют меж собой, Пока Творец всесильный не захочет Внести порядок в темные их массы, Чтоб новые миры из них создать, — У этой дикой бездны размышляя, Стоял при входе в Ад великий Враг, смотрел вперед и думал: предстояло Ему не узкий переплыть пролив! Он оглушен был также страшным шумом, Подобным (если малое возможно Сравнить с великим) грохоту, когда Беллона[61] все осадные орудья В ход пустит, чтоб столицу разорить; Тот грохот быль не менее, чем если б Со всех сторон упал небесный свод И ось Земли стихии повернули б В борьбе своей. Однако ж наконец Свои он смело расправляет крылья, Как паруса, пускается вперед, Взвивается на восходящем дыме И быстро отдаляется от дна. Так много миль восходит он отважно, Как бы хребет туч черных оседлав; Но вдруг теряет эту он опору И пустоту встречает под собой; Напрасно бьет он крыльями: нежданно Он падает отвесно в глубину На тысячу локтей, и по сегодня Он продолжал бы падать, может быть, Когда б, к несчастью, вдруг толчком могучим Каких-то возмущенных облаков, Селитрою и пламенем чреватых, Он не вознесся вновь на много миль. Так первой избежав беды, внезапно Тут погрузился в мокрый он песок; Под ним ни море, ни земля; с усильем Он движется вперед – то на ногах, То на крылах; весло ему и парус Теперь равно орудья. Так спешит Через пустыню Гриф[62], бегом иль также На крыльях, чрез болота и холмы, Преследуя упорно Аримаспа[63], Укравшего хранимое им злато. С таким упорством держит путь и Враг Сквозь топь, чрез крутизну, через теснины, Сквозь чащу, чрез пустыни, через камни, Работая ногами и руками, И крыльями, и головой – плывя, Бродя, шагая, ползая, взвиваясь На крыльях. Наконец он слышит шум, Несущийся из мрака, оглушая Смешеньем всевозможных голосов; К нему он путь бесстрашно направляет В надежде, что найдет он Силу там Иль Духа этой бездны бесконечной, Живущего, быть может, в этом шуме, И спросит у него, где путь ближайший Ведет к границам света. Вдруг пред ним Хаоса трон является в палатке, Раскинутой над бездною глубокой; С ним восседает траурная Ночь, Старейшее из всех созданий в мире, Делящая с ним царство; подле них Сидят Аид и Оркус[64]; рядом – имя Демогоргона[65] страшное, затем Молва и Случай, Смута и Смятенье, Раздор и силы прочие, – все спорят На тысячу различных голосов. К ним обратясь отважно, Сатана Сказал: «О Силы, Духи этой бездны, Хаос и ты, Ночь древняя! Пришел Я к вам не как презренный соглядатай, Не с тем, чтоб планы ваши узнавать Иль нарушать владений ваших тайны, — В пустыне этой мрачной я брожу Лишь по необходимости; сквозь вашу Обширную страну стремлюся к свету, Один, без руководства, в ней теряясь! Ищу я, где граничит этот мрак С пределами Небес; пришел я с целью Узнать то место, что от вас недавно Отторгнул Царь эфира для Себя; Туда лежит мой путь, туда направьте Меня! За ту услугу принесу Немалое я вам вознагражденье. Изгнавши узурпатора, я область, Утраченную вами, возвращу Под вашу власть, во мрак первоначальный, В котором сам я нахожусь, и вновь Там водрузится знамя древней Ночи. Вся выгода для вас, а мне – лишь месть». Так молвил Враг. Ему ответил старый, С запутанною речью, с искаженным Лицом, Анарх[66]: «Тебя я знаю, странник; Ты – тот могучий Ангелов глава, Которым был мятеж недавно поднят Противу Повелителя Небес; Ты побежден был; видел я и слышал Все это: не могло такое войско Громадное без шума пробежать Чрез эту бездну страшную; крушенье Ужасное постигло вас, разгром Неслыханный вас поразил смятеньем; Разверзлись небесные врата, И следом победителей мильоны За вами мчались. Я сижу здесь тихо В своих границах, чтобы сохранить Немногое, что защищать осталось; И так уже междоусобья ваши Нам принесли ущерб, власть древней Ночи Поколебалась сильно: был отторгнут Сначала Ад, чтоб вашей быть тюрьмой, Заняв внизу огромное пространство; Теперь недавно Небо и Земля — Мир новый, над моим висящий царством На цепи золотой, с той стороны Небес, откуда ваши легионы Низверглись. Если ты идешь туда, Путь недалек, но тем опасность ближе. Иди ж скорей: крушенье, разоренье, Грабеж, несчастье – выгода моя». Он замолчал. Немедля, без ответа, Пустился в путь дальнейший Сатана, Обрадован, что берег он увидит В широком море странствий наконец. Со свежей, новой бодростью и силой Он, пирамиде огненной подобно, Вознесся ввысь, в широкое пространство, Сквозь вечный спор враждующих стихий, Меж ними путь свой смело пролагая. Опасностей и трудностей он больше Здесь претерпел, чем Арго[67], проходя Босфор меж двух сходящихся утесов, Иль Одиссей, когда он на обломках От корабля, Харибды избегая, Свой правил путь в другой водоворот. Так с беспокойством и трудом прошел он Свой путь, – теперь с трудом и беспокойством, Но с той поры, как он его прошел, Свершилося паденье человека, — И как переменился этот путь! Здесь Грех и Смерть (по попущенью Неба), Идя отважно по следам Врага, Построили широкую дорогу, Мощенную над этой бездной мрака, И пропасть та кипящая несла Покорно мост длины неимоверной От Ада вплоть до крайнего предела Земного мира бренного; тот путь Легко отпадших духов сообщает С землей, чтоб искушать они могли Или карать всех грешных смертных, кроме Лишь тех, кого, по милости особой, Хранят Господь иль Ангелы добра. Вот наконец священное влиянье Свое являет животворный свет; Со стен небесных в недра темной Ночи Заря, мерцая, шлет свои лучи. Здесь – крайние пределы, до которых Свой жезл Природа простирает; здесь Хаос слабеет, – от ее преддверья Уходит он, как побежденный враг: Здесь менее шумит он и бушует. Здесь Сатана спокойней, облегченный, Плывет в волнах, чья зыбь теперь слабей, Сквозь полумрак; он кораблю подобен, В жестокой буре бившемуся долго, Который путь с отрадой держит в порт, Хоть растеряв изорванные снасти. В пустом пространстве, воздуху подобном, Он держится на распростертых крыльях И может уж отсюда созерцать Вдали всю ширь небесных эмпиреев — Квадратную или круглую – неясны Их очертанья; башни из опалов Он видит, видит крепости Небес, Живым сапфиром блещущие; были Они когда-то родиной его!.. А подле виден новый мир, висящий На цепи золотой величиной Как звездочка малейшего размера, И месяц также виден рядом с ним. Сюда, неся всю тяжесть злобной мести, Проклятый, он в проклятый час спешит.
Книга третья
Содержание Бог, восседая на престоле, видит, как Сатана летит по направлению к только что созданному тогда миру; Он показывает его своему Сыну, сидящему одесную Его, и предрекает, что Сатана будет иметь успех в совращении человека. При этом Он разъясняет, что Его справедливость и мудрость свободны от всякого нарекания, так как Он создал человека свободным и достаточно способным противостоять искусителю; однако Он изъявляет свое намерение быть милосердным к человеку, ввиду того что последний падет не вследствие собственной злобы, как Сатана, а будет соблазнен Сатаной. Сын Божий воздает хвалу Отцу за изъявление милосердия к человеку; но тогда Бог объявляет, что милость не может быть оказана человеку без удовлетворения Божественной справедливости; человек оскорбил величие Божие, стремясь сам к божественности, и за то со всем своим потомством осужден на смерть и должен умереть, если кто-либо не будет найден достойным искупить это оскорбление и взять на себя наказание за него. Сын Божий добровольно предлагает Себя как искупительную жертву за человека; Отец принимает это предложение, повелевает Сыну воплотиться и провозглашает превознесение Его выше всех имен на земле и Небе; Он повелевает всем Ангелам оказывать Сыну Божеские почести. Ангелы повинуются и воспевают гимн полным хором на своих арфах, прославляя Отца и Сына. Между тем Сатана спускается на обнаженную выпуклость крайней границы нашего мира; странствуя, он прежде всего находит место, некогда называвшееся краем Суеты; описание лиц и вещей, которые туда прилетают. Затем он приходит к вратам Неба; описываются восхождение его по ступеням и воды, которые протекают тут, в Небесах. Он переходит затем в пределы солнца и находит там Уриила, правителя этой страны, но принимает перед ним образ младшего Ангела; выражая ревностное желание видеть вновь созданный мир и человека, которого Бог там поселил, он осведомляется о месте обитания человека и получает указание. Затем он спускается прежде всего на гору Нифат.
Хвала Тебе, перворожденный Неба, Его высокий отпрыск, свет святой! Достойно ль будет, если назову я Тебя совечным Вечного лучом? Ведь Бог есть свет; во свете несравненном От вечности в Тебе Он пребывал; Ты излиянье светлое от светлой Несотворенной сущности! Быть может, Тебя скорее должен я назвать Потоком ясным чистого эфира, — И кто укажет нам источник Твой? Ты прежде солнца был и прежде неба; По зову Бога ризой Ты одел Новорожденный мир, когда возник он Из темных вод и бездны бесконечной, Из пустоты бесформенных пучин. К Тебе я вновь смелее возвращаюсь, Покинув глубь Стигийскую, где долго Я пребывал, откуда я летел, Сквозь крайний мрак и средний воспаряя, — Летел с иною песнью, чем Орфей[68]: Я о Хаосе пел и вечной Ночи, Небесной Музой научен сойти В глубокий мрак и вознестись оттуда, Хоть труден был и редок этот путь. И вот я вновь пришел к Тебе и чую Твоей лампады животворной власть; Но Ты, увы, не посетишь Ты боле Моих очей: они напрасно ищут Лучей Твоих, и нет рассвета им! Их темная вода навек затмила, Их помрачило темное бельмо! И все же я в мечтах не перестану С моею Музой посещать места Красот весны, тенистых рощ отраду, Живую прелесть солнечных холмов И посвящать им пыл священной песни! Но больше всех средь ночи беспросветной Тебя, Сион, я буду посещать, Твоих ручьев цветущие прибрежья И воды, у священных ног Твоих Журчащие! Я вспомню и о тех, Кого судьба со мной сравняла горем, С кем славой я сравняться бы хотел: Слепого Тамириса[69], Меонида[70], Тиресия[71], Финея[72], – этих древних Пророков знаменитых вспомню я! Питаться вечно думами я буду, Они же сами сложатся всегда В гармонию; так соловей бессонный Поет во тьме, и мраком ночи кроет Он песню вдохновенную свою. Пусть для других на времена и части Год делится: нет для меня ни дня, Ни приближенья сладостного утра, Ни вечера, ни зелени весенней, Ни летних роз, ни стад среди полей, Не вижу человеческого лика Божественной красы! Вокруг меня Мрак вечный все окутал темной тучей[73], Лишил меня веселия людей; И книга знанья дивная, в которой Представлены природы все дела, — Пуста, бесплодна для меня навеки: Путь к мудрости при входе мне закрыт! Тем ярче ты сияй же, свет небесный, Внутри меня, и силы все души Мне озари! Внутри пусть будут очи Мои: от всякой скверны их очисти, Чтоб все узрел я и поведать мог О том, что взору смертному незримо! С Престола несравненной высоты, Стоящего в чистейших эмпиреях, Отец всесильный взор свой преклонил, Чтоб обозреть дела свои, а также Дела своих созданий. Вкруг Него Стояли тесно все святые Неба, Как звезды, в созерцании Его Блаженство несказанное вкушая. С Ним рядом, одесную восседал Лучистый образ славы Миродержца, Его единый Сын. Взглянув на землю, Он наших прародителей узрел, Единственных лишь двух людей в ту пору, Жилищем коих был блаженный сад, Где без забот чета их пожинала Плоды любви и радости бессмертной, Где непрерывно счастье их цвело, Соперников любовь их не имела, В уединеньи Рай их окружал. Затем на Ад воззрел Он и на бездну Вокруг Него – и видит Сатану, Летящего у стен Небес от Ночи В высокой сфере сумрачной, готовясь Остановиться, крыльям утомленным Дав отдохнуть, на выступе открытом Земной вселенной, где была, казалось, Какая-то вне небосвода твердь, Лежавшая иль в воздухе, иль в море. И Бог, взирая с высоты своей, С которой настоящее, былое И будущее видно, предрекая, Единственному Сыну так сказал: «Единородный Сын мой, видишь ярость, С которой мчится неприятель Наш? Ни Мной ему предписанные грани, Ни все преграды Ада, ни все цепи, Которыми он быль обременен, Ни пропасти громадные пучины Его не удержали; он, отчаясь, Лишь мести ищет, хоть она ему же На голову мятежную падет. Теперь, отважно разорвав все узы. Он держит путь поблизости Небес, В пределы света смело направляясь, В недавно мною сотворенный мир, Где человек живет; предпринимает Попытку он иль силой погубить Созданий новых, или же, что хуже, Их ложью и коварством совратить. И он их совратит: пред ложью льстивой Не устоит, подпав ей, человек И заповедь единую преступит, Покорности единственный залог. И он, и вероломное потомство Его падут. Чья будет в том вина? Чья, если не его? Неблагодарный, Все от Меня имел он, что иметь Он мог; Я сотворил его правдивым И честным, даль довольно сил ему, Чтоб устоять ему, – хоть и свободным, Чтоб пасть он мог. Такими сотворил Я силы все эфира и всех Духов — И тех, кто устоял, и тех, кто пал. Кто устоял, тот устоял свободно, И столь же был свободен тот, кто пал. Не будь они свободны, что могло бы Свидетельством достаточным служить Их искренней привязанности, твердой Их верности, любви их непритворной? Когда б они выказывали то, Что им велит потребность, а не воля, — Какая б им награда быть могла? Какое мог бы удовлетворенье Я от такой покорности иметь, Когда бы вечно воля их и разум (А разум есть и выбор в то же время) Напрасны были, тщетны, несвободны, Служа необходимости, не Мне? Итак, они все созданы как надо; Они не могут обвинять Творца; Ни на судьбу, ни на свою природу Они не могут сетовать, как было б, Когда б была их воля стеснена Моим сначала предопределеньем, Зависела б во всех своих путях От высшего предвиденья. Нет, сами Они свой бунт решили, а не Я! Я знал вперед, что будет он; но это Предвиденье влиянья не имело На то, что бунт случился: он случился б Хотя б и не предвидел Я его. Итак, вполне без всяких принуждений, Без всякой тени власти роковой, Без Моего вполне предусмотренья Грешат они; на них вина во всем, Что выбрали они и что решили. Свободными Я создал их – свободны Должны они остаться, если сами Себя не ввергнут в рабство; поступая Иначе, Я бы должен изменить Природу их, и вечный, неизменный Закон Я был бы должен отменить, Которым Я им даровал свободу; Паденьем же своим они себе Обязаны самим; те Духи пали Своим внушеньем собственным: они Себя подвергли сами искушенью И сами совратились; человек Падет, обманут, совращен другими, И потому помилован он будет, А тем вовек помилованья нет. Так справедливость вместе с милосердьем Да будут вечной славою Моей На Небе и Земле, но милосердье Да будет лучшим, первым и последним И самым светлым славы той лучом!» Так говорил Господь. Благоуханье Амброзии по всем кругам Небес Распространилось и невыразимым Блаженством новым охватило всех Здесь предстоявших Духов. Между ними Всех без сравненья выше и славней Был Божий Сын; в Нем как бы отражалась Отца вся сущность; на Его лице Божественном виднелось состраданье И без конца любовь, без меры милость. Их выражая, Он сказал Отцу: «О Мой Отец! Прекрасно было слово, Которым речь Ты властную свою Закончил! Милосердье к человеку! За это будут и Земля и Небо Превозносить Тебя в своих хвалах В бесчисленных, звучащих вечно, гимнах Священных; будет ими окружен Вовеки Твой престол благословенный! Конечно: разве мог бы человек Погибнуть навсегда? Ему – погибнуть, Любимому созданью Твоему И младшему из сыновей, – погибнуть Из-за обмана, если б даже сам Он подкрепил обман своим безумьем? Нет, Отче, Ты от этого далек! Того Ты не допустишь, всех созданий Всеправедный, Великий Судия! И неужели Враг Наш через это Своих бы мог достигнуть злобных целей И помешать Твоим? Ужель исполнит Свою он злобу, благость же Твою Всю превратит в ничто и возвратится К себе, хотя б на злейшие мученья, Но месть свою свершив, и повлечет Все племя человеков совращенных В Ад за собой? Ты можешь ли созданье Свое сгубить и для него разрушить, Что для Своей Ты славы сотворил? Тогда Твоя вся благодать, величье Твое могли б сомненья возбудить, Осуждены бы были без защиты». * * * Творец великий отвечал: «О Сын Мой, В котором радость высшая Моя, Сын сердца Моего, Ты, кто единый Мое являешь слово, мудрость, силу, — Все, что сказал Ты, – мысли лишь Мои, Моих решений вечных выраженье! Да, не погибнет вовсе человек! В ком воля есть, дабы спастись, – спасется; Не потому, что воля в том его, Но потому, что может он свободно Воззвать к великой милости Моей. Да; Я восстановлю еще однажды Его паденьем сломленные силы, Хотя б испорчен и порабощен Он был грехом желаний непомерных; Поддержан Мною, снова может он Восстать в борьбе с врагом своим смертельным; Я поддержу его, чтоб видел он, Насколько сам он по себе непрочен, Что он освобождением своим Обязан Мне, и никому иному. По милости особой изберу Немногих Я, над прочими возвысив, — На то Моя есть воля; к остальным Взывать Я буду, предостерегая, Чтоб во грехах покаялись они И вовремя разгневанного Бога Смягчили бы, пока дает Он милость. Я просвещу их темные умы, Смягчу сердца их каменные, чтобы Молилися и каялись они И должную Мне принесли покорность. К молитве, к покаянью, к послушанью, — Лишь были б только искренни они, — Мой слух не будет глух, не будет око Мое закрыто. В руководство им Я в них вложу Моим судьею совесть; Коль скоро будут слушаться ее, Свет озарять все более их будет, И кто претерпит до конца – спасется. Но кто презрит Мое долготерпенье, Пренебрегая милостью Моей, — Тот никогда спасенья не достигнет: Жестокий пусть еще ожесточится, Слепец пусть больше слепнет с каждым днем, — Пусть, спотыкаясь, он падет тем глубже; Но лишь таким Я милости не дам. Но Я сказал еще не все. Решаясь Нарушить послушанье, человек Преступно тем свою нарушил верность И оскорбил величие Небес, Сам домогаясь богом стать; чрез это Он у себя все отнял, что могло б Хоть мало извинить его измену. За это, осужден и обречен, Со всем потомством умереть он должен; Умрет иль справедливость, или он! И только тем спасти его возможно, Чтоб кто-нибудь нашелся за него Достойный и желающий, кто взял бы Грехи его всецело на себя И заплатил бы, в удовлетворенье, Суровою ценою – смерть за смерть. Скажите же, Небесные вы Силы, Где мы найдем подобную любовь? Найдется ль кто из вас, столь милосердый, Что пожелал бы сам он смертным стать, Чтоб искупить грех смертный человека И правдою неправедных спасти? Такое есть ли в Небе милосердье?» Он вопросил; но весь небесный хор Стоял немой; молчанье воцарилось На Небесах; никто за человека Заступником явиться не хотел, Никто не смел смертельное паденье На собственную голову навлечь И заплатить греха тяжелый выкуп. Итак, без искупленья род людской Погиб бы весь, навеки осужденный На Ад и смерть, когда бы Божий Сын, Исполненный Божественной любовью, Посредником бесценным не явился И не сказал бы, обратясь к Отцу: «Свое изрек Ты слово, Отче: должен Помилован быть человек. Ужель Путей к тому не сыщет милосердье, Которое всегда свой путь находит, Из всех крылатых вестников Твоих Быстрейшее? Ко всем Твоим созданьям Оно приходит без предупрежденья, Без просьбы даже, без исканья! Счастье Для человека, что оно приходит Само собой! Он помощи его Найти нигде и никогда не мог бы, Потерянный и мертвый во грехе; Греховный и погибший, он, конечно, Сам искупить себя ничем не может, Не в силах жертву должную принесть. Воззри же на Меня: Я предлагаю Себя за человека, жизнь за жизнь! Пусть на Меня Твой гнев падет; готов Я Страдать за человека; для него Покину лоно Я Твое и славу, Которую с Тобою здесь делю, И даже за него умру охотно. Пусть на Меня обрушит Смерть всю ярость: Недолго, побежденный, буду Я Подвластен игу мрачному: Ты дал мне Жизнь вечную; в Тебе Я буду жить, Хоть Смерти Я и уступлю, отдав ей Все, что во Мне есть смертного; когда же Я этот долг ей заплачу, Меня Ты не оставишь в ненавистном гробе Добычею ее; Ты не попустишь, Чтоб непорочный дух Мой пребывал Вовеки там, где тленье торжествует; Нет, встану Я победоносно вновь, И побежден Мой победитель будет, Лишась добычи, коей он хвалился; Смертельную получит рану Смерть И, жало смертоносное утратив, Бесславно покорится навсегда. Я ж вознесусь и в торжестве великом Плененный Ад к Тебе Я приведу Пред очи, покорив все силы мрака. И будешь Ты обрадован, Отец, И ласково с Небес Мне улыбнешься, Затем что Я, возвышен чрез Тебя, Всех побежду врагов, и враг последний, Смерть лютая, в гроб будет заключен. Потом, с толпою душ, Мной искупленных, На Небеса, покинутые Мною На долгий срок, Я снова возвращусь, И вновь лицо Твое увижу, Отче, На коем тени гнева уж не будет, А будет лишь прощение и мир; Карать с тех пор не будешь Ты; блаженство Лишь будет всем в присутствии Твоем». Он речь окончил, но весь кроткий образ Еще без слов, казалось, говорил И весь дышал бессмертною любовью Ко смертным людям; выше той любви Сыновнее лишь было послушанье, С которым Он, ту жертву предложив, Великого Отца ждал высшей воли. Объяты изумленьем, Небеса Дивилися, – что это может значить, К чему ведет? Но вскоре Всемогущий Все разъяснил, так Сыну возразив: «О Ты, который на Земле и в Небе Единственный нашелся, чтоб дать мир Согбенному под гневом человеку! Единое Мое Ты утешенье! Ты знаешь, сколь Мне дороги созданья Мои и между ними человек, Хоть и последним создан он. На время Из-за него лишиться Я готов Тебя; от лона Моего, от правой Моей десницы удалишься Ты, Дабы спасти потерянное племя. Итак, для искупленья тех, которых Лишь Ты единый можешь искупить, Соедини природу их с Своею; Как человек, живи в земной юдоли Среди людей и плотью облекись! Когда придет определенный Мною Твой час, родишься дивно Ты от девы И станешь ты, Адама заменив, Главою человечества, хоть будешь К сынам Адама сам принадлежать. Как чрез него все люди погибают, Так чрез Тебя все возродятся вновь, Как от второго корня; возрожденье Возможно будет лишь через Тебя, И без Тебя никто не возродится. Его проступок всех его сынов Виновными, греховными соделал; Твоя ж заслуга будет зачтена Во искупленье всем, кто отречется От дел своих, и добрых, и дурных, И пожелает