Я с сожалением останавливаю игру. Сохраняю результат каждый раз под новым паролем: иначе Машка в моё отсутствие взломает код, влезет в мою лепидоптерологическую святая святых и наделает дел. А ведь я так любовно создавал лабораторию. И так надеялся заполучить Машку в верные союзницы. Нет, женщинам доверять нельзя.
Машка лениво и привычно огрызается на бабку. Потягивается сладко, как кошечка, и идёт спать. Я перекусываю в кухне бабкиными холодными сырниками. Скатываю по ступенькам велосипед, стараясь не грохотать и не будить соседей. Укрепляю на багажнике коробку. Из неё вкусно пахнет новенькими резиновыми перчатками, типографской краской и клеем.
Бесшумно катятся колёса по тёмному, влажному от росы асфальту. Вот и город позади, и начались заброшенные дачи.
Соседка, которую опрашивал участковый, припомнила, якобы Дачница с корзинкой ушла в лес. Стадный инстинкт сработал: ещё две женщины тотчас вспомнили, что и, правда, видели её, уходящую за грибами.
В домике появился запах затхлости: недаром хозяйка держала дверь открытой всё лето. Три ступеньки вниз в котельную, поворот, ещё пять крутых ступенек. Замок, который я со страшным скрипом открываю заскорузлым от ржавчины ключом. Щелчок выключателя. В углах медленно качаются метровые нити тенёт. Никому не приходит в голову сюда заглянуть.
Поразительно, но закутанная в чёрную ткань дачница всё ещё жива. Сквозь плотную ткань издаёт звук. Я со злостью пинаю гигантскую куколку.
Всё из-за неё! Она тормозит весь процесс. Чудовище ни в какую не желает превращаться в красавицу. Я заглядываю в соседнюю каморку, где пахнет пылью и прошлогодним картофелем. Здесь висит на крючьях, покачивается ещё много больших, туго спеленатых коконов-куколок.
Для надёжности я щедро залил их клеем, которым снабжает меня Викентьич. Каждый раз удивляется: «Пьёшь ты, что ли, этот клей? А, токсикоман?!» Раскрывает крошечный розовый рот и хохочет. Я запрокидываю голову и тоже с готовностью смеюсь. Я должен нравиться своему работодателю.
Каждый раз, входя в подвал, я наивно надеюсь на чудо. Что однажды не обнаружу уродливых неуклюжих коконов. А на полу и на стенах будет шевелиться живой ковёр, сотканный из тысяч вылупившихся бабочек! Они вспорхнут разом и затанцуют в хороводе, и овеют сухим разноцветным ветром моё лицо, и золотым шлейфом вырвутся из подвала. И я на заплетающихся ножках выбегу вслед на сверкающий луг:
– Мама! Живые цветы! Цветы ожили!