Наоми

Румянец на его щеках тает, тепло покидает тело, и я понимаю, что он ушел. Веда начинает кричать, Биагви стонет, потрясенный потерей, и Ульфа вырывают из моих рук. Веда падает на землю, воя в отчаянии, и прижимает малыша к груди, отказываясь мириться с его смертью. Ее страдание эхом отзывается у меня внутри, и я опускаюсь рядом с ней на колени, но она отползает в сторону, крича на меня, на Потерянную Женщину, на Биагви и Джона. На Вашаки, который смотрит на нее в молчаливом сострадании. У двери она встает, глядя на нас дикими заплаканными глазами, будто мы все ее предали. Потом, бросив последний взгляд на Ульфа, Веда осторожно опускает его на землю, как в тот день, когда Биагви принес его взамен умершего сына. Она оставляет малыша и уходит в снежную ночь.

Джон

Воздух холоден и чист, и, когда я втягиваю его носом, он ослабляет боль в груди и горе, комком вставшее в горле. Я молча поднимаю взгляд к звездам и прошу свою мать и Уинифред Мэй посмотреть на меня с небес. Я обращаюсь к ним на пауни, хотя Уинифред его не поймет. Это язык моей матери, и сейчас мне нужна она.

Земля, припорошенная утренним снегом, кажется обновленной и нетронутой. Следы тянутся от жилища Вашаки к притоптанному снегу в том месте, где Биагви и Веда оставили лошадей. Веда умчалась в свой лагерь без верхней одежды, измученная и оцепеневшая. Биагви последовал за ней, закинув накидки на спину лошади, сгорбившись под тяжестью горя. Их скорбь меня утешает. Как сказала Дженни, не бывает любви без боли. Их страдание говорит мне о том, что Ульфа берегли и любили, а теперь по нему скорбят. Когда жизнь заканчивается, не важно, короткая или длинная, все остальное уже не имеет значения.

Они оставили тело малыша. Для Наоми это стало милостью и утешением. Сейчас она с ним: обмыла его и завернула в лоскутное шерстяное одеяло. Его подарил ей Вашаки. Наоми сказала, что оно похоже на разноцветный плащ ее матери, такой же, какой был у Иосифа, проданного в Египет. Я даю ей – и себе – немного времени, чтобы оплакать Ульфа наедине с собой. Она кажется спокойной. Даже умиротворенной. Но горе еще придет. Мы похороним его, и тогда скорбь настигнет ее.

– На снегу остались следы, – раздается голос Потерянной Женщины у меня за спиной.

Я киваю. Но Потерянная Женщина смотрит не на те отпечатки, что оставили Биагви и Веда. Она тянет меня за руку и ведет за собой. Сугробы глубокие, почти нам по колено, и с каждым шагом наши ноги проваливаются в снег и подбрасывают в воздух снежную пыль.

– Видишь? – говорит Потерянная Женщина, показывая на прямую цепочку следов, которые начинаются за вигвамом Вашаки и уходят в никуда.

На свежем снегу нет никаких других отпечатков. Я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть, а Потерянная Женщина садится на корточки рядом со мной. Следы, слишком маленькие для мужских ног и слишком большие для детских, отпечатались лишь на самой поверхности снега. Рядом с человеческими следами виднеются отпечатки небольших лап с четко очерченными подушечками, уходящие к деревьям. Женщина и волк. Озадаченный этим, я немного прохожу по следу, но он резко обрывается.

– Мать пришла забрать сына, – говорит Потерянная Женщина.

Я смотрю на нее, не понимая, о чем речь.

– Иногда духи оставляют следы на снегу. Чтобы направить нас. Иногда они приносят утешение или указывают дорогу к дому. Я видела следы, после того как умерли мои сыновья, а потом в то утро, когда родилась моя внучка. Разные следы… Но всегда… одни и те же.

Следы женщины… и волчонка. Ульфа.

– Мать пришла забрать сына, – пораженно шепчу я; чувства переполняют меня.

– Да. И теперь Наоми сможет вернуться домой.

Эпилог