жить в Тебе, с Тобою И от Тебя жизнь новую приять. Так, с высшей справедливостью согласно, За человека жертвой человек Послужит искупительной; он будет Суду подвергнут, смертию умрет, Но вновь воскреснет и с собою вместе Всех искупленных братьев воскресит Чрез эту жертву жизни драгоценной. Тем подвигом Божественной любви Поражена вся злоба Ада будет; Велик тот подвиг: смерти добровольно Предаться, чтобы смертью искупить — Да, искупить столь дорогой ценою — То, что в своей безумной злобе Ад Разрушил столь легко и продолжает Еще поныне разрушать во всех, Кто отвергает милость, хоть и может Принять ее! Однако, снисходя К принятию природы человека, Мой Сын, отнюдь Ты этим не унизишь Своей природы собственной. Хотя Ты царствуешь в блаженстве величайшем, Его вкушая с Богом наравне, — Ты покидаешь все, чтоб мир погибший Спасти; чрез это больше, чем по праву Рожденья, Ты поистине Сын Божий, И благостью Ты больше, чем величьем, Святое это имя заслужил: Любовь в Тебе еще обильней славы! А потому своим уничиженьем До высоты престола Моего Свою Ты человечность возвышаешь; Здесь, воплощенный, будешь Ты сидеть, Как Бог и человек, царить здесь будешь — И Божий Сын, и человека сын, Помазанник на царство всей вселенной! Всю власть Мою вручаю Я Тебе; Цари вовеки в славе несравненной; Тебе Я, как Верховному Главе, Все подчиняю: Княжества, Престолы, Могущества и Власти; перед Тобою Смирятся все коленопреклоненно, Все, кто живет на Небе, на Земле Иль под землей в Аду. Когда ж во славе Ты явишься на облаках небесных И вестников-Архангелов пошлешь, Чтоб возвестить свой Страшный суд, – отвсюду, Со всех сторон живущие сберутся, И все времен прошедших мертвецы На суд всеобщий поспешат: восстанут Они от сна, услыша громкий зов. И все Твои святые соберутся Вокруг Тебя, и будешь Ты судить Всех злых людей и Ангелов; покорно Все пред Твоим преклонятся Судом, И Ада срок исполнится, и будет Навеки он закрыт; а мир сгорит, Из пепла ж снова и Земля и Небо Возникнут, и навеки водворится Святая правда в новом мире том. Так, после долгих бед и треволнений, Увидит мир свои златые дни — Дни, полные дел славных, благородных; Восторжествует радость и любовь, И царство дивной истины наступит. Тогда Ты сложишь царский скипетр Свой, Затем что в нем нужды уже не будет: Бог будет все – во всем. Вы ж, божества, Того, Кто умирает, чтоб достигнуть Всех этих благ, всемерно обожайте И чтите Сына так же, как Меня». Едва промолвил это Всемогущий, Все множество Сил ангельских вокруг Воскликнуло хвалу: подобен грому Был этот клич – затем что без числа Небесной рати голоса гремели, — И сладости безмерной, ибо Духи Блаженные ко Господу взывали. Так ликовали радостно они, И громкое «осанна» оглашало Все области предвечные Небес. Пред тронами Отца и Сына низко Склонялися они с благоговеньем, Слагая к Их ногам свои венцы Из золота с бессмертным амарантом — Цветком, который некогда в Раю У Древа жизни рос, когда ж паденье Постигло человека, был оттоле Вновь взят на Небо, к родине своей, Где осеняет он источник жизни И где река блаженства средь Небес, Элизиум прекрасный орошая, Стремит благоуханные струи. Вовеки тот цветок не увядает; Его в свои вплетают кудри Духи— Избранники, перемешав с лучами. Его они гирляндами теперь Сложили на помост блестящий Неба, Подобный морю из лазури чистой, Которое покрыли, улыбаясь, Небесных роз пурпурные цветы. Затем они опять венцы надели И взяли в руки арфы золотые, Мелодией звучащие всегда, Которые висели, как колчаны, У них, сверкая дивно, за плечами, И, сладостной прелюдией начав Симфонию своей священной песни, Восторг высокий возбудили вкруг. Пел каждый Ангел, каждый голос дивно С мелодией чудесной сочетался — Так велико согласье в Небесах. Всего первей Тебя они воспели, Небесный Царь, Предвечный, Всемогущий Бессмертный, Неизменный, Бесконечный, Тебя, Создатель сущего всего, Источник света, в дивном блеске славы Незримый на престоле недоступном! Когда, смягчая несравненный блеск, Ты облаком, как храмом, окружаешь Сверкающий лучами Твой престол И затемняешь риз Своих сиянье, Ты все же ослепляешь Небеса: Светлейшие из светлых Серафимов Приблизиться к престолу не дерзают И закрывают крыльями глаза. Затем они Тебя воспели громко, Тебя, Кто создан прежде всех созданий, Единородный Сын, подобье Бога, В чьем видимом лице, без крова туч, Узреть Себя дает Отец Всесильный, Которого иначе ни одно Из всех созданий мира зреть не может; На Нем Его великой славы отблеск Всечасно пребывает; на Тебе Почил великий дух Отца; Тобою Он сотворил все Небо и все Силы Небесные; Тобою сокрушил Могущества, стремившиеся к власти! В тот день Ты не жалел ужасных громов Отца, не останавливал колес Твоей пылавшей ярко колесницы, Потрясшей вековечный свод Небес, Когда на ней промчался Ты по выям Воителей, поверженных Тобой! С погони возвращаяся победно, Все Силы Неба одного Тебя Торжественным превозносили кликом — Тебя, о Сын могучего Отца, Врагов Его сразивший славной местью. Но человека Ты всегда щадил, Затем что пал он жертвой их коварства; Ты, милости и жалости Отец, Не пожелал казнить его так строго: Склонился Ты, напротив, к состраданью! Как только Сын единый, Сын любимый Увидел, что Отец творить намерен Не строгий суд над слабым человеком, Но к состраданью клонится тот суд, — Он, чтобы гнев умерить, чтоб окончить Спор между справедливостью суровой И милосердьем, на лице Отца Борьбою выражавшийся, решился Покинуть несравненное блаженство, В котором пребывал Он, но Отец Из всех первейший, и за человека Быть жертвой пожелал, идти готовый На смерть. О беспримерная любовь! Лишь Божество к такой любви способно! Хвала ж Тебе, хвала, о Божий Сын, Спаситель милосердый человека! Да будет же Твое святое имя Источником, навек неистощимым, Моей хвалебной песни! Никогда Моя о том пусть не умолкнет арфа, Хваля Тебя и Вечного Отца! Так в небесах, превыше сферы звездной, Шли, в песнопеньи радостном и в гимнах Торжественных, блаженные часы. Меж тем уж Сатана, спустившись, бродит По выпуклости мрачной, чей покров Собой мир этот круглый окружает, Включая сферы светлые внутри, И служит им защитой от Хаоса И от вторженья древней Ночи; шаром Он кажется вдали, вблизи же с виду То безграничный, мрачный материк, Пустой, суровый, дикий, над которым Висит весь ужас Ночи – тьма без звезд, — И вечно грохот бурь там раздается И шум Хаоса; вкруг все безотрадно; С одной лишь стороны, от стен Небес, Хоть на громадном расстоянья, слабо Их отблеск отражается, и воздух Там менее измучен ревом бурь. Здесь Сатана бродил в пространстве темном. Так коршун, уроженец Имауса[74], Чьи снежные хребты кладут предел Татар бродячих варварским набегам, Покинув область, бедную добычей, Ища ягнят иль молодых козлят На тех холмах, где их стада пасутся, Летит к истокам Ганга иль Гидаспа[75], Индийских рек, но на пути своем Спускается в бесплодную равнину Обширной Сериканы[76], где китаец, К соломенной своей тележке легкой Приделав хитроумно паруса, Ее предоставляет двигать ветру. Итак, по той стране, подобной морю, Бродил, при свисте ветра, Сатана, Весь погруженный в думу о добыче, — Один; иных там не было созданий, Живых иль мертвых, – не было тогда; Позднее же сюда с Земли взлетели, Как испаренья легкие эфира, Все образы пустых и преходящих Вещей – все то, чем грех и суета Людскую жизнь так часто наполняют: Пустые все дела и все, кто в них Надежды на известность или славу Иль счастья ищет, в жизни ли земной Или в загробной; также все, кто ищет В делах своих награды на Земле; Все суеверья мученики, также Ревнители пустого увлеченья, И те, кто ищет лишь людских похвал; Здесь все они имеют воздаянье Пустое по пустым своим делам. Все образы вещей сюда стеклися, Природе не удавшихся: уроды, Ублюдки, недоноски, – все, которым Не удалось сложиться на Земле, Которые здесь только праздно бродят И ждут уничтоженья до конца. Здесь именно лежит та область – вовсе Не на Луне соседней, как о том Себе в мечтах иные представляли: Ее поля серебряные служат Скорее пребываньем для святых, Сюда перенесенных, иль для Духов, Стоящих посредине меж людьми И Ангелов семьею. В эту область Попало также и гигантов племя, Рожденное от помеси греховной Сынов и дщерей, – те, которых труд Напрасен был, хоть имя знаменито: Построили они когда-то башню Близ Вавилона, в славной Сеннаарской Равнине, и готовы были б снова Настроить их, лишь было б из чего. Отдельных лиц здесь было также много; Так, Эмпедокл[77], который, пожелав Быть божеством, низвергся в пламя Этны, Иль Клеомброт[78], который, чтоб вкусить Элизиум Платона, прыгнул в море, И многие другие – недоучки, Безумные, отшельники, монахи, Ходящие в нарядах белых, черных Иль серых, с суетою всей своей. Здесь пилигримы бродят, на Голгофе Искавшие умершего Того, Кто жизнь вкушает вечную на Небе, А также те, кто, чтобы в Рай попасть, Пред смертию поспешно надевают Одежды Доминика иль Франциска[79]; Они проходят через семь планет[80], Чрез твердь и чрез хрустальную ту сферу[81], Что служит, говорят, противовесом Дрожанью сфер и движется сама; И вот уж Петр Святой у врат небесных Их, кажется, со связкою ключей Встречает, ногу уж они заносят, Дабы вступить на Небеса, – и вдруг Ужасный вихрь, откуда-то примчавшись, Уносит их на десять тысяч миль Совсем в другую сторону; несутся Их клобуки, их рясы, капюшоны И сами их носители, и в клочья Рвет ветер их одежды; буллы, свитки, Прошенья, индульгенции – все мчится Игрушкой ветра; падают они Назад, за этот мир, в тот край обширный, Что назывался Раем для глупцов И долго был немногим неизвестен, А ныне стал ненаселен и пуст. На этом-то громадном темном шаре Бродил Враг долго; наконец вдали Он замечает слабый проблеск света И быстро направляется туда. Уж издали он различает зданье Высокое: до самых стен Небес Ступеней ряд ведет великолепный, А наверху, во много раз роскошней, Как бы ворота царского дворца, Украшены алмазами и златом, Портал же густо жемчугом восточным Усеян; невозможно на земле Создать тех врат хоть слабое подобье Иль кистью их красу изобразить. Ступени были таковы, как видел Иаков их[82], когда пред ним всходила И нисходила ангельская рать Блестящих стражей; это было ночью, Когда, спасаясь от Исава, он Бежал в Падан-Адам, к полям Лузийским; Заснул он ночью под открытым небом, Проснувшись же, вскричал: «Здесь дверь Небес!» И каждая из тех ступеней чудных Свое значенье тайное имела И не всегда на месте том была, Но иногда незримо поднималась На Небеса; являлося под ней Тогда, сверкая, море из лазури Иль жидкий жемчуг; если кто с земли Тогда всходил на Небо, он чрез море, Руководимый Ангелами, плыл Иль чрез него летел на колеснице, Влекомой мощью огненных коней. Ступени были спущены – затем ли, Чтоб легким всходом приманить Врага, Иль чтоб ему тем тягостнее сделать Его изгнанье от дверей блаженства. Внизу же, прямо против этих врат И над благословенным местом Рая, Широкая дорога проходила К Земле – гораздо шире той дороги, Которая поздней к горе Сионской Вела и к милой Господу стране Обетованной и путем служила Для Ангелов, чтоб часто посещать Могли они по высшему веленью Те племена счастливые, и часто Они по ней ходили вверх и вниз, И взор Его обозревал с любовью Весь край от Панеаса, где лежат Верховья Иордана, до Берсебы[83] — До местности, где та Земля святая С Египтом и Аравией граничит. Таким широким этот путь казался, Границы полагая темноте, Как океану берег есть граница. Став у подножья лестницы златой, Которая вела оттуда к Небу, С невольным удивленьем Сатана Смотрел на новый мир, пред ним внезапно Открывшийся во всем своем объеме. Так иногда разведчик, долго ночью Блуждавший по путям пустым и темным, Когда забрезжит радостный рассвет, Взойдя на холм какой-нибудь высокий, Вдруг пред собой встречает чудный вид Чужой земли, невиданный дотоле, Иль славная столица перед ним Встает, сверкая куполами зданий Под восходящим солнцем золотым. Так удивился, хоть знаком был с Небом, Злой дух, и был он завистью объят, Увидев мир столь дивный, столь прекрасный. Весь круг его он обозрел (легко Он это сделать мог: над сводом Ночи Стоял он на огромной высоте); Водил он взор от крайнего востока, Иль от Весов, вплоть до Овна, который С далеких Атлантических морей Под горизонт уносит Андромеду[84]. Его он видит, словом, вдаль и вширь, От полюса до полюса. Немедля Он направляет быстрый свой полет Стремительно в ближайшую часть мира И косвенно, без всякого труда, Сквозь чистый воздух мраморный несется Меж звезд несметных. Звездами казались Они вдали, вблизи же это были Особые обширные миры Иль острова счастливые, подобно Садам, издревле славным, Гесперид[85], — Цветущие поля, долины, рощи, Блаженные трикраты острова, — Но кто на них живет, – на разъясненья Не стал он тратить времени. Стремится Скорей всего он к солнцу золотому Сквозь небосвод спокойный (вверх иль вниз, Сквозь центр иль вне его, по направленью Вдоль иль в ширину, – определить Не так легко). Великое светило Стояло вдалеке от тучи звезд, Что от него держалися с почтеньем На расстояньи; царственно оно Лучи свои оттуда рассылало, Они ж свершали звездный танец свой И быстро мчались иль магнитной силой Лучей его вращались. Согревало Оно весь мир и даже, внутрь частей Незримо проникая, изливало В их глубину свою святую силу — Так дивно поместилося оно. На светлый диск спустился Враг; пожалуй, С тех пор на нем подобного пятна Не видели ни разу звездочеты. То место выше всяких описаний Прекрасно было: камень иль металл, Которому нет на Земле подобных. Он не повсюду одинаков был, Но весь, как раскаленное железо, Сверкал и, металлически блестя, То золотом, то серебром казался, Иль, если это камень был, подобен Карбункулу он был иль хризолиту, Рубину иль топазу, иль каменьям Двенадцати, которыми украшен Был панцирь Аарона, или камню, Которого – иль хоть его подобья — Философы везде искали тщетно, Хотя они сумели уловить Летучего Меркурия[86] и даже Могли извлечь Протея-старика[87], Во всех его видах разнообразных, Из глубины морской и, перегнав В ретортах, возвратить в первичный образ. И если там цветущие поля Повсюду дышат чистым эликсиром И реки жидким золотом текут, То диво ли, что солнце, лучший химик, Хотя оно от нас удалено, Мешаяся во тьме с земною влагой, Творит столь много дорогих вещей, По цвету пышных и по силе редких? Еще здесь больше Дьявол видеть мог, Не ослепляясь солнцем: без препятствий Водил он взор свободно вдаль и вширь, И не было нигде здесь даже тени, Но ярко было все освещено; Так точно на экваторе отвесно Лучи бросает солнце, и при этом Не может падать тень от темных тел. И воздух был здесь, как нигде, прозрачен И делал зренье острым для предметов, Хотя бы чрезвычайно отдаленных; Поэтому увидел вскоре Враг Блистательного Ангела[88] – такого, Какого зрел на солнце Иоанн. Стоял он отвернувшись, но чрез это Нисколько блеск его был не слабей; Из солнечных лучей златой тиарой Глава его увенчана была, А за плечами, сверху оперенья Роскошных крыльев, кудри золотые Лежали пышно. Он, казалось, был Поставлен здесь для некой важной службы Иль в размышленья погружен. И рад Был Дух нечистый, что его увидел, Надеясь от него узнать, где Рай, Блаженное жилище человека, Находится и тем достигнуть цели Своих скитаний долгих, нам на горе. Но прежде поспешил он изменить Свой облик, без чего ему грозила б Опасность иль отсрочка предприятья; И вот младого Херувима вид Он принял – не из первых, но такого, Что юность на лице его играла Небесною улыбкою, а члены Все были нежной грации полны, — Так хорошо умел он притвориться. Кудрей его волнистая краса Под маленькой короной ниспадала, Ланиты обрамляя; крылья были Из пестрых перьев, в искрах золотых; Как путник, ризу подобрав, степенно Он шел, с жезлом серебряным в руках. Недолго он остался незамечен; Блестящий Ангел прежде, чем к нему Он подошел, шаги его услышал И обратил лучистое лицо, И сразу Враг узнал в нем Уриила — Архангела, из тех семи ближайших К престолу Бога, что всегда готовы Его веленья исполнять и служат Его очами всюду в Небесах И в мир земной поспешными послами Над влагой и над сушей, на морях И на земле. К нему Враг обратился: «О Уриил, один из тех семи, Что предстоят перед престолом Бога, Сияющим в великой славе, – тот, Кто прежде всех Его высокой воли Носителем во всех кругах Небес Является, чьей вести благодатной Ждут повсеместно Божии сыны! И так же здесь, по высшему веленью, Как подобает, с честью ты стоишь, Чтоб созерцать великий круг творенья. Невыразимо я хотел бы видеть И изучить поближе все созданья Чудесные, а более всего Желал бы я увидеть человека, Главнейшую утеху и любовь Создателя: ведь ради человека Так дивно Он устроил этот мир. Меня желанье это побудило, Покинув Херувимов хор, пуститься В путь одному. О светлый Серафим, Скажи, в котором из миров блестящих Свое жилище человек имеет? Иль, может быть, из них он ни в одном Все время не живет, а обитает Попеременно в том или другом? Его б хотел найти я, чтобы тайно Иль явно подивиться на того, Кого великий наш Творец мирами Так одарил и на кого всю милость Свою излил; в нем, как во всех созданьях, Всемирного Зиждителя хвалить Прилично нам, изгнавшего недавно Врагов своих мятежных в бездну Ада И вместо них, чтоб возместить потерю, Создавшего счастливый род людей, Который бы Ему верней и лучше Служил. Премудры все Его пути!» Так говорил притворщик этот лживый — И был не узнан. Ведь не только люди, И Ангелы порою лицемерья Не видят – зла единственного, всем Невидимого в мире, кроме Бога, Которое, по Божью попущенью, Блуждает между Небом и Землей. Хоть Мудрость и не спит, но Подозренье У врат ее нередко засыпает, И Простота ему тогда на смену Является; Зла Доброта не видит Там, где не видно ничего дурного. Так был теперь обманут Уриил, Хоть был он князем солнца и считался Из всех небесных Духов самым зорким. И самозванцу хитрому в ответ Он так сказал, открыто и правдиво: «Прекрасный Ангел! То, что ты желаешь Узнать дела Творца, чтоб восхвалять Великого Зиждителя вселенной, Нисколько не достойно порицанья; Скорее ты достоин похвалы. Одно лишь странно, что один решился Покинуть ты жилище эмпиреев, Чтоб собственным увидеть оком то, О чем, пожалуй, было бы довольно Узнать и в самом Небе по рассказам. Но точно дивны все Его дела, И узнавать их сладостно; достойны Они того, чтоб вечно с наслажденьем Мы вспоминали их. Но кто, чей ум Обнимет их число и эту мудрость Безмерную, которая их все Произвела, сокрыв все их причины? Я видел, как по слову Божества Бесформенные массы, из которых Сложился мир, в одно скопились тело; Услышало Смущенье глас Его, И дикий перед ним Мятеж склонился, Границы Безграничность обрела; Вторично Он воззвал, и Тьма бежала, Явился Свет, возник порядок стройный Из беспорядка; быстро смесь стихий По областям своим распределилась — Земля, вода, и воздух, и огонь; А вещество небесного эфира Ввысь поднялось сюда, одушевясь В разнообразных формах, и, вращаясь, Они кругами понеслись и стали Бесчисленными звездами: ты видишь, Как много их, как движутся они; И каждая свое имеет место, И совершает каждая свой путь; А прочее мир этот окружает. Взгляни же вниз, на этот шар, который К нам обратился светлой стороной, Хотя свет этот – только отраженный; Тот шар – Земля, жилище человека, А этот свет – есть день ее: его Сменяет ночь, когда он обернется Другим к нам полушарием; тогда Луна его на время озаряет: Зовется так прекрасная звезда Соседняя, – свершает каждый месяц Она вокруг Земли среди небес Свой путь, причем она то убывает, То прибывает в трех различных формах, И, бледный свет заимствуя от Солнца, Ночную тень смягчает на Земле. Вот это там пятно есть Рай, жилище Адама; эта тень – его беседка. Теперь ты знаешь путь и не собьешься С него; меня же долг мой призывает». Промолвив это, отвернулся он, А Сатана, пред ним склонившись низко, Как принято по отношенью к высшим На Небесах, где воздается всем Достойный их почет и уваженье, Простился и, с эклиптики[89] спустись, Поспешно путь направил, окрыленный Надеждой на удачу, вниз, к Земле, И, быстро крылья мощные вращая, Сквозь воздух долго несся он, пока Не опустился на горе Нифате[90].
Книга четвертая
Содержание Сатана находится в виду Эдема, вблизи места, где он должен теперь испытать смелое предприятие, начатое им в одиночестве против Бога и человека. Его терзают различные сомнения и страсти – страх, зависть и отчаяние, – но в конце концов Сатана укрепляется во Зле и отправляется к Раю. Описывается внешний вид и расположение Рая. Сатана перепрыгивает ограду и садится, приняв облик корморана, на Древо жизни, самое высокое, для обозрения сада. Описание райского сада. Сатана в первый раз видит Адама и Еву, удивляется их красоте и счастью и решается осуществить их падение. Он подслушивает их разговор, узнает, что им запрещено под страхом смерти есть плоды Древа познания Добра и Зла, и на этом основывает план искушения, намереваясь склонить их к нарушению заповеди. Затем Сатана покидает их на время, чтобы разузнать об их положении иными путями. Между тем Уриил, спустившись на солнечном луче, предупреждает Гавриила, стоящего на страже у ворот Рая, что некий злой Дух вырвался из Ада и в полдень проходил через его сферу в образе доброго Ангела по направлению к Раю: он узнал это по его яростным движениям на горе. Гавриил обещает найти его ранее, чем наступит утро. Наступает ночь; Адам и Ева беседуют на пути к месту отдохновения; описывается их хижина; их вечернее славословие. Гавриил ведет своих подчиненных по ночной страже в обход вокруг Рая, поставив двух сильных Ангелов около хижины Адама, чтобы злой Дух не причинил какого-либо зла спящим Адаму и Еве. Они находят его у изголовья Евы, искушающего ее во сне, и приводят его, несмотря на сопротивление, к Гавриилу; Сатана гневно отвечает на вопросы последнего, готовится к борьбе, но, устрашенный знамением на Небесах, убегает из Рая.
