— Я слушаю вас, хозяйка, — сказал Хамит.

— Там пришли, — сообщила она, глядя в сторону.

— Кто пришел? Где это — там? — строго поинтересовался он.

— Посыльный. Во дворе ждет! — плачуще прокричала хозяйка и, еще раз сказав горестное «ой!», убежала. Взяв полотенце, Хамит вышел во двор, к колодцу.

Посыльный — белобрысый красноармеец, мальчишечка, — сидел на земле, привалясь к забору, и подремывал, прикрыв глаза фуражкой. Крутя ворот колодца, Хамит натужно спросил:

— Что тебе?

Красноармеец встал, отряхнул висевшие мешком шаровары, сдвинул фуражку на затылок и, с уважением созерцая могучий торс, доложил:

— Крумин требует.

Ловко вытянув одной рукой громадное ведро и поставив его на край колодца, Хамит приказал:

— Лей! — и нагнулся. Кряхтя и отдуваясь, мальчишечка наклонил ведро, тугое прозрачное полотнище воды упало на спину Хамита, а брызги разлетелись в стороны. Стирая шальные капли с лица, красноармеец сообщил изумленно:

— Холодная, зараза! Ну, прямо лед!

Крумин стоял у окна и наблюдал, как хорошим армейским шагом пересекал улицу Хамит. Улица была пустынна и повседневна. А Хамит, как всегда, праздничен: в начищенных сапогах, в щегольски замятой фуражке, в гимнастерке с разговорами, стянутый новой портупеей с кобурой.

Крумин аккуратно, двумя пальцами, снял пенсне с толстыми стеклами, жестко растер веки и глазные яблоки, водрузил пенсне на место, с близоруким удивлением глянул на Хамита и спросил:

— Сколько тебе лет, Хамит?

— Двадцать два, начальник.

— А в вагонах смерти атамана Анненкова был совсем мальчик.

— Я старался быть мужчиной.

— Ты им стал, парень. Жаль только, что времени на твою юность не хватило.

— Мы спешили, Ян Тенисович. У нас слишком много дел. Мне некогда праздновать юность.

— Когда ты улыбался в последний раз?