Внезапно кто-то ухватил Гашу за подол.
– Ленка, ты?
– Я! – отозвалась девчонка. Высокая, худенькая, в испачканном гарью платье, она подняла на Гашу узкое, покрытое свежим загаром лицо.
– Мы пересидели бомбежку в подвале восьмого дома, – серьезно сказала девочка, указывая грязным пальцам на распахнутый лаз в подвал соседнего дома. – Но мама спешит… Все время спешит…
– Наконец-то мы нашли вас! – закричала Женя.
Гаша посмотрела на сестру. Женька спешила к ней по полуразрушенной улице. Оленька цеплялась смуглыми ручками за ее шею, а ножками обнимала Женю за талию. Обе показались Гаше отчаянно худыми, черными, как чертенята, словно вся гарь киевских пожарищ осела на их тела.
– Глафиа! Глафиа! – верещала Оленька.
– Да тише ты! – ответила дочери Женька, скидывая с плеч и ее, и тощий вещмешок.
На Женьке вместо обычного цветного шелка были надеты солдатские латаные штаны. Из-под кургузого пиджачишки выглядывала мужская сорочка.
– Мы роем траншеи… – устало выдохнула она. – Совсем скоро они придут, и девочкам там оставаться больше нельзя. Меня ненадолго отпустили за реку. А тут снова налет…
– Мы потеаяли сумку с едой! – крикнула Оля.
– Она все время кричит, – выдохнула Женя, указывая на младшую дочь. – Киев бомбят непрерывно, и они по половине дня проводят в убежище с тетей Симой. А вчера…
Женька внезапно обняла Гашу. Ах, сколько силы оказалось в ее тонких, исхудалых руках.
– Тетю Симу вчера разорвало… – шептала она в гашино ухо. – Нашли только голову… кисть левой руки опознали по колечку. Ты помнишь ли ее колечко? Обручальное, с бриллиантиком?
– Как не помнить… – растерянно отозвалась Гаша, освобождаясь из сестриных объятий.
– Мне не с кем их оставить, и я привела их к вам, – закончила Женя.
– А Павел?
– Он в ополчении. От него нет вестей с тех пор, как их полк ушел в сторону Хотова…[2] Скоро, скоро они придут сюда! Спасайтесь!
– Что с тобой? – усмехнулась Гаша. – Ты перестала верить в красных идолов?
Женькин рот брезгливо скривился.