О, для чего теперь не прозвучал Тот громкий голос предостереженья[91], Который был с высот Небес услышан Тем, кто нам Апокалипсис открыл, Когда дракон, вторично пораженный, Пришел во гнев, чтобы отомстить На человеке за свое крушенье: «О горе вам, живущим на земле!» Когда б теперь раздался он, быть может, Он вовремя еще предостерег бы Блаженных наших праотцев, что к ним Теперь подходит близко Враг их тайный, И от его смертельной западни Они тогда избавиться могли бы. Как раз теперь спустился Сатана, Воспламененный яростью великой, Чтоб искусить и после обвинить Род человека и на нем, невинном И слабом, отомстить за все потери, Которые понес он в первой битве, За бегство в Ад позорное свое. Он быстротой своей все недоволен, Хоть смело и бесстрашно он свершил Далекий путь; похвастаться удачей Пока еще не может он, и вот К своей попытке страшной приступает, Которая, готовая родиться На свет, ему волнует бурно грудь И, как оружье дьявольское, больно Ему назад удар свой отдает. Его терзают ужас и сомненье, Внутри его бушует бездна Ада: Он носит Ад в себе и вкруг себя И, как бы место ни переменял он, Уйти от Ада может так же мало, Как убежать от самого себя. Теперь в нем совесть снова пробуждает Заснувшее отчаянье; проснулось Воспоминанье горькое о том, Чем был он, чем он стал и что в грядущем Грозит ему: всегда ведь злое дело К страданью только злейшему ведет. То он направит на Эдем прекрасный Печальный взор свой, то опять посмотрит На Небеса и пламенное солнце; И, прерывая вздохами слова, Так начал он, перебирая думы: «О ты, в венце своей великой славы, Одно в своих владеньях, как Господь, На этот мир взирающее новый, Ты, пред которым все тускнеют звезды И преклоняют голову свою, — К тебе взываю, но не зовом друга, Тебя зову по имени, о Солнце, Чтоб рассказать, как ненавижу я Твои лучи, которые мне скорбно Напоминают, как я страшно пал, Хоть прежде был твоей славнее сферы! Ах, гордостью и честолюбьем злым Я увлечен был на борьбу с великим, Необоримым Властелином Неба; И для чего? Ничем не заслужил Он от меня подобного поступка, — Он, Кем я сотворен в моем блестящем Достоинстве, Который никого Не попрекал своим благодеяньем! Ему не трудно было и служить: Какой был меньше труд, чем воздаянье Хвалы Ему, какая плата меньше, Чем благодарность должная Творцу? Но все добро во мне лишь зло рождало И лишь к коварным мыслям привело. Быв столь возвышен, мысль о подчиненьи Стал отвергать я: показалось мне, Что шаг еще – и стану я всех выше И сразу сброшу с плеч огромный долг Безмерной благодарности – то бремя, Которое, сколь ни платил бы я Свой долг, – всегда на мне бы тяготело; Забыл я все, что от Него имел; Не понял я, что благодарность платит Сама собой и что сознанье долга Есть в то же время и платеж за долг; Какое ж для меня тут было бремя? О, если б, по Его могучей воле, Одним из низших Ангелов я был, Счастливей был бы я и честолюбье Не знало бы несбыточных надежд! Но почему же нет? Иная сила, Великая, как я, тогда могла б Их возыметь, и был бы я, хоть слабый, Быть может, ею увлечен. Однако ж Другие силы, крупные, как я, Не пали, а спокойно устояли Внутри себя и вне, вооружись Противу всяких искушений. Что же? Владел ли также ты свободной волей И устоять ты мог ли, как они? Ты мог! Итак, кого ж ты обвиняешь, Как не Небес свободную любовь, Которая равно всех наделила? Да будет эта проклята любовь! Мне все равно, любовь то или злоба: Я ею к вечным мукам приведен! Нет, будь ты проклят сам: ты, против воли Его, избрал своею волей то, О чем теперь жалеешь справедливо! О я несчастный! Как мне избежать Бед без конца, отчаянья без меры? Куда б я ни бежал – со мною Ад; Я сам свой Ад, и в глубочайшей бездне Вновь бездна разверзается на дне, Грозя пожрать меня. В сравненьи с этим Тот Ад, где я терплю страданья, – Небо. О, уступи ж тогда! Ужель нет места Раскаянью, ужель пощады нет? Нет – если я не покорюсь; а в этом Мешает гордость мне и страх стыда Пред низшими, которым обещал я Не то, увлек иною похвальбой: Не покориться – покорить хвалился Всесильного себе! О горе мне! Они не знают, как жалею горько Теперь о той я праздной похвальбе, Каким внутри страданьем я терзаюсь, Когда меня на троне Ада чтут! Со скипетром в руках и в диадеме, Возвысившись над ними, ниже всех Я пал, – всех выше я лишь по несчастью! Вот честолюбья грустная награда! Но если бы раскаяться я мог, И был помилован, и получил бы Вновь положенье прежнее свое, — Увы, как скоро сан высокий снова Меня б увлек к высоким помышленьям! Как скоро от покорности притворной Отрекся б я, сказав, что уступил Насильно лишь, подавленный бедою! Не может мира истинного быть Там, где смертельной ненависти раны В такую проникают глубину. Да, это только повело б меня К вторичному и худшему паденью, И я двойною карой заплатил бы За облегченье краткое свое. Кто покарал меня, Тот это знает, А потому настолько же далек От мысли пожалеть меня, насколько От просьб о мире я далек. Итак, Навек исчезла всякая надежда! Изгнав нас и отвергнув, вместо нас Себе Он создал новую утеху — Людей и ради них весь этот мир. Прости ж, надежда; больше нет ни страха, Ни угрызений совести: все благо Утрачено навеки для меня; Отныне Зло моим пусть будет благом; Через него, по крайней мере, власть Я разделю с Царем великим Неба, И, может статься, больше половины Я захвачу; о том узнает вскоре И человек, и этот новый мир!» Пока он это говорил, жестоко Лицо его страстями искажалось: Покрылся трижды побледневший лик Отчаяньем, и завистью, и гневом, И страшно изменилися черты Его притворной маски. Он бы выдал Себя чрез это, если б кто-нибудь Его увидел, ибо Духи Неба Всегда спокойны и впадать не могут В такое раздраженье. Скоро он Заметил это сам и постарался Смягчить свой вид спокойствием притворным; Искуснейший из всех лжецов, он первый Соединил со внешностью святой Глубокое коварство, злое мщенье; Но не настолько был искусен он, Чтоб Уриила обмануть, который На страже был и проследил за ним, Как он летел к вершине ассирийской И как он там свой образ изменил Несвойственно блаженным Духам, – видел Его движенья резкие, заметил, Как он себя безумно вел, считая, Что он один, что не следят за ним. Вот Сатана приблизился к Эдему. Пред ним вверху стоял прелестный Рай, Зеленою оградою венчая, Как изгородью сельскою, вершину Горы высокой и крутой, чей склон Щетинистый покрыт был дикой чащей, Густой и прихотливой, заграждавшей Пути наверх; над нею возвышались Громадные роскошные стволы — Раскидистые пальмы, кедры, ели, — Богатый лес; и так как ряд над рядом Бросали тень, пред взором возникал Роскошный вид лесистого театра. Но выше всех их возносилась Рая Зеленая стена; с нее смотрел Наш общий прародитель на владенья Соседние свои. За ней ряды Чудеснейших деревьев возвышались, Обремененных дивными плодами: Цветок и плод в одно и то же время, Они как будто златом и эмалью Блистали; солнце, кажется, на них Своих лучей бросало позолоту Еще охотней, чем на облака Вечерние иль на дугу из влаги, Которую нам посылает Бог, Когда дождями землю напояет. Прекрасен был ландшафт, а чистый воздух Врагу навстречу сладостно дышал Весеннею отрадою и счастьем И был способен все прогнать печали — Отчаянья не мог лишь излечить. А нежные Зефиры, расправляя Свои крыла душистые, вокруг Распространяли всюду ароматы, Шепча, откуда взяли свой бальзам. Так иногда тем путникам навстречу, Которые плывут, пройдя мыс Доброй Надежды, миновав уж Мозамбик, — Со встречным ветром северо-восточным Сабейские[92] несутся ароматы Чудесные от пряных берегов Аравии счастливой; и, довольны Задержкою, они свой долгий путь Охотно замедляют, и, ласкаем Тем запахом приятным, много миль Их Океан улыбкой провожает. Так сладкий запах нежит и Врага, Принесшего сюда свою отраву; Приятней был ему тот аромат, Чем Асмодею[93] рыбный дым, который Прогнал его, влюбленного, от ложа Товитовой невестки, отомстив Коварному; из Мидии в Египет Он убежал и там прикован был. Ко всходу на высокий этот холм Враг подошел, в раздумьи замедляя Свой шаг; но дальше не было пути: Растенья там переплелись так густо, Что стали как бы цельною стеной, И поросль и кусты вокруг повсюду Стеснились так, что через их преграду Не мог пройти ни человек, ни зверь. Одна лишь дверь на стороне восточной Была; ее Архизлодей заметил, Но пренебрег законным он путем; Презрительно одним прыжком высоким Чрез все холма высокого преграды И через стену перенесся он И стал в Раю. Так точно волк бродящий, Когда он ищет, голодом гоним, Себе иного места для добычи, Следит, где пастухи свои стада Сгоняют в огороженное место К приходу ночи, и одним прыжком Через плетень спешит туда забраться; Так точно вор, желая обокрасть Дом богача, чьи двери толсты, прочны, Чьи крепкие засовы и замки Прямого нападенья не боятся, Ползет к нему в окно иль через крышу. Так вор великий ныне в первый раз Проник коварно в Божье стадо; так же Наемники в Его прокрались Церковь. Затем взлетел он и на Древе жизни, Которое средь Рая выше всех Вершиной возвышалося, уселся, Принявши образ корморана[94]; жизни Он истинной чрез то не приобрел, Но замышлял лишь смерть живущим в мире; Не думал он о силе животворной Чудесного растения: он выбрал Его лишь с целью лучше видеть вдаль; А между тем, при пользованьи должном, Залог бессмертья был бы в древе том. Так и никто на свете, кроме Бога, Добра не может правильно ценить, Даруемого Небом: обращают Нередко люди лучший дар во Зло Иль применяют к наименьшей пользе. Дивясь, внизу он видит пред собой, Как в небольшом пространстве совместилось Для услажденья человека все, Что лучшего произвела природа, И даже больше: Небо на земле! Блаженный Рай был Божий сад, который Был насажден с восточной стороны Эдема; а Эдем распространялся На запад от Харрана[95] вплоть до башен Прославленных Селевкии[96] великой — Созданья древних греческих царей, — Иль той страны, где много раньше жили Сыны Эдема в Телассаре. Здесь, В стране прекрасной этой, Бог устроил Прекраснейший Свой сад; Он повелел Произрастать на почве плодоносной Деревьям благороднейшим, приятным Для зренья, обоняния и вкуса; И между ними было Древо жизни Всех выше; плод его подобен был Амброзии – растительное злато; А рядом с ним росло познанья Древо, — Смерть наша, – заплатили мы за знанье Добра ценой жестокой – знаньем Зла. На юге же Эдема протекала Широкая река – не вкруг горы, А прямо шла она сквозь холм высокий: Когда Бог строил сад Свой, Он поставил Ту гору над ее потоком быстрым, А он чрез жилы пористой земли Пробился, ею впитанный охотно, И вышел вновь наружу, свежий, чистый, И многими ручьями оросил Цветущий сад; потом, соединившись, По скату вниз спустился он и встретил Там реку, показавшуюся снова Из темного подземного прохода; Река же, разделившись на четыре Потока главных, дальше потекла Чрез страны знаменитые и царства, О коих здесь не будем говорить. Но надо рассказать, насколько хватит Искусства, о сапфировых струях, Катившихся по жемчугам восточным И золотым пескам, блуждая всюду В тени дерев, и нектар разнося, И посещая каждое растенье, Питая несравненные цветы, Достойные роскошной сени Рая. Их не искусство медленной рукой Узорами по клумбам насадило, — Сама природа в щедрости своей Рассыпала по всем холмам и долам, И там, где солнце утреннее греет Открытые поля, и там, где в полдень Под кущами царит густая тень. Разнообразьем сельского ландшафта Пленял счастливый этот уголок: Здесь рощи, чьи душистые деревья Смолой дышали ароматной, там — Другие, где висели золотистых Плодов ряды, пленяя взор и вкус. И если где, то только здесь был правдой Миф о садах чудесных Гесперид. Меж рощами луга или поляны, Где мягкую траву стада щипали, Иль пальмами поросшие холмы; Местами были влажные долины Усеяны цветами всяких красок И розами, лишенными шипов. С другой же стороны там были гроты Тенистые, прохладные пещеры, И пышно вился виноград по ним, Пурпурные развешивая кисти; С холмов же ниспадали водопады, В пыль влажную дробясь иль съединяя Свои потоки в тихие озера, Которые, как зеркало, в себе Цветущий берег, миртами поросший, Спокойно отражали. Хоры птиц Звучали вкруг, а ветерок весенний В полях и рощах веял ароматом И колебал дрожащие листы; И Грации[97] и Оры[98], предводимы Великим Паном[99], в хороводе светлом Кружились в вечном празднике весны. Не так прекрасно было поле Энны[100], Где Прозерпина некогда цветы Сбирала и, сама их всех прекрасней, Похищена была Плутоном мрачным, Что причинило множество забот Церере, по всему искавшей миру Своей любимой дочери; не так Была приветна близ Оронта[101] роща Прекрасной Дафны[102], и не мог красой С Эдемским Раем спорить вдохновенный Кастальский ключ[103], ни остров тот Нисейский, Рекой Тритоном окруженный[104], – остров, Где древний Хам[105], которого зовут Язычники Аммоном, а Ливийцы Юпитером, укрыл Амальфу[106] с сыном, Румяным Вакхом[107], от очей опасных Великой Реи[108], мачехи суровой, — Ни край, где Абиссинские цари Хранят свое потомство под горою Амарой, хоть иные полагают, Что настоящий Рай как раз был там, В пределах эфиопских, у верховьев Далеких Нила, под горой блестящей, До чьей вершины – целый день пути. На деле край тот отстоит далёко От сада ассирийского, где Враг Безрадостно смотрел вокруг на радость, На множество живых созданий разных, Столь новых и столь странных для него. Меж ними были два – всех благородней, Всех выше и стройней; богоподобно Они держались, выпрямив свой стан, С достоинством природным; не прикрыты Ничем, они в нагом своем величьи Достойными владыками казались Всего, что окружало их в Раю. В божественных их взорах отражался Священный образ славного Творца, — Премудрость, правда, чистота и святость, — И строгость в этой святости была, Хоть вольностью в них детскою смягчалась; Та строгость служит истинной основой С тех пор для всякой власти у людей. Не равными они, однако, оба Являлись, как не равен был их пол. Для созерцанья и для силы гордой, Казалося, он создан был, – она — Для нежности и ласки грациозной; Он сотворен, казалось, был для Бога Единственно, она – для Бога в нем; Его широкий лоб прекрасный, очи, Глядевшие отважно, говорили О воле непреклонной, а две темные Волны кудрей направо и налево Вниз ниспадали до широких плеч. У ней до стройных чресл, как покрывало, Без украшений, пряди золотые, Распущены, спускались, извиваясь В колечках прихотливых; виноград Такими нежно усиками вьется. Весь вид ее покорность выражал, Но лишь такую, требовать которой Власть кроткая лишь может; уступает Она охотно, он же ту уступку Встречает лаской; мужу отдается С застенчивой покорностью она И скромностью достойною, противясь Лишь сладкою влюбленною борьбой. В их наготе ничто не прикрывало И тех частей таинственных, которых С тех пор не обнажает человек; Греховного стыда они не знали — Стыда, который лишь дела природы Позорит, честь лишь обесчестить может. О, как, грехом рожденный, этот стыд Испортил человечество, заставив Лишь внешность чтить, за внешней чистотою Гоняясь лишь! Из жизни человека Он жизни счастье лучшее изгнал — Всю простоту и чистую невинность! Они ходили в наготе, ни Бога, Ни Ангелов Его не избегая, Затем, что в мыслях не имели Зла. Рука с рукою шли они, четою, Прекраснейшей из всех, кого с тех пор Когда-либо любовь соединяла, — Адам, всех лучший из сынов Господних, С тех пор рожденных на Земле, и Ева, Из дочерей прекраснейшая всех. В тени, при нежном шелесте деревьев, На берегу хрустального ручья Они присели, труд окончив легкий В саду – тот труд, который только мог Им усладить прохладное дыханье Зефира, облегченье облегчить И утоленье голода и жажды Еще приятней сделать. Принялись Они за ужин из плодов сладчайших, Которые соседние кусты Им доставляли ласково, склоняясь Над мягкою скамьей из муравы, Богато разукрашенной цветами. Они вкушали сладостную мякоть, А скорлупою черпали в ручье Питье, с отрадой жажду утоляя. И ласковый меж них шел разговор, И нежными улыбками менялись Они, и юных шалостей игра Была меж ними, как прилично паре Супружеской в уединенье сладком. Резвясь, вкруг них играли звери все. Которые позднее стали дики И поселились в чащах и пещерах, Охотясь за добычею своей; Играя, крался лев, когтистой лапой Козленка нянча; тигры, леопарды, Медведи, барсы прыгали пред ними; Слон неуклюжий, чтоб потешить их, Все силы прилагал, крутя свой хобот; Змея искусно ползала, виясь, И в гордиев завязывала узел Свой длинный хвост, коварства своего Открыто всем показывая пробы; Другие звери на траве лежали, Глазея, или, пастбищем насытясь, Дремали, жвачку медленно жуя. Уже, склоняясь, солнце торопилось Вниз, к океанским островам, и звезды, Поры вечерней вестники, вдали Уж восходить по своду неба стали, — А Сатана недвижно все сидел, И, наконец невольное молчанье Свое прервав, печально молвил он: «О Ад! Что вижу с горестью великой! В блаженное жилище вместо нас Вознесены здесь существа иные, Иного склада, может быть землею Рожденные, не Духи, хоть они Немногим ниже нас, небесных Духов. За ними с удивленьем я слежу И даже мог бы их любить – так живо В них отразилось сходство с Божеством, Такою их красою наделила Создавшая их щедрая рука. О милая чета! Не знаешь ты, Как близко подошла уж перемена, Которая все радости твои Разрушит и предаст тебя несчастью Тем более тяжелому, чем слаще Теперь блаженство чистое твое! Да, вы блаженны, но в своем блаженстве Чрезмерно слабо вы защищены, Чтоб то блаженство долго сохранилось; И этот Рай ваш, это ваше Небо Защищены оградой слишком слабой, Чтоб уберечь вас от врага такого, Какой теперь вошел. Однако я Не враг ваш преднамеренный: я мог бы Вас, беззащитных, даже пожалеть, Хоть жалость мне несвойственна. Союза Ищу я с вами, дружбы крепкой, тесной, Чтоб жил я там, где вы, иль чтоб со мной Всегда вы жили; если ж вам жилище Мое не так придется по душе, Как этот Рай прекрасный, то должны вы Его принять покорно, как созданье Рук вашего Творца: Он дал мне то, Что я теперь готов вам дать свободно. Чтоб вас двоих принять, раскроет Ад Врата свои широко, вам навстречу Князей своих всех вышлет; там найдется Довольно места – более, чем в этих Пределах тесных, – для всего потомства, Которое от вас произойдет; И если у меня нет места лучше, То вы должны благодарить Того, Кем приведен я к этому возмездью, Которое над вами разразится, Ничем не оскорбившими меня, Чтоб отомстить Тому, кем я обижен. И если б даже и растаял я Пред вашею невинностью бессильной, Общественное благо мне велит, Чтоб, отомстив за честь, я власть расширил Свою, мир этот новый покорив; Всем этим побуждаюсь я к свершенью Того, пред чем иначе, хоть проклятый, Пожалуй, я остановился б сам». Так Враг промолвил, на необходимость Сославшися – на довод всех тиранов, Чтоб дьявольский поступок оправдать. Затем, слетев с высокого сиденья На дереве, он подошел к стадам Резвящихся зверей четвероногих И стал поочередно принимать Их образы, приспособляясь к цели К своим поближе жертвам подойти И что-нибудь узнать о них подробней Из слов их или действий, оставаясь Неузнанным; и вот вкруг них он ходит, Сверкая взором пламенным, как лев; Затем он образ тигра принимает, Который видит где-нибудь в лесу Играющих двух ланей: он ложится, К земле прижавшись, привстает не раз, Следя за ними, снова прилегает И как бы ждет момента, чтоб, на них Вдруг кинувшись, схватить обоих в лапы. И вскоре первый из мужей, Адам, Любовно к Еве, первой из всех женщин, Речь обратил, и Дьявол, услыхав Столь нового ему наречья звуки, Насторожась, весь обратился в слух: «Единая участница и также Единая часть радостей моих, Которая дороже мне всех прочих! Не правда ли, создавшая нас Сила, Которая для нас и этот мир Обширный сотворила, бесконечно Добра и в вечной доброте своей Безмерно щедро раздает нам блага! Она из праха нас произвела И поселила здесь, в блаженстве этом, Которого не заслужили мы Ничем, и ничего не можем сделать, Что было б нужно ей; Она не просит От нас иной услуги, кроме той, Чтоб заповедь одну мы соблюдали, И легкую: из всех дерев в Раю, Которые плодов приносят дивных Так много и столь разных, – не вкушать От одного – от Дерева познанья, Растущего здесь рядом с древом жизни. Так близко к жизни наша смерть растет! Что значит смерть – не знаю, но, конечно, В ней что-нибудь есть страшное: ты помнишь, Как нас с тобой Господь предостерег, Что, этот плод вкусив, умрем мы смертью. Он этим возложил на нас один Знак послушанья, после многих знаков Могущества и власти, нас поставив Владыками созданий всех Своих И на земле, и в воздухе, и в море. Не будем же мы тягостным считать Запрет столь легкий – мы, кому так много Дано на свете радостей иных И наслаждений выбор бесконечный! Восславим лишь Его, превознесем Его неисчерпаемую благость И предадимся сладкому труду — Подрезывать растущие деревья И за цветами этими ходить; Пусть это – труд: с тобой он так приятен!» И отвечала Ева: «О мой милый, Ты, для кого и от кого на свет Явилась я! Плоть от твоей я плоти, И без тебя мне в жизни цели нет! Ты – мой глава и мой руководитель! Святая правда все, что ты сказал: Конечно, Богу мы должны вседневно Хвалу и благодарность возносить, Особенно же я, которой участь Еще твоей счастливей: для меня Ты – драгоценный друг, который выше Меня во многом, между тем как ты Подобного себе не сыщешь друга. Ах, никогда я не забуду дня, Когда я в первый раз от сна очнулась В тени, на ложе из цветов, дивясь, Кто я и где я, как туда попала, Откуда, кем туда принесена. Невдалеке журчал ручей, который Тек из пещеры и вливался вскоре В прозрачный пруд, где тихая вода Была недвижна, светлая, как небо. Неопытна, к нему я подошла И прилегла на берегу зеленом, Чтоб в озеро то светлое взглянуть, Которое вторым казалось небом. Я наклонилась – и под гладью водной Я увидала вдруг смотревший образ, Который мне навстречу наклонялся. Я отшатнулась – отшатнулся он; Но он мне полюбился, – я нагнулась Опять – и он приветно вновь нагнулся, Мне отвечая взорами любви. Я посейчас бы на него смотрела, Мечтою бесполезною томясь, Когда б не прозвучал вдруг некий голос, Который научил меня, сказав: “Прекрасное созданье! То, что видишь Ты там внизу, в воде, есть ты сама; Та тень с тобой пришла, уйдет с тобою. Иди за мной: тебя я приведу Туда, где будешь встречена не тенью И не ее там будешь обнимать; Там будет тот, чей истинно ты образ, И неразрывно будет он твоим; И, принеся ему созданий много, Тебе подобных, наречешься ты — Мать рода человеческого”. Зова Незримого могла ль я не послушать? И вскоре я увидела тебя, Прекрасного, высокого, под кленом. Но все ж мне показался образ твой Не столь прекрасным, не настолько милым Не столь любовно-кротким и приятным, Как то виденье в зеркале воды. Я прочь пошла, но ты воскликнул: “Ева Прекрасная, вернись! Зачем бежишь? Ты от того бежишь, кто дал начало Тебе самой: ты плоть, ты кость моя! Чтоб бытие имела ты, я отдал Из бока, возле сердца моего, Моей часть жизни собственной; утехой Бесценною ты будешь для меня; В тебе я часть души ищу, ты будешь Второю половиною моей!” И с этими словами нежно руку Ты взял мою, и уступила я, И с той поры узнала я, о милый, Сколь мужество и мудрость превосходят Красу, что в них лишь – истинно краса!» Так с ним праматерь наша говорила И взором целомудренной любви И преданности нежной на супруга Смотрела, обхватив одной рукой Стан праотца людей; нагою грудью, Вздымавшейся под золотом кудрей, Она на грудь супруга прилегала; В восторге он от красоты и нежной Покорности ее, ей улыбнулся Блаженней, чем Юпитер улыбался Юноне, тучки оплодотворяя, Из коих май цветочный сыплет дождь, И поцелуй любви чистейшей нежно Напечатлел на розовых устах. И с завистью тут Дьявол отвернулся, Но все ж, ревнуя, искоса смотрел На них, и так роптал он сам с собою: «Вид ненавистный, вид, мучений полный! Они вдвоем, в объятиях друг друга, Счастливейший в Раю имеют Рай, Вкушая здесь блаженство во блаженстве; А я меж тем судьбою брошен в Ад, Где ни любви, ни радости нет вечно, Где пылкие желанья лишь – из мук, Конечно, не легчайшие – нас мучат, Неутолимой жаждою томя. Однако мне запомнить все же надо Слова, от них услышанные мной. Здесь, кажется, не все принадлежит им: Есть роковое дерево одно, Которое зовут познанья Древом, — Им от него вкушать запрещено. Познанье им запрещено? Доверья Не видно в этом, – кроме же того, Такое запрещенье неразумно. Зачем Господь им знанья не дает? Грешно ли знать? Достойно ль знанье смерти? Иль могут верность сохранить они Посредством лишь невежества? На этом Основано и все блаженство их? Невежество – залог их послушанья И верности? Прекрасная основа, Чтоб их крушенье основать на ней! Что ж, буду я их искушать желаньем Узнать побольше и не слушать разных Заветов ненавистных, цель которых — Держать лишь в рабском униженьи тех, Которые возвысились бы знаньем До равенства с богами; пожелав Достигнуть этой цели, столь высокой, Они вкусят плодов тех и умрут. Что вероятней может быть? Однако Сперва я должен изучить подробно Весь этот сад, все осмотреть углы; Быть может, здесь, блуждая, повстречаю Кого-нибудь я из небесных Духов В тени дерев иль подле ручейка И выведать мне у него удастся Дальнейшие подробности о них. Живите же, счастливцы, наслаждайтесь, Пока я не вернусь; утехи кратки: За ними муки долгие придут!» Промолвив это, отошел он гневно И, озираясь осторожно, стал Бродить в саду, по всем холмам и долам. Меж тем на крайней долготе, где небо Встречается с землей и океаном, Садившееся солнце вниз сошло И прямо ко вратам восточным Рая Направило вечерние лучи. То был утес из алебастра, к небу До облаков всходивший, издалёка Заметный; от земли к нему вела Лишь узкая тропинка, извиваясь; Вокруг же всюду был крутой обрыв, Нависший и для всхода недоступный. Меж этих-то утесистых столбов Сидел Архангел Гавриил, начальник Сил ангельских, стоявших здесь на страже. Пред ним в геройских играх упражнялись, Сложив доспехи, юные сыны Небес; однако близко по соседству Небесное их все вооруженье Лежало – копья, шлемы и щиты, Сверкавшие алмазами и златом. Туда примчался быстро Уриил, На солнечном луче скользя поспешно, Как осенью падучая звезда Мелькает вдоль ночного небосвода, Когда обильем огненных паров Насыщен воздух; ту звезду увидя, Моряк соображает по компасу, Откуда ждать ему свирепых бурь. Приблизясь, молвил Уриил поспешно: «О Гавриил, по жребию тебе Досталась честь стоять на зоркой страже, Чтоб к этой здесь обители блаженства Не подошло и не могло б проникнуть В обитель эту никакое Зло. Но вот сегодня, около полудня, В моей явился сфере некий Дух, Желавший, как казалось, знать подробно О новых Всемогущего делах, А более всего о человеке, Его последнем образе. Ему Я описал дорогу; он немедля Пустился в путь, и я за ним следил; Но на горе, на север от Эдема, Где он спустился, обнаружил он Вид, чуждый Небу, слишком омраченный Страстями; продолжал за ним следить я, Но тень его сокрыла от меня. Боюсь я, что один из шайки мрачной Изгнанников, покинув смело бездну, Пришел, чтоб снова смуту учинить; Так позаботься ж, чтобы он был найден». Ему крылатый воин отвечал: «О Уриил, я не дивлюсь нимало, Что зренье совершенное твое Во всем кругу блистательного солнца, Где ты стоишь, все видит вдаль и вширь. Но в эту дверь и мимо этой стражи Пройти никто не может, кроме тех, Кто нам вполне знаком, как житель Неба, И от полудня не входил никто; А если Дух иной, как говоришь ты, Преградами земными не смутясь, Преодолел их, то и сам ты знаешь, Как трудно Духу заградить пути Телесными препятствиями. Если ж Тот, о котором ты сказал, внутри Здесь бродит, то, какую бы личину Он ни надел, спокоен будь: его Я разыщу до наступленья утра». Так обещал он, Уриил же снова Вернулся быстро к своему посту На солнечном луче, который ныне Вниз косвенно отнес его на солнце, Сошедшее уж ниже островов Азорских, – потому ль, что с быстротою Невероятной дивное светило В теченье дня скатилося туда, Иль потому, что, медленней вращаясь, Земля, путем кратчайшим до востока Дойдя, его оставила внизу, Там, где лучи из пурпура и злата От тучек отражаются роскошно И западный его венчают трон. И вот пришел спокойный, тихий вечер, И сумерки своей одеждой скромной Покрыли мир; умолкло все вокруг; Укрылись звери в норы, птицы в гнезда, Не спал один лишь соловей; всю ночь Гремел своей он песнею любовной, И сладко ей внимала тишина. На небесах же яркие сапфиры Зажглись живые; Геспер[109] засиял, Как вождь великолепный звездной рати, И наконец меж тучек величаво Луна явилась, как царица ночи, И несравненный свет свой пролила И мантией сребристой тьму одела. И Еве так сказал тогда Адам: «Прекрасная супруга! Ночь настала, И сладко успокоился весь мир, — Пора и нам искать отдохновенья. Как день и ночь, так точно труд и отдых Поочередно Бог распределил; И вот, росе подобно, сон нисходит И сладкою дремотой отягчает Нам веки. Без работы целый день Все прочие Его созданья бродят, Но человек на каждый день свой труд, Телесный или умственный, имеет, И тем он выше их: забота Неба — Следить за ним во всех его путях. Другие ж твари потому и праздны, Что Господу отчета не дают. Но завтра, чуть лишь утро на востоке Слегка забрезжит, предвещая свет, Подняться мы должны, чтоб труд приятный Возобновить: мы будем подстригать Все эти здесь цветущие деревья: Густая зелень темных тех аллей, Где около полудня мы гуляем, Чрезмерно уж ветвями заросла; Чтоб буйный рост их сократить, потребно, Пожалуй, больше силы и уменья, Чем скудные усилья наших рук; К тому же и цветы, что здесь опали, И смоляные капли на дорогах, Которые мешают нам ходить, Должны везде быть убраны прилежно. Покамест же велит природа нам Вкусить отраду отдыха ночного». И, в совершенной красоте своей, Супругу Ева кротко отвечала: «Творец и повелитель мой, всему, Что ты велишь, без слов я повинуюсь; Так повелел, устроил так Господь: Он – твой закон, ты – мой; знать только это — Для женщины – счастливейшее знанье И высшая ей в этом похвала. Беседуя с тобой, я забываю О времени и всяких переменах: Все хорошо, лишь только б быть с тобой. Мне сладостно и утра дуновенье, И солнечный пленительный восход, И пробужденных пташек щебетанье; Люблю я солнца первые лучи Над этою прекрасною страною, Когда оно их от востока льет На все цветы, плоды, траву, деревья, Блестящие жемчужною росою; И после теплых ласковых дождей Люблю земли дыханье плодоносной; Благословляю тихий, кроткий вечер, Когда придет он, ночи тишину И гимн ее поющей сладко птицы; Благословляю дивную луну Со звездной свитой – эти перлы неба; Но ни дыханье утра, ни восход, Ни песни пташек утренних, ни солнце Над этою прекрасною страной, Ни блеск росы на всех цветах и листьях, Ни аромат земли, дождем вспоенной, Ни вечера приход, ни тишина Прекрасной ночи с гимном нежной птицы, Ни звездный блеск, ни дивный свет луны — Ничто, ничто мне без тебя не мило! Но для чего они должны сиять Всю ночь? Зачем их свет великолепный, Когда все очи в мире сон закрыл?» И отвечал ей наш всеобщий предок: «О совершенство в образе жены, Дочь Господа и человека, Ева! От вечера до утренней поры Они должны свой путь свершать в порядке Вокруг Земли и от страны к стране, К народам, хоть еще и не рожденным, Нести свой свет; для этого они На небесах восходят и заходят. Необходимо это, чтобы в ночь Тьма древняя не завладела снова Своим господством прежним, истребив Природу всю и все, что есть живого. Притом же эти нежные огни Не только светят, а приветно греют, Имеют разнородное влиянье. Питают, увлажняют, умеряют И придают всему, что на земле Живет, способность восприять полнее, Что солнца луч могучий ниспошлет. Вот почему они, хоть тьма ночная Скрывает их порой, – не исчезают. Не думай также, милая жена, Что, если бы людей не стало в мире, На небеса никто бы не взирал И не хвалил бы Господа: мильоны Созданий бестелесных на Земле Живут вокруг, хоть нам они незримы, Когда не спим мы и когда мы спим, И созерцают, славя непрестанно, И днем и ночью все Его дела. Не слышали ль мы часто, как звучали Со склонов откликающихся гор Иль в чаще леса, в воздухе полночном, Небесные над нами голоса, По одному иль отвечая дивно Друг другу пеньем во хвалу Творца? Когда же здесь стоят они на страже Иль странствуют во тьме ночной вокруг Отрядами, их пенье раздается В сопровожденьи звуков арф небесных, В гармонию одну сливаясь с ними, И песни эти разделяют ночь И мысли наши к Небесам возносят». Так говоря, они, рука с рукой, К беседке подошли благословенной Своей. То место выбрал сам Господь, Когда все вещи строил Он на пользу И наслажденье человека. Крыша Беседки той составлена была Из плотного сплетенья мирт и лавров И прочих листьев, крепких и душистых; И рос по обе стороны акант, Зеленые же стены той беседки Душистые высокие кусты Образовали; все сорта прекрасных Цветов росли там: ирис разноцветный, Роскошнейшие розы и жасмин Цветущими головками смотрели, Мозаикой живых и нежных красок; Внизу цвели фиалки, и шафран, И гиацинт, беседки основанье Богатою каймою обрамляя Пестрей и ярче всяких дорогих Каменьев на эмблемах драгоценных. В беседку ту не мог войти никто Из тварей остальных – ни зверь, ни птица, Ни червь, ни насекомое: мешал Почтительный им страх пред человеком. В такой беседке, тихой и святой, В таком уединеньи благодатном, Не спал, хотя бы в сказках, ни Сильван[110], Ни Пан, ни дикий фавн лесной, ни нимфа; Здесь, в благодатном этом уголке, Устроила себе невеста Ева Впервые ложе брачное свое, И хор небесный песню Гименея Им пел в тот день, как нежный Ангел брака Ее привел ко праотцу людей, В нагой красе прекраснее Пандоры[111], Принесшей миру все дары богов — Принесшей в мир, увы, подобно Еве, И много тяжких бед, когда Меркурий Привел ее с высот небесных к сыну Иапета[112] безрассудному; она Красой своих очей людей пленила, И Зевс жестоко отомстил тому, Кто смел украсть его огонь священный. И вот, придя в тенистый свой приют, Они у входа стали, обернулись И под открытым небом принесли Хвалу Тому, кто создал землю, небо И все вокруг, что видели они, — И шар луны, вверху сиявший нежно, И многозвездный темный небосвод. «Ты сотворил и ночь, Творец Всесильный, Ты сотворил и день, в который мы Окончили свой труд определенный, Счастливые и помощью взаимной, И сладкою взаимностью любви, Венчающей собой блаженство наше, Которое Ты, Господи, нам дал! Ты создал это радостное место. Для нас двоих обширное чрезмерно, — Для нас, которым не с кем разделить Великое даров Твоих обилье — Без потребленья падают они! Но обещал Ты нам происхожденье От нас народа, коим вся Земля Наполнится, – и будет вместе с нами Хвалить Он благость вечную Твою, Свершая ль бодро днем свой труд урочный Иль, как теперь, вкушая дар Твой – сон». Так молвили они единодушно; Других они обрядов не имели, Как обожанье чистое Творца, Которое Ему всего угодней. Затем в беседку, внутрь, они вошли, Свободные от тяжести напрасной Стеснительных одежд, что носим мы, И рядом там легли, причем, конечно, Адам не отвернулся от супруги Пленительной своей; равно и Ева Не отказала в соблюденье правил Таинственных супружеской любви. Пускай ханжи сурово рассуждают О чистоте, невинности безгрешной, Позоря как нечистое все то, Что сам Господь наш объявляет чистым, Что соблюдать иным Он сам велит, А прочим позволяет; сам Создатель Нам размножаться повелел, и тот, Кто воздержанья требует, конечно, Служитель Зла, Враг Бога и людей. Хвала тебе, хвала, любовь супругов, Таинственный закон, источник верный Происхожденья рода человеков, — Единственная собственность в Раю, Где прочее все – общее владенье! Прелюбодейство грубой плотской страсти Ты исключила из среды людской, Отдав его бессмысленным животным; В тебе свою основу обрели Разумные, законные, святые И чистые все связи – долг, отца, Детей и братьев; нет, тебя не буду Я никогда греховною считать, Достойною стыда иль порицанья, Несвойственной святейшему из мест! Источник вечный радостей семейных, Ты чистотой их ложе облекаешь Теперь, как в те былые времена, Когда среди святых и патриархов В обычай ты вошла; в тебе любовь Свои святые стрелы мечет, светит Своей лампадой вечной, расправляет В тебе свои пурпурные крыла; В тебе она царит и торжествует — В тебе единой: нет ее в улыбках Продажных тварей, в наслажденье грубом, Случайном, равнодушном, в кратких играх Любовных, в пошлых танцах, маскарадах, Балах полночных или серенадах, Где мерзнущий на улице любовник К своей красотке гордой песню шлет, А лучше бы ее с презреньем бросил. Баюкаемы песнью соловьев, Обнявшись, спали так Адам и Ева. И розы на нагие их тела С зеленой кровли падали обильно, Чтоб новыми их утро заменило. Спи, милая, блаженная чета! Счастливейшей была б ты в этом мире, Когда бы счастья высшего искать Не стала ты и знала бы искусство Не знать того, что Небом не дано! И вот уже тенистый конус ночи До половины путь свой совершил, Покрыв собой подлунный свод обширный, Когда из врат слоновой кости белой В обычный час сторожевой отряд Блестящих Херувимов вышел. Стройно Они в порядок стали боевой, И Гавриил ближайшему по чину Сказал: «Из этой стражи, Узиил, Возьми ты половину, чтобы с юга Строжайшей сад охраной окружить, Я ж с остальными к северу направлюсь; На западе мы встретимся с тобой». И разошлись они, огням подобны, Одни – чтоб крепким Раю быть щитом, Другие, как копье, готовы к бою. Из своего отряда Гавриил Избрал двух Духов, сильных и разумных, К себе ближайших, и сказал им так: «Итуриил, и ты, Зефон: скорее Сад обыщите; все его углы Исследуйте, особенно ж беседку, Где эти два прекрасные созданья Спать улеглись, не ожидая Зла. Я вечером, перед заходом солнца, Весть получил, что некий адский Дух Пришел сюда (кто б это мог подумать?), Из Ада ускользнув, конечно, с целью Недоброю. Коль скоро вы его Найдете, то, схватив, ко мне ведите». Так молвил он и воинов лучистых Своих повел, которые сияньем Своим луны сиянье помрачали. Другие же два Ангела к беседке Отправились на поиски свои И скоро там нашли, кого искали. Он, скорчившись, как жаба, там сидел Под ухом Евы, дьявольски стараясь До органов ее воображенья Достичь, чтоб, их работу возбудив, Желанные иллюзии, виденья И грезы ей различные внушить, Иль, яд вдохнув, в особый цвет окрасить Те испаренья, что от крови чистой Восходят, как туман от ручейка, Дабы они сложилися нестройно И недовольством возбудили ум, Вселяя в нем напрасные надежды И цели, необычные желанья, Высокие намеренья и гордость. Итуриил копьем своим слегка Его коснулся, ибо ложь не может Прикосновенья вынести небесной Субстанции, не возвратив себе Свой образ настоящий; и мгновенно Враг, изумясь, что он открыт, вскочил. Так искра массу пороха взрывает, Которая, при вести о войне, Отложена в запасном магазине, И крошечное зернышко, внезапно Раздувшися, воспламеняет воздух; Так сразу Враг восстал во весь свой рост. Поражены, невольно отступили Два Ангела-красавца – так внезапно Явился им ужасный адский царь, — Затем к нему бесстрашно обратились: «Кто из мятежных Духов, обреченный На вечный Ад, осмелился сюда Войти, покинув адскую темницу? Зачем ты здесь, свой образ изменив, Сидел, как Враг, у изголовья спящих?» Им в ярости ответил Сатана: «Как! Вы меня не знаете? Однако Вы знали прежде, что я вам не ровня: На высоту, где я сидел, не смели Вы воспарить. Коль скоро вы меня Не знаете, из этого лишь видно, Как низменны вы сами – ниже всех Из ваших полчищ; если ж вам знаком я, То для чего вам спрашивать меня, Излишними словами начиная Посланье ваше? Чтоб оно, пустое, Как те слова, окончилось ничем?» Ответствуя презреньем на презренье, Ему Зефон немедля возразил: «Не думай, дух мятежный, что свой образ Ты сохранил, что он не помрачен С тех пор, как в Небесах, святой и чистый, Ты жил, и что узнать тебя не трудно. Как только ты быть добрым перестал, Ты славы той лишился, став подобен Лишь преступленью своему и мраку Тех мест, где ты томиться осужден. Однако же иди за нами: должен Ты, без сомненья, дать ответ тому, Кто нас послал; долг на него возложен Оберегать от всяких нападений Весь этот край и этих двух – от Зла». Так молвил Херувим. Отпор суровый, При юношеской прелести его, Подействовал с неотразимой силой. Стоял, смущен и уничтожен, Дьявол И чувствовал Добра все обаянье, Всю чистой добродетели красу; Он видел это и терзался горько Своей утратой; более ж всего Он тем был опечален, что другие Заметили, как изменился он. Но все-таки не показал он вида Смущенья или страха и сказал: «Что ж, если биться должен я, то лучший Пусть бьется с лучшим – с тем, кто вас послал, А не с послами иль со всеми вместе: Тогда я больше славы получу Иль меньше потеряю». «Этот страх твой, — Ему Зефон отважно возразил, — Лишь избавляет нас от испытанья, Которое могло бы показать, Что может сделать даже самый слабый Один противу грешника, который Бессилен потому, что грешен он». Враг промолчал, весь яростью объятый; Без слов вперед немедленно он шел. Так гордый конь обузданный ярится, Грызя свои стальные удила. Бежать считал напрасным он: от страха Пред Вышним у него сжималось сердце, Хоть больше ни пред кем он не дрожал. И скоро уж пришли они на запад, Где, полукруг свой обойдя, сошлись Две стражи и, сомкнувшися, стояли, Дальнейших приказаний ожидая. И громко возгласил им Гавриил: «Друзья, я слышу топот ног поспешных, Идущих к нам, и сквозь ночную тьму Итуриила и Зефона вижу, А с ними кто-то третий там идет С осанкой гордой, царственной, хоть тусклым Является его высокий образ. По облику его и по походке Я в нем Владыку Ада узнаю; Едва ли он уйдет от нас без боя. Итак, держитесь твердо: у него; В очах я гордый вызов замечаю». * * * Едва он кончил, подошли к нему Два Ангела и вкратце рассказали, Кого они с собою привели, Где найден он и за каким занятьем, Какой имел он вид и как сидел. Взглянув сурово на него, промолвил Тут Гавриил: «Как смел ты, Сатана, Предел нарушить, за твои деянья Предписанный тебе, и помешать Святому исполненью долга теми, Кто, не греша, как ты, имеет силу И право вопросить тебя: зачем Вошел ты в это место и, как видно, Намерен был нарушить мирный сон Тех, кто живет блаженно волей Бога?» Ему сказал с презреньем Сатана: «Ты, Гавриил, считался в Небе мудрым, И сам тебя считал я таковым, Но твой ответ внушает мне сомненье. Кто в мире любит муку и печаль? Кто, если он сумел найти дорогу, Не вырвался б из Ада, хоть и был К нему он присужден? И ты, конечно, Сам поступил бы так, как я; ты стал бы Искать подальше от мучений места, Надеясь отдых там себе от них Найти, увидеть радость вместо горя. Для этого и я сюда пришел. Тебе, быть может, это непонятно: Ты Зла не испытал, а ведал только Одно Добро. Ты ставишь мне в вину, Что смело я Того нарушил волю, Кто покарал нас, – пусть же Он запрет Железные свои затворы крепче, Коль хочет вечно нас держать во тьме. Вот все, что я отвечу. Остальное Все верно: я действительно был там, Где найден, как рассказывали эти, — Но в этом ни насилья нет, ни Зла». Так молвил он во гневе. Воин-Ангел Презрительно ему, с усмешкой легкой, На объясненье это отвечал: «Какая жалость! Небо потеряло Прекрасного о мудрости судью С тех пор, как изгнан Сатана, который От глупости своей так пострадал! Теперь вернулся он, бежав из плена, И выражает нам свои сомненья, Насколько мудры те, кто вопрошает, Как смел из Ада он прийти сюда, Не получив на это разрешенья. Столь мудрым он свое считает бегство От справедливой кары и от мук. Что ж, рассуждай как знаешь: ты увидишь, Что гнев, который на себя навлек Ты этим бегством, всемеро отмерит Тебе за это и прогонит в Ад Тебя со всею мудростью твоею, Которая еще не поняла, Что нет тех мук, которые могли бы Насытить бесконечный Божий гнев, Столь безрассудно вызванный тобою. Но почему же ты пришел один? Зачем весь Ад не вырвался с тобою? Иль муки прочих меньше, чем твои? Иль, может быть, тебе сносить страданья Трудней, чем им? О мужественный вождь, Бежавший первым от своих страданий, — Когда б ты объяснил причину бегства Тем воинам, которых ты покинул, То, верно бы, бежал ты не один!» * * * Нахмурясь мрачно, Враг ему ответил: «Бесстыдно насмехающийся Ангел! Ты знаешь, что умею я сносить Страдания ничуть других не хуже; Ты знаешь сам, как крепко я стоял В бою, в котором гром к тебе на помощь Пришел и поддержал твое копье, Без этого не страшное нимало! Из слов твоих, как прежде, вижу я, Насколько ты в делах войны несведущ: Не понимаешь ты, что верный вождь, Недавно потерпевший неудачу, Не станет всею силой рисковать, Сначала сам опасность не измерив. Для этого решился я один Перелететь ужасную пустыню, Чтоб высмотреть вновь сотворенный мир, О коем Ад был полн различных слухов, Надеясь лучший здесь найти приют Для войск моих, измученных борьбою, — Здесь, на земле, иль в воздухе вверху, — Хотя б пришлось из-за владений новых Еще раз испытать, что можешь сделать Ты со своею всей нарядной ратью, Которая пригодна лишь на то, Чтоб вашему услуживать Владыке На Небесах да сладко гимны петь, Перед Его престолом пресмыкаясь, На честный же едва ль способна бой». Ему ответил быстро Ангел-воин: «Сказать и тут же взять слова назад, Назвать разумным бегство от страданий И тут же в оправданье привести Желанье отыскать приют для войска — Все это обличает не вождя, А гнусного лжеца, чья ложь открыта! Себя ты смеешь верным называть — Ты, Сатана? Какое оскверненье Святого слова – верность! Но кому ж Ты верен был? Своей мятежной шайке? Толпе врагов? По телу и глава! Из верности ль и твердой дисциплины, Из долга ли присяги боевой Вы отказали все в повиновеньи Той Высшей Силе, признанной всем миром? И ты, ханжа коварный, что теперь Желаешь покровителем свободы Казаться, – разве ты не больше всех Вилял когда-то в Небе, пресмыкался И обожал Небесного Царя, В себе надежду тайную скрывая Царить, Его низвергнув, самому? Но вот что я скажу тебе, обманщик: Беги туда, откуда ты бежал, Иль, если ты еще в теченье часа Покажешься в святых пределах этих, Тебя я, в яму адскую в цепях Низвергнув, припечатаю так крепко, Что больше ты не будешь преступать Затворов, для тебя чрезмерно слабых». Так он грозил, но Сатана, угроз Не убоясь и яростью пылая Еще сильней, надменно возразил: «Ты о цепях тогда толкуй, надменный Привратник-Херувим, когда я буду Твой пленник; впрочем, ранее того Тягчайшее почувствуешь ты бремя От рук моих сильнейших, хоть и носишь Ты на крылах Небесного Царя И с равными тебе, к ярму привыкнув, Впрягаешься охотно в колесницу Победную, в которой, торжествуя, Он шествует по звездной мостовой». Пока он это говорил, зарделся Огнем пурпурным ангельский отряд И полукругом, точно полумесяц, Сомкнулася фаланга, наклонив Ему навстречу копья. Так Цереры Густое поле, зрелое для жатвы, Волнуясь, груз колосьев наклоняет Туда, куда их бурный ветер гнет, А земледелец мучится тревогой, Боясь, чтоб вместо зерен дорогих Для молотьбы солома не осталась. С другой же стороны, готовый к бою, Стоял, собрав все силы, Сатана, Отважно размахнувшись, неподвижный, Громадный, как Атлант иль Тенериф. Он упирался в тучи головою, На шлеме у него пернатый ужас Грозою веял, а в руке он нечто Похожее в одно и то же время На щит и на громадное копье, Сжимал. Дела ужасные могли бы Свершиться здесь: не только б Рай погиб, Но, может быть, и звездный свод небесный Крушенье б потерпел, и все стихии Смешались бы в ужасном столкновеньи, Когда б Предвечный не предупредил Ужасную ту битву, золотые Весы свои поставив в Небесах, Которые мы видим ныне между Астреею и Скорпионом; Он На тех весах все взвешивал созданья Свои, когда творил, – и шар земной, И воздух, чтоб дать им равновесье, Впоследствии ж все взвешивал событья, Сраженья все и царства; и теперь Две тяжести на тех весах Он взвесил: Последствия от бегства Сатаны И, против них, исход той страшной битвы, И быстро вверх взвилась вторая чаша Под коромысло. Гавриил, узрев То знаменье, сказал Врагу поспешно: «Твою я силу знаю, Сатана, Как знаешь ты мою. Та и другая — Не наши: Небом нам они даны. Итак, безумно было б нам гордиться Тем, что оружьем можем сделать мы: Не больше это, чем позволит Небо Тебе иль мне, хоть я теперь вдвойне Могуч, чтоб в грязь втоптать тебя. Чтоб в этом Ты убедился, посмотри туда, Прочти свой жребий в знаменьи небесном, Где взвешен ты; там видно, как ты легок. Как будешь слаб, сопротивляясь мне». Враг посмотрел, свою увидел чашу, Поднявшуюся вверх, – и больше спорить Не стал; бежал он с ропотом глухим, И с ним бежали все ночные тени.
Книга пятая
Содержание Приближается утро. Ева рассказывает Адаму свой беспокойный сон; ему этот сон не нравится, но он ее утешает. Затем они переходят к своим ежедневным работам. Их утренний гимн при входе в их беседку. Бог, чтобы отнять у человека возможность оправдываться, посылает Рафаила с целью увещевать его быть покорным, объяснить ему его свободу и указать на близость Врага – кто этот Враг и каков он и вообще все, что полезно знать Адаму. Рафаил нисходит в Рай; описывается его наружность. Адам, сидя у входа в свою беседку, издали видит его, идет к нему навстречу, приводит в свое жилище и угощает лучшими плодами, собранными Евой. Беседа их за столом. Рафаил исполняет данное ему поручение, рассказывая Адаму о его положении и о его Враге; по просьбе Адама он разъясняет, кто этот Враг и как он сделался таковым, начиная от первого его возмущения на Небесах и о поводе к этому возмущению: как он удалился со своими легионами на север и там убедил их восстать вместе с ним, причем соблазнил всех, кроме Абдиила, который сначала пытался отсоветовать его от этого предприятия и спорил с ним, а затем покинул Сатану.
Едва с востока утро золотое Приблизилось на розовых стопах, Жемчужною росой обрызгав землю, — Как уж Адам проснулся, ибо сон Имел он легкий, порожденный чистым Пищевареньем, испареньем нежным От скромной пищи; шелеста листов Иль шепота ручья под нежной дымкой Тумана предрассветного, когда Аврора хочет распустить свой веер, Иль пенья пташек утренних в кустах Довольно было, чтобы он проснулся. Тем более он удивлен был, видя, Что Ева не проснулась: беспокойно Она дышала, кудри разметав, С горящими щеками. Приподнявшись, Влюбленным взором, с нежностью сердечной, Смотрел Адам на эту красоту, Которая и в сне и в пробужденьи Была особой прелести полна. Затем он кротким голосом, подобно Зефиру, обвевающему Флору[113], Ее руки коснувшися, сказал: «Проснись, моя красавица-супруга, Последняя, бесценная находка, Последний, самый лучший дар Небес, Мой друг и вечно новая мне радость! Проснись! Смотри: уже сияет утро, И нас зовут уж свежие поля; Встань, чтобы нам не пропустить восхода, Чтоб посмотреть, как пышно уж взошли Посадки наши нежные, как дивно Лимонная вкруг роща расцвела, Что каплет с мирры и с травы душистой, Как все природы краски хороши, Как на цветке пчела уже уселась И сладкий сок старается извлечь!» Так он шептал – и разбудил супругу; Она же, взор со страхом на него Уставив и обняв его, сказала: «О ты, один, в ком думы все мои! В ком слава вся моя, все совершенства! Как рада видеть я твое лицо, Как рада я, что утро возвратилось! Ах, в эту ночь (такой еще доныне Не знала ночи я) не о тебе Я грезила, как прежде, – если точно Все то, что мне приснилось, были грезы; Я грезила не о работах дня Минувшего, не о труде на завтра, — Обида и смятенье снились мне, Каких до этой ночи беспокойной Не знала я. Послышалось мне вдруг, Что кто-то, наклонясь мне близко к уху, Зовет меня – так ласково – гулять; Я думала, что это твой был голос. Он говорил: встань, Ева; что ты спишь? Так хорошо теперь, прохладно, тихо; Молчанье нарушает лишь одна Ночная птица нежная, что в сладком Томленьи песню страстную поет; Луны лик полный царственно сияет И теням ночи прелесть придает. И для чего? Никто того не видит; Лишь небо смотрит тысячью очей; Но на кого смотреть природа жаждет Всего охотней, как не на тебя, Чей вид – всем радость, всем очарованье, Чья красота влечет к себе весь мир? На этот зов – как будто твой – я встала, Но не нашла тебя; и я пошла Тебя искать; одна блуждала долго И по путям каким-то вдруг пришла Я к Дереву запретному познанья. Оно прекрасным показалось мне — Прекрасней, чем я днем его видала, И я смотрела на него, дивясь. Тут кто-то рядом стал со мной – крылатый, Подобный видом жителям Небес, Которые являлись нам с тобою; С его кудрей струился аромат Амброзии. И он смотрел на древо. – О дивное растенье, – молвил он, — Как ты плодами чудными богато! Ужель никто тебя не облегчит От бремени такого – не захочет Никто отведать сладости твоей? Никто – ни Бог, ни человек? Ужели Познанье так должны мы презирать? Что тех плодов вкусить мешает? Зависть Иль осторожность тот запрет внушила? Но запрещай кто хочет: никому Не дам я отстранить меня отныне От благ, тобой предложенных, – затем Ты и растешь. И тут, не медля боле, Отважную он руку протянул И, плод сорвав, его отведал. Ужас Сковал меня при дерзких тех словах, Поддержанных таким же дерзким делом, А он возликовал: о дивный плод Божественный! Сам по себе ты сладок, Но вдвое слаще, сорванный так смело! Мне кажется, что здесь он запрещен Лишь потому, что для богов он нужен Иль может превратить людей в богов! И почему ж не превратиться людям В богов? Добро, чем более оно Распространится, тем обильней станет; Тем не унижен будет и Творец, А лишь получит более почета. Приди ж и ты, счастливое созданье, Прекрасное, как Ангелы Небес, — Воспользуйся и ты плодом тем, Ева! Блаженна ты – еще блаженней станешь, Хоть и не станешь лучше, чем была. Вкуси плода и будь с тех пор богиней Среди богов; не только на земле Ты будешь жить, а воспаришь и в воздух, Подобно нам; потом и в Небеса Проникнешь ты, как это заслужила; Увидишь ты, как боги там живут, И заживешь там и сама, как боги. Так он сказал, и ближе подошел, И часть плода, которым так отважно Он овладел, к устам моим поднес. Приятный, вкусный аромат так сильно Тогда мой голод возбудил, что мне Казалось невозможным не отведать Плода, – и я отведала его. И вдруг я с ним под облака взлетела И видела, как подо мной Земля Простерлась вдаль и вширь неизмеримо, Открыв разнообразные виды; И я дивилась своему полету И возвышенью дивному. Но вдруг Исчез мой спутник, я же вниз упала И погрузилась вновь в глубокий сон. О, как теперь я рада, что проснулась И что все это было лишь во сне!» Так рассказала Ева все, что было С ней ночью. Грустно молвил ей Адам: «Друг милый, совершеннейший мой образ И половина лучшая моя! Не менее, чем ты, и я взволнован Тревогами твоими в эту ночь, И весь твой сон не нравится мне странный: Боюсь, что происходит он от Зла. Откуда бы, однако, Злу явиться? В тебе его быть не могло: ты чистой Сотворена. Но знай, что есть в душе Способностей немало низших; разум — Их вождь, а вслед за ним воображенье Владеет ими. От предметов внешних, Которые пять чувств во время бденья Воспринимают, создает оно Нам образы – воздушные виденья; Соединяя их иль разделяя, Наш разум строит все, что утверждать Иль отрицать мы можем, образуя То, что зовется знаньем или мненьем; Когда ж природа отдыхает, он В свое жилье отдельное уходит. И вот порой, в отсутствие его, Ему воображенье подражает, Но, образы некстати съединив, Смятенье лишь нередко производит — Особенно во снах, – в словах и деле Перемешав прошедшее с позднейшим. Мне кажется, подобное же сходство Я нахожу меж этим сном твоим И нашею беседой накануне, Хотя и с неким странным прибавленьем. Но не грусти о том: нередко Зло Приходит Богу или человеку На ум и, не одобрено, опять Уходит прочь, не оставляя вовсе Ни пятен, ни ущерба за собой. Так и теперь питаю я надежду, Что то, чего страшилась ты во сне, Ты наяву решительно отвергнешь. Не бойся же, не омрачай печалью Ты этот взор, который должен быть Яснее и приветливей, чем утро, Улыбкою встречающее мир! Пойдем теперь к занятьям нашим новым Меж свежих рощ, фонтанов и цветов, Открывших выход лучшим ароматам, Которые в них накопила ночь Тебе на утешенье и на радость!» Так ободрял он милую супругу, И вскоре успокоилась она, Но все ж из глаз стряхнула по слезинке, Их поспешив кудрями отереть. Другие ж драгоценные две капли, Которые стояли в тех очах, Как в хрустале прозрачном, поцелуем Он снял как знак ее печали нежной И страха пред грозившим ей грехом. Так прояснилось все, и снова дружно Они стремятся в поле; но сперва, При выходе из-под тенистой крыши, Когда блеснул пред ними свет дневной И показалось солнце, лишь недавно Взошедшее над краем океана, Послав свои росистые лучи Вдоль по Земле, во весь восток широкий, К полям счастливым Рая и Эдема, Они склонили головы свои И начали обычные молитвы, Которые, как утреннюю дань, Они всегда усердно возносили В различной форме. Слов разнообразье, Как и восторг священный, украшали Непроизвольно их хвалу Творцу; Сама собой у них слагалась песня И красноречье сладкое лилось, С их уст легко то прозой, то стихами, Звучнее лютни или арфы нежной: «Твои все это славные дела, Отец добра, Владыка Всемогущий! Твое созданье этот чудный мир, — О, как же должен сам Ты быть чудесен! Неизреченный, выше всех Небес Ты восседаешь; Ты для нас невидим, Иль слабо лишь Тебя мы узнаём В делах Твоих малейших, – но и в этом Твоя нам благость вечная видна, Которая превыше наших мыслей, Как вечное могущество Твое! О, говорите те, кто лучше может, Чем мы, Его поведать, – дети света, Вы, Ангелы! Вы видите Его, Вы славите Его вокруг престола Святой небесной песнью день и ночь! Вы, на Земле и Небе все созданья, Соединитесь, чтоб Его хвалить! Пусть в той хвале Он первый, и последний, И средний будет – вечно, без конца! И ты, из звезд прекраснейшая, ночи Последнее звено иль, лучше, первый Восхода вестник, верный дня залог, Венчающий кружком своим блестящим Улыбку утра, восхваляй Его В своей ты сфере в сладкий час рассвета! И ты, о солнце, око и душа Вселенной, громко о Его величьи Свидетельствуй, звучи Ему хвалой В своем теченьи вечном – при восходе, На высоте зенита, на закате! И ты, луна, которая то солнце Встречаешь при восходе, то бежишь С толпою неподвижных звезд, влекомых Движеньем и вращеньем небосвода, И вы, пять прочих странствующих звезд, Свершающих таинственный свой танец В гармонии чудесной, воспевайте Хвалу Тому, Кто свет воззвал из тьмы! Ты, воздух, вы, все прочие стихии, Старейшее рожденье недр природы, — Вы в непрерывном беге четверном, В смешении своем разнообразном Дающие питанье всем вещам, — Всегда Творца великого хвалите! Вы, влажные туманы и пары, Что серыми вздымаетесь волнами С дымящихся озер иль с гор высоких, Пока вас солнце не позолотит, — Вздымайтесь в честь Создателя вселенной, Чтоб свод небесный тучами одеть Иль пасть дождем на жаждущую сушу И тем хвалу Великому воздать! Вы, ветры, с четырех углов вселенной Несущие дыхание свое, — Его хвалите тихо или громко! Вы, сосны исполинские, качайте Вершинами и с вами все растенья, Главу свою склоняя перед Ним! Вы, ручейки, в своем журчащем беге Прозрачных струй мелодией живою Гремящие, – Его хвалите вы! Вы, все живые души в этом мире, Свои соедините голоса! Вы, птицы, чьи восходят песнопенья До врат небесных, – на своих крылах К Нему свою хвалу вы возносите! Вы, твари все, скользящие в воде, Иль по полям шагающие статно, Иль по земле ползущие внизу, — Свидетелями будьте – воспевали ль Ему хвалу мы вечером и утром, В долинах, на холмах иль у ручьев В тени дерев, дабы Его прославить! Хвала Тебе, Владыка всей вселенной! О, будь столь благ, чтоб дать нам лишь добро! И если Зло к нам в эту ночь прокралось, Рассей его, как свет рассеял тьму!» Так оба, непорочные, молились, И в мысли их мир прочный низошел, И обрели они покой желанный. Затем они к своей работе сельской Спешат, меж трав росистых и цветов, Туда, где плодоносные деревья Свои чрезмерно ветви распростерли И где была нужна работа рук, Чтоб помешать излишнему сплетенью, Иль где потребно было виноград Обвить вкруг ильма: нежно, как супруга, Он обнял крепкий мужественный ствол И кисти вкруг росистые развесил, Плодом усыновленным украшая Его сухие ветви. Милосердно Взирал на них великий Царь Небес. И вот к Себе призвал Он Рафаила, Общительного духа, что когда-то Сопровождал Товию и его От смерти спас в опасном браке с девой, В замужество вступавшею семь раз. «Ты слышал, Рафаил, – сказал Предвечный, — Что Сатана, из Ада ускользнув И долгий путь пройдя сквозь бездну мрака, Творит в Раю, – как ночью он смущал Чету людей, как в их лице намерен Он разом погубить весь род людской. Иди ж и проведи как друг в беседе, В Раю с Адамом половину дня. Его ты встретишь там в тени беседки, Куда, чтоб зной полудня переждать И отдохнуть там от труда дневного, А также чтоб поесть или уснуть, Придет он. Поведи свою беседу Так, чтобы понял он, сколь он блажен И что блаженством этим он владеет Вполне свободно, волею своей; Скажи ему, что так как эта воля Свободна, то изменчива она; Остереги его, дабы не слишком Себя он в безопасности считал; Открой ему, напротив, всю опасность И от кого ему она грозит; Открой ему, кто Враг его, который Отпал недавно от Небес, а ныне Стремится, чтоб другие точно так, Как он, свое утратили блаженство. Насильем? Нет, в том встретит он преграду: Коварством, ложью действовать он будет. Об этом всем дай человеку знать, Чтоб он, по воле собственной нарушив Святой завет, не мог потом сказать, Что был застигнут он врасплох, что не был Предупрежден иль предостережен». Так говорил ему Отец наш Вечный И тем всю справедливость совершил. Святой же Ангел, выслушав веленье, Его немедля начал исполнять. Средь тысячи блестящих Духов Неба, Стоял он, крылья пышные свои Сложив вокруг себя; легко вспорхнул он Из их среды и быстро полетел Сквозь Небеса; все ангельские хоры Повсюду расступились перед ним, Путь открывая через эмпиреи. Вот он домчался до небесных врат, И перед ним они раскрылись сами На золотых своих петлях – так дивно Божественный их Зодчий сотворил. Ни облачком, ни звездами отсюда — Ничем его не заслонялся взор, И Землю он перед собой увидел, Хоть малою казалася она, Подобная другим блестящим сферам, — Узрел на ней и Божий сад, и кедры, Венчавшие высокие холмы. Ее ясней он различал, чем ночью Мог Галилей, смотря в свое стекло, Увидеть то, что он считал за страны И области на светлом лунном диске, Ясней, чем лоцман видит средь Циклад Пятном туманным Самос или Делос, Вдали встающий. Наклонясь вперед, Летит он быстро сквозь эфир небесный Среди миров; вот рассекает он Полярный ветер быстрыми крылами; Вот реет он уж в воздухе земном На высоте орлиного паренья, И на него вокруг дивятся птицы: Он фениксом является меж них[114] Единственным, который, пепел свой Неся, летит в египетские Фивы, Чтоб схоронить его во храме солнца. Вот он уже спустился на утес Восточный Рая, образ свой обычный Приняв: шестикрылатый Серафим, Со всех сторон он осенен крылами, Из коих два, с его широких плеч Спускаясь, пышной мантиею царской Ему роскошно одевали грудь, Другие два легли, как звездный пояс, Вкруг чресл его, покрывши их и бедра, Как разноцветный золотистый пух, А третья пара покрывала ноги, От пяток исходя, кольчугой нежной Из перьев, светлых, как лазурь небес. Так он стоял, подобный сыну Майи[115], И оперенье отряхал свое, Небесное вокруг благоуханье Распространяя. Ангелы, на страже Стоявшие, тотчас его узнали И с почестями встретили его, Согласными с его высоким саном И порученьем Господа ему: Им было ясно, что за неким делом Великим он ниспослан. Их шатры Блестящие он миновал и вскоре Вошел в благословенные поля Чрез рощи мирры, кассии и нарда, Струившие бальзам из всех цветов; Здесь роскошью безумною природа Блистала в первой юности своей, И девственной фантазией играла, И расточала сладости вокруг Без всякого числа и без расчета. Адам увидел издали его Сквозь лес душистый, сидя у беседки В тени, при входе; солнце в этот час, В зенит поднявшись, жаркими лучами, Казалось, проникало в глубь земли И согревало даже свыше меры. Внутри ж беседки Ева в это время Готовила обед из разных сочных Плодов, дающих аппетит здоровый, И, чтобы жажду утолить, питье Из сладких соков, молоку подобных, Различных ягод и из винограда. Ее окликнул радостно Адам: «Иди сюда, смотри скорее, Ева! Вот вид, достойный зренья твоего! Смотри, какое чудное виденье Подходит к нам по этому пути, — Как будто бы второе солнце в полдень Взошло! Быть может, новую приносит Нам заповедь небесный тот посол И удостоит нас быть нашим гостем. Иди же – все, что лучшего в запасе Имеешь ты, обильно собери, Чтоб с честью принят был небесный странник. Прилично нам даятелю воздать Его деяньем, щедро уступая, Что щедро нам дано; природа здесь Роскошно множит рост свой плодоносный, И чем ее мы больше облегчим От бремени, тем даст плодов нам больше: Она велит запасов не жалеть!» «О мой Адам, – ему сказала Ева, — Комок земного праха, освященный И одухотворенный Богом! Малый Достаточен запас, когда вокруг В любое время и на каждой ветви Висят повсюду зрелые плоды, За исключеньем разве тех, что лучше Становятся от сохраненья, или Тех, коих сок чрезмерно водянист И от броженья портится. Однако Я поспешу сорвать со всех дерев, Со всех растений самый лучший выбор Плодов и сочных овощей, чтоб мог Гость ангельский наглядно убедиться, Что на Земле свои рассыпал блага Бог столь же щедро, как и в Небесах». Так говоря, поспешно обратилась К своим делам хозяйственным она, Полна забот, чтоб выбрать угощенье Как можно лучше и в таком порядке, Чтоб вкус один другому не вредил, Чтоб кушанья не портили друг друга, Плохим соединеньем, но, напротив, Ласкали б вкус приятной чередой. Итак, она старается, срывая Со всех ветвей все, что дает Земля, Мать общая, – что в Индии Восточной Иль Западной она приносит нам, На берегах Понтийских или Пунийских[116] Иль там, где Алкиной[117] царил, – плоды Возможных всех сортов – то с жесткой кожей, То с мягкою, то с длинно-волосистой, То в скорлупе – и щедрою рукой Все ставит их на стол; а для напитков Искусно выжимает виноград И безобидный муст готовит, также Разнообразных ягод сладкий сок И молоко растительное, ловко Плодов различных косточки разбив. Есть у нее и чистые сосуды Для этих всех напитков. Наконец Спешит она душистыми ветвями И розами устлать беседки пол. * * * Меж тем великий праотец наш общий, Поднявшися, пошел навстречу гостю, Неся богоподобному привет. Он шел один, без всякой свиты, кроме Своих природных совершенств: он сам. В себе самом носил свой сан высокий, Торжественней, чем скучная вся пышность Князей, с их длинной свитою коней, Ведомых за узду, и слуг в одеждах, Покрытых златом, чтобы ослепить Толпу, на них взирающую жадно. Приблизившись, Адам хотя без страха, Но с кротким подчиненьем и почтеньем Склонился перед высшим существом И молвил: «Ты, я вижу, небожитель: Не кто иной, как жители Небес, Не обладает образом столь дивным; И так как ты с престола в Небесах Сошел сюда в блаженные селенья, Своим их посещением почтив, То удостой у нас двоих, которым Всевышний дал край этот во владенье, Провесть отдохновения часы В тенистой той беседке и отведать Все то, что сад нам лучшего дает, Пока спадет полудня зной великий И солнце, ниже к западу сойдя, Нам принесет желанную прохладу». И доблестный ответил Ангел кротко: «Адам, затем сюда я и пришел; Притом ты создан так и обитаешь В таком блаженном месте, что достоин К себе небесных Духов приглашать. Пойдем с тобою в тень твоей беседки; Весь день, пока к нам вечер не придет, Я быть могу с тобой». И вот в древесный Приют они пришли, который им, Как дерево Помоны[118], улыбался И ароматом сладостным дышал; Его собою украшала Ева, Одетая лишь собственной красой, Прекраснее стократ, чем Нимфы леса Иль три богини, в наготе своей На древней Иде спорившие гордо[119]. Приветствуя посланника Небес, Она нужды в одежде не имела, Как добродетель чистая, и мысли Нескромные не красили ланит. Ей Ангел произнес привет священный — Такой, который много лет спустя Услышала Пречистая Мария, Вторая Ева: «Радуйся, о мать Людского рода! Плодоносным чревом Своим ты миру больше дашь сынов, Чем эти все плоды разнообразных Древес Господних на твоем столе!» Обширный стол составлен был из дерна. Сиденья были мшистые вокруг, А на столе обильно возвышалось Все то, что осень щедрая дает: Здесь, впрочем, и весна и осень дружно В дарах участье принимали. Краткий Перед обедом велся разговор, Без опасенья, что обед простынет; Затем сказал наш праотец: «Небесный Наш гость, отведай разнородных благ, Которые Земля дает без меры На пропитанье и в усладу нам По повеленью нашего Кормильца, От Коего исходит все добро. Быть может, пища эта и безвкусна Для Духа, но другой не знаю я: Ее лишь всем дает Отец Небесный». Ему ответил Ангел: «Потому То, что дает Он (да поется вечно Хвала Ему!) на пищу человеку, Который сам отчасти также Дух, Пригодно в пищу и чистейшим Духам, И требует подобной чистой пищи Бесплотное настолько ж существо, Как существо разумное людское. В том и другом немало низших есть Способностей и чувств; то и другое Способно видеть, слышать, обонять И осязать, имеет вкус и в тело, Переварив, употребляет пищу, А после, превращенье претерпев, Телесное становится духовным. Знай: все, что Богом создано, должно Поддерживаться пищей; элементы Грубейшие тончайшим на питанье Идут: земля собой питает воду, Вода и суша – воздух; воздух кормит Собой огни небесные, и низший Из них – луну; когда на лунном лике Ты видишь пятна, это след нечистых Паров земных, которые еще В субстанцию луны не превратились. И месяц также испаряет пищу С сырого шара в высшие миры: А солнце, всем им свет свой уделяя, Питается от влажных их паров И каждый вечер трапезу вкушает, Спускаясь в океан. Хоть в Небесах Амброзией цветут деревья жизни И нектара исполнен виноград, Хоть каждый день мы утром собираем Со всех ветвей медовую росу И перлами усеяна там почва, Но Бог и здесь, по благости Своей, Рассыпал столько новых наслаждений, Что можно их с небесными сравнить. Поэтому не думай, что способен Твоим я угощеньем пренебречь». Затем, за стол усевшись, приступили Они к еде; и Ангел также ел — Не кажущимся образом, для виду, Как богословы любят толковать: Он обнаружил настоящий голод И с аппетитом пищу поглощал, Дабы ее усвоить; проникает Она легко и быстро в тело духов. И удивляться этому нельзя, Коль скоро мы припомним, что алхимик Огнем углей коптящих превращает — Иль думает, что может превратить, — Металлы, из руды простой и грязной Добытые, в сверкающее злато. Нагая Ева, за столом служа, Им сладостями кубки наполняла. О милая невинность, райской сени Достойная! Теперь, как никогда, Заслуживать могли бы извиненья, В тебя влюбившись, Божии сыны! Но в их сердцах любовь без страсти плотской Царила; ревность им была чужда, Которою любовник оскорбленный Терзается, в ней Ад свой находя. Когда ж они питьем и вкусной пищей Насытились, себя не отягчив, — Тотчас же мысль явилась у Адама — Не упустить благоприятный случай Беседы этой важной, чтоб узнать Побольше о делах иного мира, О жизни тех, которые его Во всем столь выше, чей лучистый образ Божественным блистает отраженьем, Чьи дарованья высшие и силы Столь превосходят силы человека. И вот к слуге высокому Небес Такую речь он скромную направил: «Сожитель Бога! Ныне вижу я, Как человека ты почтил любовью. Сюда, под кровлю низкую мою, Ты снизошел, земных плодов отведал; Хоть пища та – не ангельская, все ж Ее с такою принял ты охотой, Что, кажется, небесные пиры Тебя насытить лучше не могли бы, — А как их можно с нашими сравнить?» Ему ответил иерарх крылатый: «Адам, единый Всемогущий есть, От Коего все вещи происходят И снова возвращаются к Нему, Коль от добра они не отвратятся. Все совершенным создано, из общей Материи первичной, в разных формах И степенях субстанции иль жизни, — Но тем духовней, утонченней, чище, Чем ближе по природе к Божеству Иль чем к Нему усерднее стремится В своей особой деятельной сфере. Таким путем духовной высоты И тело может достигать по мере Способностей своих. Так от корней Зеленый стебель высшего устройства Восходит вверх; он производит листья Еще воздушней; наконец дает Цветок прекрасный, в высшем совершенстве Струящий свой духовный аромат; Цветок и плод, как пища человека, В нем достигая высших степеней, Претерпевают дальше превращенье В дух жизненный, животный и разумный: Так жизнь и чувство создают они, И пониманье, и воображенье; От них душа имеет разум свой, Притом двоякий: или к рассужденью Он больше склонен, или к созерцанью; Вам первое присуще, нам – второе; Различие лишь в степени, а суть — Одна у них. Итак, не удивляйся, Что вещи, Богом посланные вам На благо, я, как вы, не отвергаю, А ем и также превращаю в тело Мое. Придут, быть может, времена, Когда и люди с Ангелами вместе Жить будут и привыкнут к их еде, Найдя ее не слишком легкой пищей; Быть может, под влияньем пищи этой И ваше тело превратится в дух И, окрылясь, как мы, в эфир небесный Поднимется иль будет обитать, По выбору, здесь иль в Раю небесном. Возможно это, если сохраните Покорность вы и верную любовь Сыновнюю к Тому, Чьи вы созданья. До тех же пор спокойно наслаждайтесь Блаженством всем, которое вместить Вы можете в блаженном этом месте, Пока у вас на большее нет сил». И патриарх людей ему ответил: «Дух благосклонный, милосердый гость! Ты дивно описал мне путь, которым Расширить наше знанье можем мы; Ты разъяснил мне лестницу природы От центра до окружности ее, По ступеням которой, в созерцанья Созданий Божьих, к Богу восходить Мы понемногу можем. Но скажи мне, Что значит это предостереженье — Что мы должны покорность сохранить? Как можем мы не сохранить покорность Тому иль позабыть любовь к Тому, Кто сотворил нас из земного праха И поселил в таком чудесном месте, Где мы блаженны выше меры, – больше, Чем мы желать могли бы иль мечтать?» Тут Ангел молвил: «Сын Земли и Неба, Внемли моим словам. Своим блаженством Ты Господу обязан; если сможешь Блаженство это сохранить, то будешь Обязан тем себе лишь одному, Через свою покорность: помни это! О том тебя предупреждаю я. Тебя Бог создал, правда, совершенным, Однако же не неизменным; правда, Ты по природе добр, но сохранить Ту доброту в твоей полнейшей власти. Свободною владеешь волей ты, Нет над тобой судьбы, тебе безвестной, И нет необходимости слепой. Покорности Бог хочет добровольной, Не принужденной, коей никогда Не примет Он; подумай, в самом деле, Как могут несвободные сердца Быть в верности испытаны? Как может Служить Ему охотно тот, чья воля Судьбой заране определена И выбора в поступках не имеет? Я сам и Силы ангельские все, Сидящие пред Богом на престолах, Блаженны точно так же, как и вы, До тех лишь пор, пока Ему покорны, И нет иной опоры нам! Мы служим Ему свободно, ибо любим мы Его вполне свободно; в нашей воле — Любить Его иль не любить, держаться Его – иль пасть. И некие уж пали, Ему покорность преступив, и были Низвергнуты с Небес в глубокий Ад. О страшное паденье! От такого Блаженства – и в такую бездну бед!» Ему сказал великий прародитель: «Божественный наставник! Слушал я Твои слова с вниманьем глубочайшим И с большим наслаждением, чем пенье Ночное Херувимов на холмах Окрестных; знаю также, что я создан Вполне свободным в воле и в поступках; Но все же я уверен был всегда, Уверен и теперь, что не забудем Мы никогда к Создателю любви И что повиноваться будем вечно Единому, Которого веленья Столь праведны. Но то, что ты сказал О происшедшем в Небесах, сомненья Внушает мне; желал бы я услышать Поболее, коль согласишься ты, О тех событьях. Странно и чудесно Должно быть это; выслушана быть В безмолвии глубоком эта повесть Достойна. Но пред нами – долгий день: Окончило едва лишь половину Своей дороги солнце и теперь Путь остальной едва лишь начинает По кругу необъятному Небес». Так умолял Адам; и Рафаил, Немного поразмыслив, согласился: «Великого, о первый из людей, Ты просишь у меня; к задаче трудной И грустной мне придется приступить. Как рассказать в словах, для человека Понятных, все дела незримых духов Враждующих? Как расскажу без горя О гибели столь многих, прежде славных И совершенных до паденья их? Как, наконец, открыть и выдать тайны Иного мира – и законно ль это? Но ради блага твоего готов Решиться я на это; то, что выше Людского пониманья, постараюсь Тебе я объяснить, уподобляя Духовное телесному; а впрочем, Земля, быть может, только неба тень, И более небесное земному Подобно, чем привыкли думать вы. «Еще мир этот не существовал; Хаос царил в местах, где ныне Небо Вращается и где теперь Земля Подвешена за центр. И вот однажды Великий год небесный день принес (Затем, что даже в вечности движенье Во времени свершается и мерит Оно собой все временные вещи Прошедшим, настоящим и грядущим) — День роковой, когда высокий зов Властителя все ангельские рати Пред троном Всемогущего собрал. Со всех концов Небес они явились, Бесчисленны, с начальствами своими, В блистательном строю. Подъяты пышно, Сверкали мириады мириад Хоругвей и знамен высоких, вея Над ними и собою означая Деленье на подвластные отряды И степени; носили те знамёна Блестящие – святые знаки дел И подвигов великих, совершенных Любовию и ревностью святой. Когда в неописуемо громадном Пространстве, круг за кругом, обступили Они Его сияющий престол, С горы высокой пламенной, которой Вершина так сияла, что была Невидима, Отец наш Бесконечный, Имея одесную во блаженстве Божественного Сына, нам изрек: «Вы, Ангелы, внемлите, дети света, Престолы, Власти, Доблести и Силы, Навеки непреложный Мой завет: Сегодня я родил Того, кто будет Моим Единым Сыном называться; Его на сей святой горе на царство Помазал Я; Он будет одесную Меня сидеть; Он будет ваш Глава; И Я дал клятву пред Самим Собою, Что будут все пред Ним на Небесах Склонять свои колена, признавая Его навеки Господом своим. Он – Мой наместник; под Его правленьем Единою все слейтеся душой В блаженстве вечном. Тот, кто непокорен Ему, – Мне непокорен; тот нарушил Навек союз священный между нами, Отпал от Бога он и лицезренья Блаженного; низвергнут будет он Во тьму и бездну и томиться будет Там вечно, без возврата, без конца!» Так говорил нам Всемогущий; всеми, Казалось, речь одобрена была, — Казалось так, на деле же – не всеми. Как и другие праздничные дни, День этот проведен был в песнопеньях Вокруг горы священной той и в плясках Мистических, скорей всего подобных Движениям планет на небосводе И прикрепленных звезд на нем: так сложны, Запутанны они, так сплетены, Что в них как будто вовсе нет порядка, — Однако же тем правильней они, Чем кажутся неправильней. При этом Такие песни сладкие звучали Божественной гармонией, что им Сам Бог внимал с великим наслажденьем. Вот наконец и вечер подошел (На Небесах у нас есть также вечер И утро, ради смены, нам приятной, Хотя необходимости в том нет), — И после пляски к сладкому обеду Охотно приступили все: повсюду, Где их круги стояли, вдруг явились Столы и пища Ангелов на них; Пурпурный нектар там сверкал в сосудах Жемчужных иль алмазных иль из злата Массивного, и дивное вино Небесных виноградников струилось. Возлегши на цветах и увенчав Главы цветами, пили и вкушали Они в своем блаженном единеньи, Бессмертием и радостью дыша, Не пресыщаясь, ибо полной мерой Избыток служит там, перед лицом Владыки Всеблагого, эти блага Дарившего им щедрою рукой И радостно взиравшего на радость. Вот ночь уже спустилась в облаках, Амброзию струивших, от вершины Горы высокой Божией, откуда И свет и тень исходит; изменило Свой лик блестящий небо в полусвет, Приятный взору (темным не бывает Там покрывало ночи), – отдых сна На всех спустился розовой росою (Лишь око Бога никогда не спит); По всей равнине, вширь и вдаль, – обширней, Чем если бы весь этот шар Земли В одну развернут плоскость был (громадны Владенья Бога), – ангельские рати, В бесчисленных отрядах и полках, Расположили лагерь вдоль теченья Живых потоков, меж деревьев жизни; Равнина вдруг покрылась без числа Шатрами и беседками, в которых, Обвеяны прохладным ветерком, Спокойный сон свой Ангелы вкушали. Не спали только те, кто вкруг престола Всевышнего по очереди пели Хвалебный дивный гимн Ему всю ночь; Не спал и Сатана (зови отныне Его ты этим именем: иное Носил он прежде имя, но его На Небесах с тех пор не произносят). Один из первых, если не первейший Он был среди Архангелов, велик Могуществом, благоволеньем Бога И чином выдающимся своим, Но завистью был отягчен глубокой К Божественному Сыну, в этот день Почтенному Отцом Своим великим, Который объявил Его Царем, Помазанным Мессиею; дух гордый Не мог такого зрелища снести И счел себя обиженным; глубокой Досадою и злобой он проникся; И вот, как только полночь принесла Всеобщий сон отрадный и молчанье, Решился он, собрав все легионы Свои, покинуть гордо этот край, С презреньем удалиться от престола Всевышнего, покорность преступив; И, разбудив ближайшего по чину К себе, повел такую тайно речь: «Спокойно спишь ты, дорогой товарищ? Ужель твои смежает веки сон? Ужели ты забыл, что за веленье Слетело с уст Всевышнего вчера? Ты поверять свои привык мне думы, Как я всегда свои тебе вверял; Когда не спали, были мы согласны, — Ужели сон теперь нас разлучит? Даны, как видишь, новые законы Тем, кто царит; у тех, кто подчинен, Должны и мысли новые возникнуть, И вновь теперь мы обсудить должны, Что, может быть, произойдет отныне. Подробнее об этом говорить Небезопасно здесь; сбери ж скорее Старейшин всех от этих мириад, Которыми начальствуем мы оба, И сообщи приказ им мой: спешить, Пока не снят покров тенистой ночи, Со всеми, чьи знамена мне покорны, В край северный, в подвластную нам область, Чтоб обсудить и приготовить там Прием достойный нашему Мессии, Великому Царю, и восприять Его веленья новые; все царство Он, торжествуя, будет обходить И нам дарует новые законы». Так говорил ему Архангел лживый И подчинил влиянью своему Зловредному доверчивую душу Соратника, который стал сзывать По одному правителей подвластных И рассказал, что слышал: что верховный Глава велит поднять великий стяг И выступить в поход, пока не сняты С небес покровы темноты ночной. При этом он им объяснил причину Распоряженья этого, а также В них постарался ревность возбудить Двусмысленною речью и разведать Их верность иль невинность совратить. Но все они повиновались сразу Велению и зову своего Великого властителя: недаром Великое он имя в Небесах Имел и чином был весьма возвышен. Лицо его влекло их за собой, Как утренней звезды сиянье мощно Влечет рой звезд; итак, он хитрой ложью Сумел увлечь треть воинства Небес. Но Вечное Недремлющее Око, От коего и самым сокровенным Нельзя укрыться мыслям, с высоты Святой горы, где ночью золотые Светильники сияли перед ним, Увидело, без помощи их света, Какой назрел мятеж, кем поднят он, Распространен между сынами утра И сколько их противится веленью Высокому Его; тогда с улыбкой Единственному Сыну молвил Бог: «О Сын, в котором, в полном отраженьи, Я созерцаю славу всю Мою, Преемник всемогущества Господня! Дошло, пожалуй, дело до того, Что это всемогущество придется Нам охранять, все средства испытать, Чтоб удержать Нам все, что Мы издревле Зовем Своей Божественною Властью. Такой великий Враг восстал на Нас, Намереваясь свой престол высокий Воздвигнуть смело, с Нами наравне, На севере обширном; недоволен И этим, он замыслил испытать В сраженьи Нашу силу, Наше право! Так будем же готовы отрядить На этот случай прочие все силы, Оставшиеся нам, чтоб отстоять Все достоянье Наше, чтоб внезапно Нам не утратить Наш высокий сан, Святилище все Наше, Нашу гору». В божественном спокойствии Ему Сын отвечал, невыразимо светел: «Отец Мой всемогущий! Справедливо Врагов Своих осмеиваешь Ты, Спокойною улыбкою встречая Их праздные волненья и попытки. Они послужат к славе лишь Моей; Враги увидят царственную силу, Которая дана Мне, чтоб смирить Их гордость; им грядущее покажет, Сумею ли осилить непокорных, Иль буду Я последним в Небесах». Так молвил Сын. На крыльях торопливых Успел уже в то время Сатана Уйти далёко с силами своими. Неслись они, бесчисленны, как звезды Вечерние иль утренние; больше Их было, чем росы жемчужных капель, Которые на листьях и цветах Сверкают утром при восходе солнца. Они прошли чрез области владений Престолов, Серафимов и Властей, Чрез области, с которыми в сравненье Твои, Адам, владенья все не больше, Чем этот сад пред целою землей И морем, если выпуклого шара Поверхность плоско выпрямить в длину. И вот, пройдя те области поспешно, Вошли в пределы севера они, И Сатана воссел там на престоле Своем высоком, издали сверкавшем; Стоял престол тот на горе высокой, Сам как гора высокая на ней; На той горе, сверкая, возвышались Ряды алмазных башен, пирамид И золотых утесов. Назывался В те времена дворец роскошный этот (Я выражусь на языке людей) Дворцом великим Люцифера; после ж, Стремясь сравниться с Господом во всем И в подражанье той горе, с которой Господь Царем Мессию объявил, Назвал он свой дворец Горой Собранья, Затем что здесь их полчища сошлись. Собрав своих приверженцев под видом Желанья обсудить прием Владыки И верности личиной клевету Прикрыв, такую речь повел он ловко: «Престолы, Князи, Доблести и Власти! Великолепны эти ваши званья, Но я боюсь, что звуком лишь пустым Останутся они с тех пор, как вышел Приказ, который отдает другому Всю власть, Его поставив выше нас Помазанником и Царем! За этим И поспешили в полночь мы сюда На это неотложное собранье: Мы обсудить должны, как встретим мы Его с почетом новым, непривычным; Придя сюда, коленопреклоненья От нас Он будет требовать – такой Еще мы дани не платили! Гнусно Так унижаться даже пред Одним, — Теперь вдвойне сносить должны мы это: Приходится равно служить отныне Единому и образу Его! Иль, может быть, намеренья иные Нас укрепят? Не попытаться ль нам Ярмо, на нас возложенное, сбросить? Хотите ли вы головы склонить, Согнуть свои покорные колена? Нет, не хотите, – если знаю вас И если твердо помните вы сами, Что вы – сыны и жители Небес, Которых в рабстве не держал доныне Никто; и если вы не все равны, То всем дана вам равная свобода: Чины и званья не противны ей — Вполне, напротив, с нею совместимы. Какой же разум и какое право Нас подчинить Монарху одному, Когда Ему мы все равны по праву? Быть может, меньше мы Его по силе И блеску – но свободой мы равны! И как возможно ставить нам законы, Когда и без законов мы безгрешны? Тем менее за Господа считать И обожать Его для нас прилично: Все это оскорбительно для званий Высоких наших, громко говорящих, Что управлять должны мы – не служить!» Не возражая, этой дерзкой речи Внимали все, и только Абдиил Восстал единый между Серафимов: Никто с такою ревностью великой Не обожал Всевышнего, как он. Покорный Всемогущего веленьям, Он ревностью суровой воспылал И загремел потоком речи гневной: «О лживое, надменное сужденье! О богохульство, коего никто Не ожидал на Небесах услышать, И менее всех прочих от тебя, Неблагодарный, столь превознесенный, Стоящий выше всех твоих князей! Как смел ты в кривотолках нечестивых Святую волю Бога осудить, Которую Он объявил и клятвой Нам подтвердил, что Сын Его Единый Над нами будет праведно царить, Что все должны на Небесах покорно Пред Ним склонять колена в знак того, Что признают Его Царем законным? По мненью твоему, несправедливо Противоречить праву – подчинять Свободных нас каким-либо законам И равному над равными царить, Могуществом владея несравненным? Что ж, Богу сам предпишешь ты закон? Начнешь ли ты с Ним спорить о свободе, С Ним, Кем ты сотворен, каков ты есть, Который сотворил все силы Неба Такими, как Ему угодно было, И всем им дал пределы бытия? Иль благость мы Его не испытали? Блаженство наше, наш высокий сан Довольно убеждают нас, как нежно Заботлив Он, как Он далек от мысли Унизить нас, как хочет Он скорей Возвысить степень нашего блаженства, Нас под одним, ближайшим нам Главой Объединив. Но пусть ты прав: допустим, Что равному над равными царить Негоже. Что ж, ты сам, хотя великий И славный, или ангельские Силы Все вместе – разве можете сравниться С Единородным Сыном, чрез Кого, Как чрез Свое властительное Слово, Отец Могучий сотворил весь мир И самого тебя? Все Духи Неба Им созданы в их степенях блестящих И славою увенчаны: Ему Обязаны своими именами Престолы, Князи, Доблести и Власти. И, царствуя, Он их не помрачит, А лишь прославит, будучи Главою Их, как один из нашего числа; Его законы – наши же законы, И почесть, что Ему мы воздадим, Нам к чести будет. Прекрати же ярость Преступную свою; не соблазняй Других; спеши гнев праведный умерить Отца и Сына, чтоб, пока не поздно, Прощение ты мог у Них обресть». Так говорил отважно пылкий Ангел; Но ревностью своей он никого Не убедил: нашли его сужденье Несвоевременным, поспешным, странным. Отступник очень этому был рад И так ему сказал, еще надменней: «Ты говоришь, что созданы мы все, Притом и не из первых рук созданья, Что Сыну ту работу поручил Отец? Как это странно мне, как ново! Хотелось бы нам знать, откуда взял Ученье это ты; кто, в самом деле, Свидетелем творенья был? Ты сам — Ты помнишь ли, как ты Творцом был создан? А что до нас – мы времени не знаем, Когда бы не существовали мы Так, как теперь; мы никого не знаем, Кто был бы раньше нас! Себе мы сами Начало дали; силою своей Животворящей сами мы восстали, Как только бег судьбы свершил свой круг И подготовил зрелое рожденье Сынов эфира, жителей Небес! Могущество все наше – только наше; Научит наша смелая рука Великим нас делам; мы испытаем, Кто равен нам; тогда увидишь ты, Придется ль умолять нам о пощаде И окружим ли мы всесильный трон Мольбою иль осадой. Можешь этот Снести ответ Помазаннику; сам же Скорей беги, чтоб худшего не ждать!» Так молвил он. Как шум глубоких вод, Пронесся глухо ропот одобренья Его словам по бесконечной рати; Но Серафим, отвагою пылая, Хотя один, врагами окружен, Ему ответил смело: «Отчужденный От Бога и навек проклятый Дух, Забывший все добро и Им забытый! Уж вижу я, что решено твое Паденье и твоей несчастной шайки, Которая в обман твой вероломный Вовлечена, заражена тобой, И преступлением твоим, и казнью! Теперь уж не заботься сбросить иго Мессии – Бога; тех законов кротких Не будешь удостоен ты; другого Веления тебе не миновать! Отверг ты скипетр золотой с презреньем, — Придет железный, чтобы непокорство Твое разбить, сломить! Ты мне даешь Совет бежать; совет хорош: спешу я Бежать отсель, но не твоих угроз Я опасаюсь, а бегу, покамест Не разразился гнев огнем внезапным, Который сгубит без разбора всех; Жди скоро на себя ударов грома И страшного огня, что вас пожрет; Тогда, стеня, узнаешь, Кем ты создан И Кто тебя сумеет истребить!» Так говорил им Абдиил отважный, Один, который верность сохранил Среди неверных, средь лжецов враждебных Бесчисленных; соблазна не приняв, Неколебим, бесстрашен он остался, Храня свою всю верность, всю любовь. И ни число их, ни пример нимало От верности его не отвратили, Не изменили твердого сознанья, Хотя один стоял он против всех. Сквозь их ряды, презреньем их осыпан, Он долго шел и гордо выносил Все их нападки, не страшась насилья; Отпор им дав, он спину повернул К их гордым башням, обреченным каре».
Книга шестая
Содержание Рафаил продолжает свой рассказ, как Михаил и Гавриил были посланы в бой против Сатаны и его Ангелов. Описывается первое сражение. Сатана и его Ангелы отступают под покровом ночи. Сатана созывает совет и изобретает дьявольские машины, которые на второй день битвы приводят Михаила и его Ангелов в некоторый беспорядок, но наконец они, сорвав горы, забрасывают ими войско и машины Сатаны. Так как тревога этим еще не кончается, то Бог на третий день посылает Мессию, Своего Сына, для Которого Он оставил славу победы. Мессия, в полном могуществе своего Отца, прибывает к месту сражения и, приказав легионам стоять спокойно, въезжает с громом на Своей колеснице в среду врагов и преследует их, бессильных сопротивляться Ему, до стен Неба; стены раскрываются, и враги в ужасе и смятении падают в уготованную им в качестве кары бездну; Мессия же с торжеством возвращается к Отцу.
«Всю ночь бесстрашный Ангел, без погони, Держал свой путь через равнины Неба, Пока перстами розовыми утро, Пробуждено свершившими свой круг Часами, не открыло двери света. Есть в Божией горе, вблизи престола, Пещера, где то свет, то темнота Живут поочередно, создавая Приятную тем смену в Небесах, И как бы день и ночь там производят; Когда уходит свет, в другую дверь Послушно входит мрак, чтоб в час урочный Покрыть собою небо; впрочем, мрак Там сумеркам земным скорей подобен. Теперь как раз сюда вступало утро В небесной красоте, позлащено Сияньем эмпиреев; ночь бежала Пред ним, лучами яркими востока Пронзенная. Увидел Абдиил Перед собой широкую равнину, Покрытую воинственною ратью, Толпой несметной воинов блестящих, И колесниц, и пламенных коней; Вооруженьем все вокруг сверкало: Война, война готовилась пред ним — То самое, что он хотел как новость Здесь возвестить! Он радостно примкнул К союзным этим силам – с ликованьем И громкими хвалами встречен ими, Единый между падших мириад Не падший, не утраченный для Неба. Они ведут его к святой горе При кликах одобрительных, и ставят Перед престолом Вышнего, и слышат Из золотистой тучки кроткий глас: «Благую часть, служитель верный Бога, Избрал ты и победу одержал Славнейшую; среди толпы мятежной За истину один ты постоял И защищал ее отважным словом Сильнее, чем оружием. За то, Что ты ее открыто исповедал, Всеобщее понес ты поруганье, Которое труднее перенесть, Чем всякое насилье. Ты стремился Лишь правым быть перед престолом Бога, Хоть целые миры тебя превратно За то судили. Ныне одержи Легчайшую победу: с этим войском Друзей вернись к врагам с тем большей славой, Чем более тебя они клеймили, И силой тех сломи, кто отказал В принятии разумного закона И не признал царем своим Мессию, Который это царство заслужил. Иди же, Михаил, князь войск небесных, И ты, к нему по доблести ближайший, О Гавриил, – ведите в бой сынов Моих непобедимых, это войско Моих святых в оружии блестящем; Их тысячи и миллионы будут Равны числом безбожной той толпе Мятежников. Огнем их и оружьем Бестрепетно разите; прогоните Преступников на самый край Небес; От Бога и от вечного блаженства Низвергните их всех в обитель кары, Вглубь Тартара, который уж раскрыл Свой пламенный Хаос широкой пастью, Чтоб ею всех их, падших, поглотить!» Так говорил Владыки голос. Тучи Одели гору мраком; клубы дыма Вились вокруг и пламя вырывалось, Тем возвещая пробужденный гнев, И загремел с вершины помраченной Еще грознее звук эфирных труб. И вот по знаку этому все Силы, Стоявшие на стороне Небес, В квадрат соединившийся могучий Необоримой крепости, пошли В молчании блестящих легионов При звуках дивной музыки, вливавшей Геройский пыл в их смелые сердца, Имея во главе богоподобных Вождей, в защиту Бога и Мессии. Ничем не нарушался крепкий строй; Ни встречною горою, ни тесниной, Ни быстрою рекою их ряды Не разделялись: в высоте громадной Поход их совершался, воздух нес Поспешные шаги их без препятствий. Как некогда весь птичий род промчался В порядке стройном на своих крылах Через Эдем по Божию призыву, Чтоб от тебя принять им имена, — Так мчался их громадный рой путями Небесными, и много областей Прошли они, десятикратно больших, Чем вся Земля. Вот наконец вдали, От края и до края горизонта, Огнистая явилась полоса На севере, воинственного вида; Приблизившись, увидели они Над ней щетину из торчащих копий Бесчисленных, и шлемов рой густой, И множество щитов разнообразных С хвастливыми эмблемами. То войско Мятежное спешило Сатаны В свирепый свой поход: они мечтали В тот самый день – в открытом ли бою, Или напав врасплох – взять гору Бога И посадить вождя их, самозванца И Божия завистника, на трон. Но их мечты пустыми оказались И ложными уже на полпути. Казалось, правда, нам сначала странным, Что Ангелы на Ангелов идут, Грозя друг другу встречею враждебной, — Те Ангелы, которые так часто На торжествах блаженства и любви Единодушно гимны воспевали Предвечному Создателю, как дети Единого великого Отца; Но битвы шум уж начинался; резкий Клич нападенья положил конец Всем мирным мыслям. Посреди неверных Отступник возвышался, будто бог, На солнечно-блестящей колеснице, Величия божественного образ, Толпою Херувимов окружен, Обставлен их щитами золотыми. Но вот он с трона пышного сошел: Осталось между их и нашим войском Лишь узкое пространство, промежуток Опаснейший; лицом они к лицу Стояли, на огромном протяженьи, Грозящим строем. Перед авангардом, Еще в сраженье не вступившим, гордо Огромными шагами Сатана Прошел и стал, высокий и громадный; Алмазами и золотом сверкало Его вооруженье. Абдиил, Стоявший меж сильнейших и готовый К отважнейшим делам, не мог снести Такого вида гордого; бесстрашно Так рассуждал в душе он сам с собой: «О Небо! Сколько сходства со Всевышним Еще осталось в нем, хотя исчезли Его и честь и верность! Не должны ль Отпасть его могущество и сила, Коль скоро добродетели уж нет? Не должен ли он, дерзкий, оказаться Слабейшим, хоть на вид необорим? На помощь Всемогущего надеясь, Я испытаю силу всю его, Как испытал его рассудок в споре, И лжив, испорчен оказался он; Конечно, будет справедливо, если Тот, кто в защите истины был прав, Одержит и в сраженье верх и будет В обоих состязаньях победитель. Конечно, этот способ груб, негоже Рассудку с силой спорить; все ж, однако, Рассудок должен силу победить». Обдумав это, из рядов собратий Он выступил, на полдороге встретил Отважного Врага, в котором гнев От встречи той тем больше разгорелся, И так ему бесстрашный вызов бросил: «Попался ты, гордец? Ты возмечтал Своей достигнуть цели без препятствий, Неохраненным Божий трон найти; Надеялся, что все его покинут Из страха перед силою твоей Иль под влияньем слов твоих могучих. Безумец! Не подумал ты, сколь праздны Угрозы Всемогущему оружьем! Он из вещей малейших без конца Всегда создать сумеет рать за ратью, Чтоб безрассудство низложить твое! Да и один, без помощи, Он может Своей все достигающей рукой Одним ударом вмиг с тобой покончить И рать твою низвергнуть в бездну тьмы! Притом ты видишь, что не все с тобою Идут одним путем: довольно есть Таких, что ставят выше верность Богу И чтут Его, хоть ты не видел их, Когда среди толпы тебе послушных Один, казалось, заблуждался я, Со всеми несогласный; ныне видишь, Как велико число со мной согласных; Итак, пойми, хоть поздно, что порой И тысячи способны заблуждаться И правы лишь немногие из них!» Ему великий Враг, скосив с презреньем Глаза, ответил: «Горе для тебя, Мятежный Ангел, для моей же мести, Тебя искавшей прежде всех, приятно, Что ты из бегства своего пришел, Чтоб получить достойное возмездье От вызванной тобой моей десницы И первый мой удар принять за то, Что ты дерзнул безумными словами, Внушенными противоречьем, спорить С тем, что принять решила треть богов, Собравших свой синод для подтвержденья Всех прав своих божественных. Пока Они в себе божественную силу Все чувствуют, не могут никого Они признать на свете всемогущим. Но так как вышел ты вперед собратий, Гонясь за честью, чтобы я тебя Немного ощипал, то пусть пример твой Предтечей будет пораженья прочих. Я медлил только для того, чтоб это Ты знал и чтоб хвалиться ты не мог, Что я тебя оставил без ответа; Я полагал, что небо и свобода — Одно и то же для небесных Духов; Теперь же вижу я, что большинство Ленивое избрать готово рабство, Слугами быть средь праздников и песен, И этих ты рабов вооружил; Что ж, пусть сразятся рабство и свобода: Их подвиги покажет этот день». Ему ответил Абдиил сурово: «Ты снова заблуждаешься, отступник, И заблуждаться вечно будешь ты С тех пор, как сбился с истинной дороги. Напрасно ты клеймишь названьем рабства Служение поставленному Богом Главе и, через то, самой природе; Бог и природа нам одно и то же Велят: вполне достойно, чтоб царил Достойнейший и выше был всех прочих. Напротив, рабством было бы служить Безумцу иль тому, кто нападает На более достойного; рабы Те, кто тебе отныне служит; ты же Сам несвободен – раб своих страстей, Хоть нас бесстыдно попрекаешь рабством. Цари в Аду – там сколько хочешь правь, Меня ж оставь служить навеки Богу В Небесном Царстве и в блаженстве вечном, Божественным велениям Его, Достойным послушанья, повинуясь. Но жди не царства, а цепей в Аду; Пока же от меня прими, который Пришел, как ты сейчас сказал, из бегства, Привет на нечестивую главу!» Сказал – и, высоко взмахнувши славным Мечом своим, он с быстротою бури Его на шлем обрушил Сатаны Так быстро, что ни взор, ни помышленье, — Тем меньше щит врага, – предотвратить Того удара не успели. Разом Назад на крупных десять он шагов Попятился, и только на десятом, Уже согнув колено, на копье Огромное успел он опереться. Так оседает гордая гора С сосновым лесом, если вихрь могучий Иль горные потоки подорвут Ее основы. Были изумленьем И яростью мятежников вожди Объяты, видя, как сражен сильнейший Из них; а наши радостно вскричали, Увидя в том предвестие победы, И страстно в бой стремились. Михаил Велел подать архангельской трубою Знак к нападенью; в ширину Небес Разнесся звук ее, и рати верных Всевышнему воскликнули: осанна! Противники не стали также медлить И также грозный свой сомкнули строй, — И разразилась яростная буря, И огласились криком Небеса, Неслыханным дотоле; страшный грохот Оружья об оружье загремел, И завертелись бешено колеса В бой полетевших медных колесниц; Ужасен был шум битвы; над главами Сражавшихся, свистя, летали тучи Стрел пламенных, и сводом из огня Покрыты были бившиеся рати; Под тем огнистым сводом друг на друга Они стремились бурно, нападая С неистребимой яростью. Тряслись От грохота все Небеса, и если б В те времена Земля существовала, До центра и она бы потряслась. И нечему дивиться тут: мильоны Отважных, сильных Ангелов в той битве С той и другой сражались стороны, Из коих и малейший, без сомненья, Владеть бы мог стихиями земными И силы их себе все подчинить; Насколько же была громадней сила Бесчисленного войска против войска Такого же! Она могла, конечно, Ужаснейший разгром произвести И разорить, коль не разрушит вовсе Блаженную отчизну – Небеса. Но Вечный их Владыка Всемогущий Из области возвышенной своей Взирал на них и умерял их силы, Хотя число их было таково, Что даже каждый легион отдельный Большим казался войском, а по силе Равнялся каждый Ангел легиону; И хоть вожди на битву их вели, Но каждый воин сам вождем казался: Он знал, когда идти, когда стоять, Куда в разгаре битвы обратиться, Когда открыть, когда сомкнуть ряды. Никто о бегстве иль об отступленьи Не помышлял; никто не показал Ничем, чтоб он чего-либо страшился; Сам полагался каждый на себя, Как если б только от него победа Зависела. Деянья вечной славы Тут без числа свершались; велика Была та битва и разнообразна: То на ногах сражалися они, То, в воздухе паря, заполоняли Его собой, и весь он был в огне. Так долго шел их бой с успехом равным; Но наконец на помощь Сатана — В тот день творивший чудеса отваги, Не находивший равного себе — Направился к отряду Серафимов, Теснимому свирепым нападеньем. Уж издали он видел, как косил Меч Михаила, целые фаланги Врагов сражая; то взвиваясь вверх, Подъятое обеими руками, То опускаясь, лезвие его Опустошало их ряды ужасно. Чтоб отвратить такое разрушенье, Свой щит спешил подставить Сатана, Огромный, крепкий, как утес, покрытый Алмазными слоями десять раз. Заметив, что подходит он, Архангел Прервал на время труд свой боевой И радостно надеялся покончить Войну междоусобную Небес, Сразив иль взявши в плен вождя неверных; И, обращая пламенный свой лик К противнику, такую речь он начал: «Виновник зла, неведомого прежде На Небесах, пока ты не восстал, А ныне столь обильного! Ты видишь, Какую ненавистную борьбу Ты возбудил средь братий! Ненавистна Она для всех, хоть бременем своим Всего сильней тебя она придавит И всех своих приверженцев. Зачем Смутил ты мир Небес благословенный И бедствия принес, каких никто До мятежа преступного не ведал? Зачем ты злобу тысячам внушил, Дотоле твердым, верным, ныне лживым? Но не надейся прочих возмутить, Оставшихся святыми; будешь изгнан Ты из пределов Неба; не потерпит Оно, как место вечного блаженства, Преступных дел насилья и войны! Беги ж отсель и зло, как порожденье Твое, возьми с собой в обитель Зла, В Ад уберись с толпою нечестивых — Там замышляй коварство и вражду, Пока не покарал тебя меч этот Иль местию быстрейшею от Бога Не свергнут ты стремглав для злейших мук!» Так говорил князь Ангелов; но гордо Ему противник отвечал: «Не думай Угрозами пустыми испугать Того, кому дела твои не страшны. Скажи, ты мог ли в бегство обратить Малейшего из них? А кто и падал, Тот не вставал ли вновь, не побежден? Ужели ж легче думаешь угрозой И повеленьем ты меня изгнать? Нет, не надейся так борьбу окончить, Которую ты Злом зовешь, мы – славой; Надеемся мы выиграть этот бой Иль Небо сделать Адом, о котором Ты бредишь, чтоб, по крайней мере, жить Свободно здесь, коль царствовать не будем. Итак, бежать я вовсе не намерен Ни от тебя, ни от всех сил твоих, С так называемым Всесильным вместе, — Тебя, напротив, встретить я искал!» Затем, не тратя слов, немедля оба Сготовились на бой, невыразимый Словами; ибо кто, хотя бы Ангел, Способен передать иль уподобить Земным вещам столь дивные дела, Поднять воображенье человека До высоты могущества богов? Богоподобны ростом и осанкой, Вооруженьем и движеньем каждым, Стояли два врага, достойны оба Решать вопрос о власти в Небесах; Вот грозные мечи они взмахнули И описали страшные круги По воздуху; блистали, как два солнца, Широкие щиты их; в ожиданьи И ужасе застыли все вокруг; Где Ангелов толпа еще недавно Теснилася, с обеих там сторон Все расступились, им оставив поле Широкое, страшась остаться в вихре Ужасной этой бури. Таковы (Насколько можно малое с великим Сравнить) перевороты, что в природе Случаются, – как если б меж созвездий Война возникла и, горя враждой, Сразились бы средь неба две планеты И с грохотом столкнулись их шары. Подняв почти всесильную десницу, Стояли оба, грозный свой удар Наметив так, чтоб все решил он сразу И в повтореньи не было б нужды; И ни один из двух бойцов другому Не уступал по зоркости и силе. Однако же меч Михаила, данный Из арсенала Божьего ему, Имел такое свойство, что разрушить Он мог нетленным лезвием своим Все острое и твердое. Опущен На меч Врага с ужасной силой, вмиг Его рассек он пополам, и тут же Вонзился быстрым поворотом он В бок правый Сатаны. Тогда впервые Боль Сатана почувствовал и, корчась, Согнулся – так болезненно пронзен Он был насквозь огромной, страшной раной. Но скоро ткань эфирная опять Сомкнулась: не могла она остаться Надолго разделенной; лишь из раны Поток нектарной красной влаги вышел — Небесных Духов кровь – и запятнал Блестящее его вооруженье. Со всех сторон сбежалося к нему На помощь много Ангелов могучих: Одни – чтобы защитить его, другие — Чтоб отнести его на их щитах К роскошной колеснице, что стояла Вдали от места битвы. Там он лег, Стеня, зубами скрежеща от боли, А также от досады и стыда, Что не явился он непобедимым, Что так унизил гордость он свою, — Он, Богу силой равным быть мечтавший. Но вскоре исцелился он: ведь Духи Во всех своих частях всю силу жизни Равно содержат, полные ее, Не так, как хрупкий человек, в котором Довольно ранить внутренности, сердце, Иль голову, иль печень, или почки: Лишь полное уничтоженье может Убить их; ткань воздушная их тел От ран страдает столько же, как воздух; В их сердце, голове, очах, ушах, Уме и чувствах – поровну есть жизни, А потому себе они дают Любую форму, как хотят, и могут Какой угодно образ, цвет, размер И плотность принимать по произволу. Меж тем в других местах великой битвы Свершались также славные дела. Там, где святая сила Гавриила Сражалась и внесла в ряды врагов Свои знамена, царь Молох свирепый Архангела на поединок вызвал, Грозясь, что, к колеснице привязав Его потащит за собой, а также Не побоялся изрыгнуть хулу На Вечного, Единого, Святого — Но был разрублен вплоть до чресл и, воя, С оружием разбитым побежал. И точно так же на обоих флангах, Сражаясь, Уриил и Рафаил Противников своих, хотя громадных И защищенных панцирем алмазным, — Адрамелеха с Асмодеем, двух Властителей могучих, победили, Которые не меньше, чем богами, Считаться пожелали и, за это Проучены, бежали, унося Ужаснейшие раны под кольчугой И латами. Равно и Абдиил Не мешкал, не щадил толпы безбожной: Своим ударам силу дав вдвойне, Сразил он Ариила с Ариохом И Рамиила, опалив, поверг. Я б мог еще о тысячах поведать, Их здесь увековечив имена, Но Ангелы-избранники довольны Небесной славой – славы на земле Не надо им. Противники же наши, Хоть были также смелы и могучи И славы боевой вполне достойны, — Изглажены навек их имена Из книг Небес и памяти священной: Забвению они обречены, Затем что сила, с истиной и правом Разлучена, не стоит похвалы, Достойна лишь стыда и порицанья; И слава их – не слава, а тщеславье, А вся их знаменитость лишь позор; За то им кара – вечное молчанье. Итак, из них сильнейших много пало; Враги поколебались; в их ряды Уже во многих мы местах проникли И в беспорядок рать их привели; Усеялось обломками оружья Все поле; перевернуты вверх дном, Лежали колесницы, с ними рядом Возничие и пламенные кони, Все в пене; те, что были на ногах, Утомлены, в смятеньи отступали, С трудом лишь защищались, ослабев И в первый раз объяты бледным страхом И чувством боли, прежде незнакомым; Бесславно в бегство бросились они, Доведены до этого несчастья Грехом непослушанья, – те, кому Ни страх, ни боль, ни бегство не известны Дотоле были. Войско же святых, Напротив, нерушимою фалангой, Сплотясь, как прежде, двигалось вперед, Защищено от ран, в своих доспехах Несокрушимых: это превосходство Дала им их невинность; сознавали Они в себе свободу от греха И не были повинны в непокорстве; За то и битва им была легка, И боль от ран их не могла постигнуть, Хоть сила и теснила их порой. Но вот уж ночь в права свои вступила И сумраком одела Небеса И принесла с собою перемирье Желанное, и шум войны затих. Под темным тем покровом победитель И побежденный прекратили бой. Оставив за собою поле битвы, На нем разбили лагерь Михаил И Ангелы его, поставив стражу Из Херувимов пламенных вокруг, А Сатана с ордой своей мятежной От них далёко отступил во мрак, И там, себе покоя не давая, Своих князей созвал он на совет. Такую речь повел он без смущенья: «Любезные соратники мои, В опасности испытанные ныне И силою не сломленные вражьей! Достойными явились вы не только Свободы – эта цель для нас мала; Нет, к большему стремимся мы: к господству, И к почести, и к славе величайшей! Вот день прошел в сомнительном бою, — А если день, то почему не вечно Такие могут продолжаться дни? Вы видели, что мог Властитель Неба, Все лучшее вокруг себя собрав, Послать противу нас: считал Он это Достаточным, чтоб нас смирить, – однако На деле этой цели не достиг; Итак, считать, мне кажется, мы можем Теперь, что Он способен ошибаться, Хотя доныне верили, что Он Всеведущ. Правда, мы вооруженьем Слабей, а потому мы понесли Урон известный, ощутили муки, Каких не знали прежде, – но, узнав, Мы презирать их скоро научились. Теперь узнали мы, что наше тело, Рожденье эмпиреев, не способно Смертельных повреждений потерпеть, Неистребимо, и, хотя бы раны Его пронзили, раны те сомкнутся, Исцелены природной нашей силой; И если столь ничтожно это зло, Мы без труда отыщем и лекарство. Быть может, мы оружие найдем Сильнейшее, крепчайшие доспехи На пользу нам, а ворогам на зло Иль что-нибудь еще, что нас сравняет, — Природа ж наша – та же, что у них. Быть может, есть и тайные причины, Которые дают им перевес; Но так как мы свой разум сохранили И всю способность здраво рассуждать, Поищем, поразмыслим, чтоб узнать их». * * * Сказал и сел. За ним сейчас же встал Нисрох[120], первейший из князей неверных. Он только что пришел из страшной битвы, Усталый, мрачный видом и в доспехах Изрубленных. В ответ промолвил он: «О ты, освободивший нас от новых Властителей, нам возвративший право Божественной свободы! И богам, Однако, при условиях неравных — Оружие неравное имея — Бороться трудно, муки вынося, Когда враги тем мукам недоступны, К ним вовсе не чувствительны. Конечно, Должно нас это к гибели привесть. Что, в самом деле, значит сила, храбрость, Хотя бы беспримерная, когда Подавлено все это страшной мукой, Всю силу подчиняющей себе? Тогда опустит руки и сильнейший! Приятностей пускай лишимся мы, — Не станем мы жалеть о них, довольны Собою: в том довольстве наш покой; Но боль есть величайшее несчастье, Есть худшее из зол и, становясь Чрезмерной, превосходит все терпенье. Поэтому, когда бы кто-нибудь Для нас придумал новое орудье, Которым мы могли бы поразить Противников неуязвимых наших, Иль защитил нас так же, как они Защищены, – хвалы бы он не меньшей Заслуживал, чем наш освободитель». Ему сказал спокойно Сатана: «Что правильно считаешь ты важнейшим Для нашего успеха, я придумал. Все видим мы блестящую поверхность Эфирную, на коей мы стоим, — Простор полей небесных безграничный. Роскошными растеньями, цветами, Струящими амброзию, плодами, Камнями драгоценными и златом Та почва разукрашена; но кто Поверхностен настолько, чтоб не думать О том, откуда это все растет, О том, какие вещества сокрыты Там, в глубине, – невзрачные, простые, Но полные и духа и огня, Пока их луч небесный не коснется И под его влиянием они Не расцветут, открывшись свету Неба? Вот эти-то нам вещества и надо Из глубины достать, с их темной силой Природною, с их внутренним огнем; Их в длинные и круглые машины Набьем мы плотно, а затем когда Их с одного конца зажжем мы искрой, Тогда, расширясь с бешеною силой И загремев как гром они пошлют С большого расстояния навстречу Войскам врагов такую массу зла, Что разорвут их в клочья, опрокинут Все встречное; подумают со страхом Они, что мы лишили Громовержца Ужасного оружия Его. Недолог будет труд наш: до рассвета Успеем все окончить мы. Итак, Не падайте же духом и не бойтесь; Соединенью силы и ума Ничто не слишком трудно, и тем меньше Прилично нам в отчаянье впадать». * * * Окончил он. Речь эта подкрепила В них бодрость ослабевшую и вновь Зажгла почти угасшие надежды. Дивились все тому, что изобрел Их предводитель, и дивился каждый, Как этого не изобрел он сам, — Таким казалось легким то, что раньше Они за невозможное сочли. Быть может, и в твоем потомстве, если Когда-нибудь возобладает Зло, Найдутся люди, склонные к злодейству Иль дьявольским доступные внушеньям, Которые опять изобретут Подобные ж орудия на муку Сынам греха, для страшных дел войны И для взаимной бойни беспощадной. С совета вмиг к работе все бегут; Никто не медлит, без числа готовы Работники; они в один момент Разрыли почву Неба повсеместно И в ней нашли природы все дары В их грубом виде. Серу и селитру Смешав и обработав, превратили Их ловко в зерна черные они И зерен тех запасы накопили. Другие вскрыли жилы минералов (Каких немало и внутри земли), Дабы из них создать свои машины И для метанья страшные шары; А третьи спешно запасают трубки Для зажиганья – гибельный снаряд, Рождающий огонь прикосновеньем. Так под покровом ночи, до зари, Окончили они все это тайно И привели в порядок в тишине, Никем не заподозрены нимало. * * * Чуть на востоке утро в небесах Блеснуло, победители восстали От сна, и песня утренней трубы Призвала их к оружию. Стояла Во всеоружьи золотом их рать; Другие же с холмов вокруг смотрели Иль, разослав легковооруженных Разведчиков, искали, где их Враг Укрылся – обратился ли он в бегство Иль к битве вновь готовится, стоит Иль движется. И вскоре повстречали Они его: знамена распустив, Он шел навстречу медленно, но твердо. Спешит назад, не медля, Зофиил, Быстрейший на крылах из Херувимов, И так им громко в воздухе кричит: «В бой, снова в бой, воители, готовьтесь! Враг близок! Тот, кого считали мы Бегущим, добровольно облегчает Нам долгий труд преследовать его! Не бойтесь, что бежит он: плотной массой Он движется, и на его лице Зловещую решимость я заметил. Так застегните ж все свои доспехи Алмазные, плотней надвиньте шлемы, Держите крепче круглые щиты, Подняв их вверх: насколько я предвижу, Не мелкий дождь посыплется на нас, А целый град огнистых стрел пернатых!» Так он предостерег их, и немедля Сигнал тревоги был по войску дан, И в боевой порядок без смятенья И без труда построились они И двинулись Врагу навстречу. Вскоре Он показался. Медленно он шел, Тяжелый и громадный, в середине Рядов своих, дабы коварство скрыть, Влача свои бесовские машины, Со всех сторон их войском заслонив. Увидев нас, они остановились, Мы также; вскоре вышел Сатана Вперед и громким голосом воскликнул: «Передние ряды, раздайтесь шире Направо и налево, чтобы ясно Все видели, кто ненавидит нас, Как мы желаем мира и согласья И как в объятья рады их принять, Коль примут нас, не обратив к нам спину, В чем сомневаюсь я. Пусть Небеса Свидетелями будут, как охотно Свою задачу исполняем мы; А вы, что к той приставлены задаче, Исполните ее и предложенья Все наши изложите ясно, кратко И громко, чтобы слышать все могли!» Так он над нами издевался речью Двусмысленной. Он замолчал – и вмиг Раздвинулся направо и налево Широкий фронт и отступил назад. Открылось нечто новое пред нами И странное: тройной широкий ряд Столбов, лежащих на колесах (ибо Казались нам орудья Сатаны Столбами или полыми стволами Дубов высоких горных или сосен С обрубленными сучьями, дуплистых); Из меди, из железа или камня Стволы те были сделаны; притом На нас их жерла страшные зияли, И это предвещало мир плохой. За каждым позади по Серафиму Стояло с длинной трубкою в руке, И сверху пламя было в трубках этих. Стояли мы в раздумье, но недолго: Вдруг трубки опустили все они И приложили к узкому отверстью. И вдруг покрылось небо все огнем, А после темным дымом омрачилось, Извергнутым из жерл машин, чей рев Наполнил воздух весь ужасным шумом, И вместе с тем всю внутренность свою Извергли в нас их дьявольские глотки, — Сцепленье стрел ужасных громовых И град шаров железных. Все, кто в войске Победоносном ими был задет, Кого коснулся их удар свирепый, Не удержались на ногах, хоть прежде Они стояли твердо, как скала; Попадали тут тысячи рядами — Архангелы и Ангелы; притом Оружье их лишь помогло паденью: Без тяжести его они могли б Проворно избежать удара, сжавшись Иль ускользнув, как Духи; но теперь Постигло их ужасное крушенье; Не помогло б и разомкнуть ряды. Что было делать им? В атаку прямо Бросаться? Повторился бы отпор, Удвоив только гнусное паденье, На смех врагам: на смену Серафимов Стал новый ряд, готовый повторить Залп громоносный. В полном же расстройстве Вспять обратиться было бы стыдом, Который был для них всего ужасней. Их положенье трудное увидя, Вскричал к своим с насмешкой Сатана: «О други! Что же гордый победитель К нам не идет? С такой отвагой прежде Он выступал – и вот, как только мы Фронт развернули и, ему объятья Раскрыв (что больше сделать мы могли?), Хотели предложить условья мира, Намеренья он круто изменил! Противники бегут куда-то наши Иль как-то странно топчутся на месте, Как будто танцевать они хотят, Хотя для танца, впрочем, их движенья Немножко дики, странны. Или это От радости, что им предложен мир? Однако я надеюсь, что, как только Мы наше предложенье повторим, Оно их быстро приведет к решенью». В насмешливом таком же тоне вторил Ему своею речью Велиал: «Да, полководец! Наше предложенье Серьезно было, твердо, полновесно, Неотразимо силой убежденья И, кажется, понравилось им всем, Иных же чрезвычайно поразило. Кто выдержать его всю силу может, Быть должен стойким с головы до ног, А если кто не выдержит – увидим, Что враг наш прям и стоек не всегда». Так шутками обменивались оба И, насмехаясь, в гордости своей В руках своих считали уж победу, Надеялись, что выдумкой такой Сумеют столь легко они бороться С Предвечным Всемогуществом. И вот Они над Божьим громом издевались И Божию осмеивали рать — Лишь потому, что мы на время были В невольном замешательстве – на время Недолгое притом: гнев наконец Нас научил и указал оружье, Сильнейшее всех адских их машин (Такую силу Бог и превосходство Вложил в могучих Ангелов своих); Все Ангелы, вооруженье бросив, Как молнии помчались вдруг к горам (Приятное долин чередованье С горами, что ты видишь на Земле, Землею лишь заимствовано с Неба) И с оснований стали их срывать. С подошвы сняв холмы со всем, что было На них, – камнями, лесом и ручьями — И взяв их за косматые верхи, Они помчались в битву. Изумленье И страх объяли вражескую рать, Когда враги увидели, как горы, Подошвой вверх, на них несутся грозно; И вот на все ряды машин проклятых Обрушились холмы и погребли Под тяжестью своей все их надежды. И вслед на них самих, собою воздух, Как тучи, помрачая, понеслись С ужасной быстротою гор громады И придавили целые полки. От панцирей им было только хуже: Раздавлены, раздроблены в куски, Они вонзались в тело, причиняя Страданья нестерпимые. Стеня, Под бременем они боролись долго, Пока из той не вырвались тюрьмы, Хотя они и были Духи света Чистейшего, пока своим грехом Не омрачились и не загрубели. Затем схватились, подражая нам, Они за то же самое оружье И вырвали ближайшие холмы; Тут в воздухе, летая с громким свистом, Гора с горою сталкивались дико, Под ними же кипел жестокий бой. Шум был ужасен: перед этой бойней Война казалась нежною игрой; Погибло бы в крушеньи том все Небо, Когда бы Всемогущий наш Отец, В святилище спокойно на престоле Сидящий, обсуждая суть вещей, Весь этот беспорядок не предвидел. Намеренно его Он допустил, Дабы Свое решение исполнить И мщением врагам своим почтить Помазанника Сына, облекая Его Своим могуществом. И вот, Участнику небесного престола, Он так промолвил Сыну Своему: «Моей великой славы излиянье, Возлюбленный Мой Сын! Ты, в Чьем лице Невидимой божественности силу Я всей вселенной видимо явил, Ты, Чьей рукой свершаются веленья Мои, Ты, всемогущество второе! Два дня, как Мы считаем в Небесах, Прошли уже два дня с тех пор, как вышел Со всей своею ратью Михаил, Чтоб непокорных усмирить. Ужасна Была их битва, и должно быть так, Когда такие два врага сойдутся. Я предоставил их самим себе; Ты знаешь, что Я равными их создал, — Греховность лишь их делает слабей, Но слабость та еще не проявилась Достаточно: Я с карой не спешу, А потому продлиться может вечно Их бой и не решится он ничем. Все, что могла, война уж совершила — Сняла безмерной ярости узду; Оружием они избрали горы, Борьба бушует дико в Небесах И угрожает гибелью вселенной. Итак, два дня прошли; день третий – Твой; Тебе его Я предназначил; долго Я это все терпел лишь для того, Чтоб слава окончанья той великой Войны осталась только за Тобой: Один лишь Ты ее окончить можешь. В Тебя Я столько благости и силы Излил, что все – и Небеса и Ад — Увидят, сколь превыше всех сравнений Могущество Твое, и самый ход Борьбы мятежной той Я так направил, Чтоб показать, что Ты достойней всех Принять Мое всемирное наследье, Что по заслугам Ты Мое приял Священное помазанье на Царство. Иди же, сильный силою Отца, Возьми Себе Мою Ты колесницу, Которой бег колеблет Небеса; Возьми с Собою все Мое оружье, Мой лук и гром; Мой всемогущий меч Неси на битву при бедре могучем; Преследуй тьмы сынов и от Небес Их прогони на дно ужасной бездны, — Пусть там поймут, что значит презирать Всевышнего и их Царя – Мессию!» * * * Так говорил Он, озаряя Сына Сияньем всех лучей своих; и Сын Отца неизреченную всю славу В лице своем воспринимал чудесно. И Божество Сыновнее рекло: «О высший из Престолов всех небесных, Отец Мой, первый, лучший, величайший, Святейший! Знаю: Ты всегда искал Прославить Сына, Я ж стремлюсь по праву Тебя прославить: слава в том Моя И возвышенье, в том Моя вся радость, Что Ты ко Мне благоволишь и волю Через Меня Свою свершаешь; Мне же Свершать ту волю – высшее блаженство. Я принимаю скипетр от Тебя И возвращу его еще охотней, Когда, в конце, Ты будешь все во всем И Я в Тебе навеки; кто любезен Тебе – любезен Мне, и ненавистен, Кого Ты ненавидишь. Совершу Твою Я кару, как свершаю милость; Везде, во всем Я верный образ Твой. Могуществом Твоим вооруженный, Я Небеса освобожу от злых И прогоню мятежников немедля В жилище, уготованное им; Пусть там, во тьме, в цепях они томятся, Червя неумирающего снедь, За то, что оказали непокорство Тебе, Кому покорствовать – блаженство. Тогда одни святые все Твои, Ограждены от стаи нечестивых, Вокруг святой горы соединятся, Чтоб непритворно “аллилуйя” петь, Хваля Тебя, и Я, как вождь их, с ними». * * * Промолвил – и, на скипетр опираясь, С высокого престола Он сошел, Где восседал Он одесную Славы. В тот миг святое третье утро встало И озарило светом небо. Вихрем Помчалась колесница Божества, Объята ярким пламенем блестящим, Влекомая лишь внутреннею силой, Без всякого вращения колес, В сопровожденьи четырех чудесных Сопутников, по виду Херувимов, Имевших каждый по четыре лика; Покрыты были звездами тела Тех Ангелов, а крылья их глазами; Колеса же берилловые также Усеяны глазами были все, Меж коими огни сверкали ярко. Над головами их хрустальный свод, Сияя, возвышался; был поставлен Сапфировый на колеснице трон, Украшен чистым янтарем, а цветом — Как радуга росистая. На троне Сидел, во всеоружии небесном, Сын Божий; был на Нем урим[121] лучистый Божественной работы. Рядом с ним, С орлиными крылами, одесную Победа возвышалась; за плечами Имел Он лук могучий и колчан, Трезубцев грома полный. Разливался Вкруг яркий свет; курился дым, и грозно Взвивались искры. Так вперед Он несся, И десять тысяч тысячей святых Неслись за Ним; Он издали был виден. И двадцать тысяч Божьих колесниц (На каждой стороне по половине Того числа) Его сопровождали. Так по хрустальным небесам, на крыльях Могучих Серафимов, на престоле Сапфировом своем примчался Он, Сияя вдаль и вширь; своими прежде Врагов Он был замечен, и восторг Нежданный их объял, когда, сверкая, Мессии стяг великий в Небесах, Руками верных Ангелов несомый, Явился. Михаил свою всю рать Отвел под это знамя; оба фланга, Сплотясь, сошлись к Единому Главе. Божественная сила расчищала Путь перед ним; велением Его К своим местам все возвратились горы, Как только был его услышан глас; Свой прежний вид себе вернуло небо, И новыми цветами расцвели Его холмы и тихие долины. Все это совершилось пред глазами Его врагов злосчастных, но они Все ж при своем упрямстве оставались, Безумное решение приняв Собрать все силы для мятежной битвы, В отчаянье решенье почерпнув. Как может быть среди небесных Духов Такое извращение ума? Какое, впрочем, знаменье способно Надменных убедить; какое чудо Смирит упрямца закоснелый дух? То, что могло б исправить их, служило Им лишь к тому, чтоб их ожесточить; Великую Его увидя славу, Объяты были завистью они, Стремилися величьем с Ним сравниться И смело в бой готовились вступить, Надеясь или силой, иль обманом И Бога и Мессию одолеть Иль вместе пасть в крушении всеобщем. Итак, в последний бой они пошли, С презреньем отвергая отступленье Иль бегство. И великий Божий Сын Сказал тогда Своей отважной рати: «Не двигаясь, в блистательном строю, Мои святые Ангелы, останьтесь! Отвага ваша Господу была Угодна; вы бесстрашно постояли В бою за дело правое свое; Что повелел Господь, то вы свершили Непобедимо; но другой руке Дано исполнить кару над ордою Проклятою; месть совершит Господь Иль тот, кому ее Он поручает. Сегодня дело не в числе бойцов, А потому лишь стойте и смотрите, Как Божий гнев Я изолью на этих Безбожников. Не вас, а лишь Меня Они презреньем оскорбили, зависть Ко Мне за то питая, что Отец, Которому все Царство, власть и слава Принадлежат на Небесах, Меня Почтить великой честью соизволил. Поэтому и казнь их на Меня Возложена; пусть воля их свершится, Пусть испытают в битве, кто сильней — Они ли все иль Я один; лишь силой Они все измеряют, превосходства Иного не ища и не заботясь О тех, кто превосходит их; и Я Иного спора их не удостою!» Так Сын сказал, и страшно изменилось Лицо Его, суровый вид приняв, Невыносимый взору; полный гнева, Он на врагов безумных обратился, И крылья звездоносные свои Четыре Херувима распустили, И тень вкруг них зловещая легла, И загремели грозные колеса Великой колесницы, будто шум Быстротекущих вод иль топот войска Громадного. Мрачнее темной ночи Он на врагов помчался нечестивых, И от Его пылающих колес Вся эмпиреев твердь заколебалась — Вся, кроме трона Бога. В миг один Проник Он в середину вражьей рати И правою рукою десять тысяч Разящих молний с силою метнул, Которые в сердца врагов вонзились. Оглушены, противиться они Не в силах были, мужество утратив И праздное оружье уронив. А Он помчался по щитам и шлемам, По головам поверженных Престолов И распростертых сильных Серафимов, Которые желали в этот миг, Чтоб горы вновь покрыли их, в защиту От гнева беспощадного Его. И бурею вокруг летели стрелы От тех четвероликих четырех, Чье тело было все вокруг покрыто Глазами, и от тех живых колес, Что были все усеяны очами; Единый ими Дух руководил, И каждый глаз сверкал светлее молний И извергал губительный огонь, Разя врагов проклятых. Ослабели Они, лишась своей обычной силы; Без чувств они, разбиты, пали ниц. Но силы Он Своей лишь половину Употребил, остановил Свой гром На полпути, не истребить их вовсе Хотел – лишь с корнем вырвать из Небес. Он падших вновь восставил и, как стадо Пугливых козлищ, пред Собой погнал, Вослед за ними громы посылая, Преследуя их ужасом и страхом До стен хрустальных Неба; вдруг пред ними Разверзлися те стены в ширину — И страшная, громадная открылась Пред ними бездна мрачной пустоты. Устрашены ужасным этим видом, Они невольно ринулись назад — Но позади теснил их страх сильнейший; И вот стремглав низвергнулись они Чрез край Небес, гонимы вечным гневом Пылающим, в бездонную пучину. Услышал Ад тот грохот нестерпимый, Увидел Ад, как Небеса с Небес Свергаются; бежать хотел он в страхе, Но слишком прочно на основах мрачных Судьбою был он в бездне укреплен. И падали они так девять суток. Хаос ревел в смятеньи: в десять раз Он чувствовал себя смущенным больше В анархии своей, когда толпа Громадная такая разореньем Ужасным переполнила его. Но наконец, разинув зев широкий, Ад поглотил их всех; над ними он Замкнулся, стал для них жилищем вечным; Он поли неугасимого огня, Обитель мук и скорби беспредельной. А Небеса, от бремени навек Освободясь, возрадовались, быстро Пролом их стен закрылся, и опять Ограда их на место возвратилась. Единственный великий победитель Врагов своих, Мессия повернул Назад на триумфальной колеснице. Ему навстречу двинулись, ликуя, Святые все, стоявшие безмолвно, Свидетели могущества Его, И, пальмами Владыку осеняя, Воспели все отряды и чины Царя победоносного и Сына И Господа, достойного царить. И, торжествуя, шествовал чрез Небо К селеньям Он Могучего Отца, К Его святому храму и престолу, И в славе был Отцом Своим Он встречен, И одесную Вечного воссел. Так, измеряя мерою земною Небесные дела, я рассказал Тебе, что ты просил, дабы примером Прошедшего тебя предостеречь, Я рассказал о том, чего, быть может, Без этого весь род людской вовеки Не знал бы: о великом том раздоре И о войне, кипевшей в Небесах Меж ангельскими силами, о страшном Паденьи тех, кто слишком был высок В своих стремленьях – вместе с Сатаною Кто возмутился. Ныне Сатана Завидует и твоему блаженству И замысел лелеет отклонить Тебя от послушанья, чтоб, подобно Ему, ты своего лишился счастья И вечную с ним кару разделил. Он месть свою находит и отраду В том, чтоб тебя, Всевышнему назло, Участником своих терзаний сделать. Не слушай же его ты искушений, Остереги жену: она слабей, Чем ты; умей из страшного примера, Который слышал ты, извлечь всю пользу; Ты знаешь кару непокорства. Твердо Они стояли и, однако, пали, — Так помни же и бойся согрешить».
Книга седьмая
Содержание Рафаил по просьбе Адама рассказывает, как и для чего был сотворен этот мир: как Бог, после изгнания Сатаны с его Ангелами с Небес, объявляет, что Ему угодно сотворить новый мир и новых созданий, которые будут в нем жить. Бог посылает во славе Своего Сына в сопровождении Ангелов, поручая Ему совершить дело творения в шесть дней. Ангелы прославляют песнопениями совершение этого дела, и Сын Божий снова восходит на небо.
Сойди с Небес, Урания, коль верным Тебя я ныне именем зову, — Ты, коей глас божественный услышав, Превыше я Олимпа воспарил, Превыше, чем Пегас[122] певцов возносит! Не имя – сущность лишь твою зову; Не из числа ты девяти[123], живущих На высоте Олимпа: Небеса — Твоя отчизна; раньше, чем явились Громады гор, чем реки потекли, Вела ты с вечной мудростью беседу, Сестрой своей, и с нею ты играла В присутствии всесильного Отца, Небесной песнью слух Его пленяя! Тобою вознесенный, я дерзнул На Небеса Небес проникнуть смело, Как гость земной, и воздух эмпиреев, Тобой смягченный, жадно я вдыхал. Дозволь же мне в родную мне стихию Вернуться снова безопасно вниз, Чтоб конь крылатый без узды не сбросил Меня, как сбросил он Беллерофонта[124] — Который в высь такую не взлетал, — Чтоб я, как он, не заблудился, сброшен, В полях Элейских[125]! Только половину Успел своей исполнить песни я; Но ныне круг мой сузился – яснее Вокруг себя я вижу сферу дня, Стою на твердой почве, не витаю Над полюсом, уверенней пою Своим я смертным голосом, без страха, Что ослабеет иль умолкнет он, Хотя мне петь приходится в дни злые, В дни злобные, меж злобных языков, Во тьме[126], среди опасностей грозящих, В печальном одиночестве. Но все ж Я не совсем один: ты навещаешь Мои ночные грезы, ты приходишь, Когда зарей румянится восток. Руководи ж, Урания, моею Ты песнею, хотя бы песне той Внимали лишь немногие; избавь лишь Ты от помехи варварской ту песню — От Вакха и поклонников его, От той толпы безумной, что в Родопе Измучила фракийского певца[127]. Ему леса и горы с восхищеньем Внимали, но и песнь его, и лиру Толпы крик дикий заглушил, и Муза Певца не защитила своего. Ты ж окажи молящему защиту: Небесного происхожденья ты, А та была лишь грезою пустою. Скажи, богиня, что произошло, Когда окончил Рафаил, Архангел Приветливый, свое предупрежденье Адаму, показав ему пример Отступников постигшей страшной кары, Чтоб и Адаму иль его потомству Не потерпеть такой же кары, если б Единую ту заповедь они Нарушили о древе запрещенном, Которую им было так легко Хранить, имея самый лучший выбор, Чтоб услаждать свой вкус, переходя От древа к древу. И Адам и Ева Внимательно прослушали ту повесть, Объяты изумленьем и раздумьем, Рассказ услышав о таких делах, Для них высоких, странных, непонятных, Как злоба и вражда среди Небес, Война в соседстве близком с Божьим миром, Среди блаженства яростный мятеж, Хоть скоро был подавлен он – отпрянул Обратно, как от берега прибой, На тех, кем он затеян был: конечно, В стране блаженства был он нетерпим. Рассеялись сомнения Адама; Но вместе с тем созрело в нем желанье Безгрешное – поболее узнать О многом, что его касалось ближе: Откуда этот мир – земля и небо, Которые он видел вкруг себя, Произошли, когда, с какою целью И из чего они сотворены; Что было вне Эдема и в Эдеме, Пока в нем не явился человек. Так, чувство жажды утолив, глазами Мы провожаем свежие струи Бегущие – и пить желаем снова. И гостю он небесному сказал: «Великие, чудесные событья. Дела, каких не знает мир земной, Ты рассказал, божественный наставник, Ниспосланный благоволеньем Божьим С высот небесных, чтоб предостеречь Нас вовремя о том, чего лишиться Могли бы мы, не зная о вещах, Недостижимых знанью человека. За это Бесконечному Добру Должны мы быть безмерно благодарны, Приняв предупреждение Его Торжественно и твердо, чтобы верно Служить всегда Его высокой воле, Цель нашего в том видя бытия. Но если нас ты все же удостоил Рассказа о вещах, лежащих выше Земного разуменья, – если мудрость Всевышняя нашла, что это нужно Нам знать, – тогда, прошу, не откажи И дальше снизойти и нам поведать То, что нам знать, быть может, столь же важно: Как и когда возникло это небо, Которое мы видим в вышине, С подвижными несметными огнями И все, что вкруг пространство создает Иль наполняет, – этот воздух чистый Вокруг цветущей радостно земли; Чем побужден был наш Творец Великий В Его святом покое вековечном Среди Хаоса снова приступить К творенью – как Он то творенье начал, Когда его окончил? Нам об этом Ты расскажи, коль не преступно знать Нам это все. Мы спрашиваем это Не для того, чтоб нам разведать тайны Его предвечной власти, но затем, Чтоб прославлять дела Его тем больше, Чем более о них мы будем знать. Притом великий свет дневной далёко Свой бег еще не кончил, хоть и вниз Спускается; он в Небе ждет, он внемлет, Удержан мощным голосом твоим, И долее промедлит, чтоб услышать О собственном своем происхожденьи, О том, как весь природы мир возник Из вечной бездны, не имевшей формы. А если бы вечерняя звезда И месяц также слушать поспешили Ту повесть, ночь с собой бы принесла Безмолвие, и сон, тебе внимая, Свои бы вежды не сомкнул, иль сами Его к себе не допустили б мы, Чтоб песнь твою нам до конца дослушать И отпустить тебя перед зарей». Так он молил блистательного гостя. И с кротостью богоподобный Ангел Ему сказал: «Не откажу тебе И в этой скромной просьбе. Как, однако, О дивных Всемогущего делах Я расскажу достойными словами? Как описать их может Серафим, Как их поймет ум слабый человека? Но все ж, насколько можешь ты постичь Все это, пусть оно не будет скрыто От слуха твоего, дабы тем лучше Ты прославленью Бога мог служить И через то иметь тем больше счастья. Я разрешенье свыше получил Давать тебе ответы на вопросы В границах, знанью твоему доступных; Но спрашивать о большем воздержись И не надейся собственным талантом Узнать о сокровенных тех вещах, Которые незримый наш Владыка — Единый лишь Всеведущий – покрыл Навеки мраком, на земле и в небе К их знанью никого не допустив. Довольно и без них вещей найдется, Достойных изученья и познанья; Подобно знанье пище: через меру Не следует вкушать его; пусть ум Лишь то приемлет, что объять он может; Избытком будет только подавлять Он сам себя, и мудрость превратится В безумие: так точно пресыщенье Лишь к несваренью вредному ведет. Когда был изгнан Люцифер с Небес[128] (Так называй его: он был когда-то Блистательней средь Ангелов, чем это Светило средь небесных всех светил). Когда он пал со всей своею ратью Пылающей сквозь бездну в место кары И Божий Сын великий возвратился С победою среди своих святых, Тогда Отец наш Вечный Всемогущий Их множество с престола обозрел И так сказал Божественному Сыну: «Ошибся он, завистливый наш Враг: Он полагал, что все, как он, мятежны; С их помощью надеялся достигнуть Он этой высшей силы недоступной И высшего престола Божества; Он был намерен, Нас лишив престола, Его в свое владенье захватить, И он увлек своим обманом многих, Которым здесь отныне места нет; Но большая гораздо часть осталась Верна, как вижу; Небеса имеют Довольно населенья, чтоб хранить Владычество свое во всей вселенной И посещать высокий этот храм И в нем свершать торжественные службы И должные обряды соблюдать. Однако же, чтоб Враг не утешался Содеянным им Злом, не говорил, Что Небеса опустошить сумел он И тем как будто Мне нанес ущерб, Намерен Я ту возместить потерю (Насколько можно то назвать потерей, Что потеряло уж само себя); Намерен Я создать теперь мир новый И новых в нем созданий поселить — Бесчисленный род человека. Будет Он жить не здесь – до той поры, пока Заслугами своими постепенно Себе он не откроет путь и доступ К обителям небесной высоты, Испытанный повиновеньем долгим. Тогда Земля, жилище человека, Сама собою превратится в Небо, А Небо в Землю, – станет весь тот мир Единым царством, в единеньи сладком И в радости безмерной, без конца. Пока же здесь живите на просторе Вы, дети Неба, чрез Тебя, Мой Сын Возлюбленный, Мое живое Слово, Создам Я мир: скажи и соверши! Мой дух да осенит Тебя, с Тобою Да будет все могущество Мое! Иди и повели великой бездне, Определясь, стать Небом и Землей! Та бездна безгранична, но пространство Не пусто: наполняю Я Собой Всю бесконечность; уходить могу Я, Ничем не ограничен, Сам в Себя, Свою не обнаруживая благость, Которая свободна почивать Иль деятельной быть; необходимость И случай не касаются Меня Вовеки, и судьба – Моя есть воля!» Так говорил Творец, и Божество Сыновнее, Его живое Слово, Исполнило все то, что Он сказал. Дела мгновенны Божии – быстрее, Чем время иль движение; но так как Нельзя их человеку объяснить, Не пользуясь словами, расскажу я Их так, чтоб мог понять их ум земной. Великая, торжественная радость Взыграла в Небе при словах Творца, Когда Свою Он объявил нам волю. Воспели мы Всевышнему хвалу, Мир и благоволенье человеку Грядущему; восславили Того, Чей справедливый гнев изгнал безбожных, Их покарав, от Божия лица И от жилища праведных, Чья мудрость Добро из Зла сумела сотворить, Кто вызвал к жизни род созданий лучших На смену Духов Зла и тем Добро Распространил навек по всей Вселенной. Так воспевали Ангелы Творца. Сын между тем, готовый к предприятью Великому, явился весь в лучах, Могуществом всесильным опоясан, В величии Божественном; любовь И мудрость бесконечная светились В Его лице – сиял в Нем весь Отец. Вокруг Его великой колесницы, Бесчисленны, собрались Херувимы И Серафимы, Власти, и Престолы, И Доблести – крылатые все Духи — И множество крылатых колесниц Из арсенала Божия: стояли Их мириады с древности глубокой Меж двух рядов высоких медных гор, Готовые к торжественному часу. И ныне сами вынеслись они — Затем что жил в них дух – перед Владыкой, И распахнулись вечные врата Небесные, со звуком гармоничным На золотых вращаяся петлях, Дабы в своем могущественном Слове Царь славы и Творца великий Дух Свободно мог проследовать к творенью. И вот остановилися они У края Неба, как у брега моря, Пред бездною неизмеримой, мрачной, Бушующей, как дикий океан, До дна свирепой бурей возмущенный, Чьи волны ввысь вздымалися, как горы, Вершинами плескали в Небеса И с центром перемешивали полюс. «Умолкните, бушующие волны! Ты, бездна, успокойся!» – изрекло Свое веленье Творческое Слово. — Окончите свирепый ваш раздор!» И вслед за тем на крыльях Херувимов Сын, озаренный славою Отца, Спустился вниз, в Хаос, в мир нерожденный, Которым был Его услышан глас, И вслед за ним блистательная свита Спустилася, чтоб созерцать творенье И чудеса могущества Его. Остановились быстрые колеса Огнистые, и циркуль золотой Он в руку взял, чудесное орудье Из Божьей мастерской, – чтоб очертить Границы мира и всего творенья. Одно уставив в центре острие, Другим обширный круг сквозь тьму и бездну Он описал вокруг Себя и молвил: «Так простирайся, мир! Да будут здесь Твои границы и твоя окружность!» Так создал ваше Небо Бог и Землю, Пока еще без формы и без жизни; Над бездною лежал глубокий мрак, Но над водой спокойною носился Дух Божий, животворные Свои Над ней широко крылья распуская; И влил Он жизнь и жизни теплоту Во всю ту массу жидкую, и книзу, Холодный, черный, Тартаром рожденный, Враждебный жизни вещества осадок Направил Он; затем соединил Подобное с подобным, остальное ж Все по своим местам распределил, А промежутки воздухом наполнил; И вот, сама себя уравновесив, За центр была подвешена Земля. «Да будет свет!» – рек Бог – и свет явился, — Эфирная, первейшая из всех Субстанция, восставшая из бездны, — И от востока, родины своей, Светить сквозь мрак он начал, заключенный В шарообразном облаке лучистом: В то время солнца не было еще — Скрывалося оно в шатре туманном. И вот увидел Бог, что свет – хорош, И свет от тьмы тогда по полушарьям Он отделил, и свет нарек Он днем, Тьму – ночью. Так, сменяясь, первый вечер Составил с первым утром первый день. И хоры все небесные воспели, Восславили тот миг, когда блеснул С востока свет из мрака, знаменуя Тот день рожденья Неба и Земли. И радостью и громким ликованьем Вселенной круг наполнили они, И зазвучали арфы золотые И гимны Богу и Его делам; Весь первый вечер, первое все утро Создателю звучала их хвала. И снова Бог сказал: «Да будет твердь Средь вод, и пусть она разделит воды От вод!» И твердь явилась в тот же миг, — Хрустальный, жидкий, чистый и прозрачный Стихийный воздух, вкруг распространенный До самой крайней выпуклости шара Вселенной, как надежная стена Меж верхними и нижними водами, Затем, что как земля, так прочий мир Построились на лоне вод спокойных, Хрустальный составлявших океан, И вдаль от них Хаос был отодвинут С его шумливым беспорядком, чтобы Две крайности, соприкасаясь близко, Разрушить все созданье не могли. И небом Бог ту твердь нарек. И хоры Небесные Его воспели снова, — Был вечер, было утро, – день второй. Земли была уже готова форма, Но в лоне вод скрывалася она, Незрелому зародышу подобно, И не была видна снаружи; всюду По ней распространялся океан, Однако же не праздный: теплотою Ее он плодоносною смягчал, Готовя мать великую к зачатью И насыщая влагой плодовитой. И Бог сказал: «Вы, воды все под небом, Распределитесь по своим местам, И пусть от вас освободится суша!» И вдруг из моря вынырнули горы Великие, подняв свои хребты И тучами верхи свои окутав; А на местах, откуда встали горы, Осело дно и вширь и в глубину, Обширное воде доставив ложе; И устремились горы в котловины С веселою поспешностью, крутясь, Подобно каплям, в шарики на пыльной Поверхности сбирающимся быстро; Иные же хрустальными стенами Отвесно стали вниз от берегов, Веленью Бога быстро повинуясь. Как созывает войско звук трубы (О чем ты от меня довольно слышал) И к знамени сбирается оно, Так волн гряды, спеша, тесня друг друга, Неслись везде, где находили путь; Где путь был крут – они свергались шумно, Где ровен был – спокойнее текли; Им ни холмы, ни горы не мешали Там или здесь дорогу проложить — То под землей, то, змейкой извиваясь Вокруг, они в далекий шли обход И мягкий ил привольно бороздили. Легко им было течь, пока Господь Не повелел везде быть суше, кроме Тех мест, где реки с той поры текут, Заключены в определенных руслах. И сушу Он тогда нарек землей, А водоем великий общий – морем; Увидел Он, что это хорошо, И молвил: «Пусть, зеленою травою Одевшися, земля произведет Дающие зерно породы злаков И древеса, дающие плоды, И семена их все в земле да будут!» Едва сказал Он это, и земля, Пустынная дотоле и нагая, Невзрачная, без всяких украшений, Травой оделась нежною, и зелень Приятная ее покрыла лик, И расцвели на ней повсюду травы Различными цветами, и вздохнула Земная грудь их сладким ароматом. И виноград густой, виясь, возрос, И поползла стеблем пахучим тыква, И колосистой ратью встал тростник, И множество кустарников кудрявых Своею свежей зеленью сплелись, И, наконец, восстали, будто в танце, Деревьев статных стройные ряды, Украшены обильными плодами Иль почками цветочными; лесами Покрылись горы, рощами – долины, Кустами окаймилися ручьи. И вот Земля подобна стала Небу — Так хороша, что боги здесь могли б Охотно жить иль странствовать с отрадой Под сению ее священных рощ. Хотя дождя Господь еще на землю Не посылал и не было на ней Для обработки почвы человека, — Но от земли всходил сырой туман, И освежал он каждое растенье И каждую из многих нежных травок, Которые Бог раньше сотворил, Чем над землей стебли их показались. И видел Бог, что это – хорошо. Был вечер, было утро, – был день третий. И вслед за тем Всесильный вновь сказал: «Да будут в небе звезды и светила, Чтоб знаками служить для разделенья Дней от ночей, годов и их времен; А также долг на них Я возлагаю С высот небесных освещать всю землю». И все свершилось по Его словам. Бог сотворил великих два светила — Великих по их важному значенью Для человека; большему из них Он вверил управленье дня теченьем, А меньшему чредой назначил ночь; И создал Он бесчисленные звезды На небесах, чтоб землю озарять, И день и ночь поочередно править, И отделять повсюду свет от тьмы. Итак, из всех светил небесных первым Он создал солнце – темную сперва Эфирную громаду, – после – месяц, За ним же – звезды разных величин, Усеяв ими свод небес, как поле; Затем он света большую взял часть Из тучи, для него шатром служившей, И в солнечную сферу поместил, Которая во все впитала поры Свет жидкий, чтоб прочнее удержать Лучи и стать дворцом великим света. Отсюда, как из общего ключа, Свет стали черпать звезды остальные В златые урны; им позолотились Звезды прекрасной утренней рога. Чрез ту окраску или отблеск звезды Свои питают меньшие тела, Хотя они для зренья человека Лишь потому являются так малы, Что от него весьма удалены. Сперва с востока царственной лампадой Явилось солнце, как владыка дня, Блестящими лучами озаряя Вкруг горизонт и радуясь начать Свой долгий путь высокий через небо. Пред ним в веселой пляске пронеслись И сумерки рассвета, и Плеяды, Свое влиянье сладкое излив. Как зеркало его, стоял с ним вровень На западной, напротив, стороне Не столь блестящий месяц, принимая В свой полный лик заимствованный свет, — В другом пока он свете не нуждался: На этом расстояньи он стоял До самой ночи, вкруг небесной оси Свой совершая круг; затем с востока Вступал в свое он царство, разделяя С толпой светил слабейших власть свою — Со звездами, что тысячами тысяч, Как блестками, покрыли небосвод. Так весело украсились впервые Светил всходящих или нисходящих Блистательной толпою небеса, — Был вечер, было утро, – день четвертый. И Бог сказал: «Пускай произведет Вода отныне из икры обильной Ползущих и плывущих разных тварей, Одушевленных жизнью, а земля Птиц да родит, которые на крыльях Пусть воспарят свободно до небес!» И создал Бог в воде китов огромных И разных пресмыкающихся тварей, Обильно ими воды населив, А на земле – род птиц разнообразных. И видел он, что хороши они, И, всех благословляя их, Он молвил: «Плодитесь, размножайтеся в морях, Озерах, речках и ручьях бегущих, А птицы – размножайтесь на земле!» И вмиг во всех морях, во всех проливах Во всех озерах, бухтах стаи рыб Несметными роями закишили[129]; Сребристою своею чешуей Иль плавниками пестрыми сверкая, Они под изумрудной зыбью моря Местами так теснились, что, казалось, Своею массой составляли мель. Поодиночке или в виде стаек Они паслись среди морской травы, Иль меж кораллов весело шныряли, Иль тешились проворною игрой, На солнце грея спинки золотые, Иль между створок раковин жемчужных Лежали, влажной пищи ожидая, Иль, в панцире суставчатом ютясь, Из-под утесов стерегли добычу. Над водной гладью прыгали, резвясь, Горбатые дельфины и тюлени; Огромные, неловкие киты Движеньем грубым море волновали; Меж них левиафан, из всех созданий Громаднейший, когда лежал на дне, Утесу был подобен, если ж плавал, Казался он пловучею землей. А на земле меж тем в пещерах теплых, И в норках, и везде по берегам Из скорлупы выклевывались птицы — Бесперые птенцы сперва, но вскоре Оделись оперением они И воспарили к небу, презирая В своем полете низменность земли. Орел и аист на вершинах кедров И на утесах гнезда строить стали; Иные птицы в воздухе просторном Летали беспорядочно; другие, Разумней их, в определенный строй Распределяясь, путь свой направляли, Умея время года избирать, Через моря и земли, караваном Воздушным, ускоряя свой полет Поочередно; так журавль разумный, Несомый ветром, ежегодный путь Свершает свой, и воздух раздается, Бесчисленными перьями гоним. А мелких пташек рой по веткам прыгал, Леса и рощи пеньем веселя, На пестрых крыльях радостно порхая До вечера, когда лишь соловей Песнь продолжал свою, стеня любовно. Другие на озерах серебристых И на ручьях своей пушистой грудью В воде купались; гордый лебедь плыл, Дугою выгнув шею, поднимая Над телом крылья белые свои, И лапами, как веслами, греб воду; Иные же, равнину вод покинув, На крепких крыльях в воздухе неслись. Другие птицы по земле бродили; Петух хохлатый громкою трубой Час утра возвещал; павлин нарядный Шел величаво, радужный свой хвост, Украшенный глазами, распуская; Так рыбами наполнились все воды, Весь воздух – роем птиц разнообразных; Был вечер, было утро – пятый день. Пришел шестой, последний день творенья, Приветствуем и вечером и утром Гармонией звучавших сладко арф. И Бог сказал: «Пускай Земля отныне Произведет созданий новых род — Скот всевозможный, и ползущих тварей, И всяческих зверей земных». Земля Повиновалась и открыла недра Плодливые свои и родила Бесчисленных созданий совершенных, Снабженных всеми членами для жизни. Из недр земли восстали, как из нор, Породы диких всех зверей, какие Живут в лесах, полях, кустах, пещерах, Бродить попарно стали меж дерев, Рогатый скот – среди полян зеленых; Одни поодиночке, а другие Стадами или стаями паслись, От сочных трав равнины обнажая; С мохнатой гривой лев, упершись крепко, Старался вылезть из земли и вдруг, Скачком освободясь, как будто с цепи Сорвавшись, прыгал, отряхая гриву; И тигр, и рысь, и пестрый леопард, Встав из земли, с себя ее стряхали, Набрасывая холмики, как крот; Из-под земли, с ветвистой головою, Встал и олень проворный; бегемот Явился, неуклюжий и громадный; Стада овец блеющих тонкорунных И – средние меж тварями земными И водными – явились конь речной[130] И крокодил, покрытый чешуями. Явилась и ползучих тварей рать — Породы все червей и насекомых; Как веер, распуская перепонки, Служившие им крыльями, игрой Роскошных красок и рисунков нежных Блистали насекомые в одежде Роскошной летней, в пятнах и полосках Пурпурных, золотых, зеленых, синих; А черви тело длинное свое Влачили, почву бороздя следами, — Притом не все ничтожны по размерам: Иные были крупны, вроде змей, Большой длины и толщины и даже Имели крылья. Полз и муравей Усердный, бережливый, о грядущем Заботливый, имея в малом теле Большое сердце. Может быть, эмблемой Послужит он для общины людской, Все поровну делящей справедливо. Явился также рой прилежных пчел, Которые своих супругов-трутней Питают сладкой пищею и строят Для меда ряд ячеек восковых. Явились и бесчисленные стаи Других, которых свойства знаешь ты, Которым сам назначил ты названья, — Излишне было б это повторять. Меж них ты и змею, конечно, знаешь, Хитрейшую из тварей всех земных, Порой больших размеров, с медным взором И страшной гривой волосистой, впрочем Послушную, не вредную тебе. Итак, сияло в полной славе Небо И совершало все свои движенья С тех пор, как в первый раз рука Творца Ему его вращенье предписала; И улыбалась ласково Земля Во всей красе, во всем своем богатстве; Вся суша и весь воздух, вся вода Наполнились зверями, птицей, рыбой, — Все бегало, летало, пресмыкалось Иль плавало; но день шестой творенья Еще не кончен был: недоставало Последнего и лучшего созданья — Конца всех дел; недоставало твари, Которая б не наклонялась низко, Подобно прочим, а ходила б прямо Во весь свой рост, одарена рассудком — Могла б, подняв с достоинством чело, Умело править тварями другими И познавать сама себя, чрез то Уподобляясь жителям небесным; Могла бы благодарно сознавать Источник благ, дарованных ей в жизни, И сердцем, взором, голосом своим Стремилась бы к Тому, кто дал все это, И чтила б Бога Вышнего, который Ее поставил во главе творенья. И вот мы все услышали тогда, Как Всемогущий наш Отец Предвечный (Он вездесущ, присутствуя во всем) Рек Своему возлюбленному Сыну: «Теперь Мы человека сотворим; Да будет в нем Наш образ и подобье; Пусть надо всем царит он на земле — Над рыбами в воде, и над зверями На суше, и над птицами в эфире, Над всем, что, пресмыкаясь по земле, Живет на ней!» Промолвив это слово, Он сотворил тебя, Адам, тебя, О человек! Земного праха глыбу Он взял и сотворил тебя, и в ноздри Тебе дыханье жизни Он вдохнул; По образу ты сотворен был Божью, И душу ты живую получил. Ты мужем сотворен был, но в подруги Он дал тебе жену и вас двоих Благословил и род ваш вместе с вами: «Плодитесь, размножайтесь, населяйте Всю землю и господствуйте над ней — Над рыбами в воде, над птицей в небе, Над всей живою тварью на земле!» Где был ты создан, именем то место Не названо; но вскоре, как ты знаешь, Тебя Господь в сад этот поселил Среди деревьев этих Божьих дивных, Приятных и для зренья, и для вкуса, И в пищу дал тебе их сладкий плод; Тебе в разнообразье бесконечном Он предоставил их; лишь одного Не должен ты касаться – Древа знанья Добра и Зла: вкусив его плода, Умрешь ты; смерть – за этот грех возмездье. Будь осторожен, умеряй желанья, Дабы тебя внезапно не постигли Грех и его сопутник черный – смерть. Окончил Бог Свой труд и, созерцая Его, нашел творенье совершенным; Был вечер, было утро – день шестой. Итак, свершив Свой труд без утомленья, Творец вернулся в Небеса Небес К Себе, в Свои возвышенные сферы, Чтоб созерцать оттуда новый мир, Расширивший собой Его владенья, Чтоб с высоты престола Своего Смотреть, как он хорош, как он прекрасен, Как отвечает замыслу Творца. Вознесся Он, сопровождаем кликом Восторженным, и десять тысяч арф Симфонией звучали неземною. Звучала вся земля, весь воздух пел (Ты слышал это, должен это помнить); Все Небеса звучали, все созвездья, И с восхищеньем дивной песне той Планеты неподвижные внимали, Пока, ликуя, весь небесный хор Творца, сопровождая, возносился. «Откройтеся, предвечные врата, — Так воспевали Ангелы, – откройтесь! И пусть войдет великий наш Творец, В шесть дней окончив дивный труд созданья — Вселенную! И впредь вам суждено Не раз открыться, ибо Вседержитель Намерен посещением Своим Избранников в грядущем удостоить, И праведных жилища навещать, И посылать своих гонцов крылатых С высокой вестью милостей Своих!» Так пел небесный хор; а Он, Великий, Пройдя через блистательный портал, Проследовал дорогою прямою В жилище Бога вечное – путем Широким и возвышенным, где почва Есть золото, а мостовая – звезды, Который видишь ты в ночную пору, Как пояс, охвативший небеса, — Путь Млечный, весь усеянный, как пылью, Бесчисленными звездами. В тот час Седьмой был вечер на земле в Эдеме: Садилось солнце, сумерки с востока Уже всходили, предваряя ночь. Тогда к вершине той горы священной, Где Бог имеет вечный Свой престол, Вознесся Сын могучий, одесную Великого Отца, Который с Ним Творил незримо, не сходя с престола, — Затем что Вседержитель вездесущ — И создавал с Ним мира все устройство, Во всех делах Начало и Конец; И ныне от трудов Своих почил Он И день седьмой покоем освятил. Но Он почил не в тишине священной: Звучали сладко арфы, звуки труб Торжественно гремели, раздавались И пенье флейт, и мелодичный звон Струн золотых, и мощные аккорды Органов величавых, и прекрасно С той музыкой сплетались голоса, Поодиночке или стройным хором. Дым из златых курильниц поднимался И облаками гору окружал. Хор славил шесть великих дней творенья: «Велик, Иегова, Ты в Своих делах, Нет Твоему могуществу пределов! Чья мысль Тебя измерит, чей язык Тебя опишет! Более великим Себя явил Ты ныне, чем в тот день, Когда низверг Ты Ангелов-гигантов! Тогда Себя громами Ты прославил, Но более велик творенья труд, Чем разрушенье грозное творенья! Кто может быть соперником Твоим, Могучий Царь? Кто власть Твою умалит? Безумную, надменную попытку Отступников легко Ты отразил И тщетные их планы все разрушил; Напрасно помышляли нечестивцы Тебя унизить, сократить число Служителей Твоих; кто ищет силу Твою ослабить, сам того не зная, Лишь умножает мощь Твою: из Зла Тем более Добра Ты созидаешь! Тому свидетель – этот новый мир, Второе небо, от ворот небесных Поблизости, в хрустальном океане Основанный, почти неизмеримый, С бесчисленными звездами, из коих Есть каждая, быть может, целый мир, Которых Ты лишь знаешь назначенье; И между этих звезд одна – Земля, Прекрасное жилище человека, Свой собственный имеет океан. О, трижды вы блаженны, человеки, Которых так возвысил Бог, создав По образу вас Своему, чтоб верно Его вы чтили! Вам Он дал во власть Свои владенья – землю, воздух, воду, Чтоб вы собой умножили число Служителей Его, святых и чистых! О, трижды вы блаженны, если только Сумеете вы твердыми пребыть И то блаженство сохранить навеки!» Так пел их хор, и всюду в Небесах Гремело «аллилуйя». Так субботы Священный праздник справили они. Как видишь, я твою исполнил просьбу, Тебе поведав о начале мира И обо всем, что было до тебя. О том своим потомкам ты расскажешь; Теперь же если хочешь, то спроси О чем-нибудь еще: все, что доступно Уму людскому, я готов сказать».
Книга восьмая
Содержание Адам спрашивает о движениях небесных тел и получает неопределенный ответ, причем Ангел советует ему спрашивать о вещах, более полезных для его знания. Адам подчиняется и, желая все-таки подолее удержать Рафаила, рассказывает то, что он помнит о своем собственном создании, о своем поселении в Раю, далее о своей беседе с Богом относительно одиночества и потребности в соответствующем обществе, о первой встрече своей и браке с Евою. Его беседа с Ангелом по этому поводу. Ангел, повторив свои увещания, удаляется.
akniga