— Доброе утро, Игорёчек! Великий день настал! — первое, что захотелось услышать, открыв глаза. Рука сама потянулась к жужжащему телефону и нажала на зелёную кнопку, предвкушая.

Сегодня день би-о-ло-ги-чес-ко-го разно-образи-я! Мы все разные, и это надо отпраздновать!

…Радость потребовала движения. Как никогда бодро он выпрыгнул из кровати, нажал play и, пока Arminvan Buuren отбивал ритм прогрессива, успел привести себя в порядок полностью. Сегодня великий день, и всё должно быть чистым — его зубы, его волосы, его зад.

Игорь неплотно, но вкусно позавтракал: его сегодняшний долг требует ясного ума, пристального взгляда, быстрой реакции. Бог это знал, и поэтому заботливо положил в коробку вкусностей: сегодня можно было позволить себе больше обычного. Под музыкальный ритм челюсти перемололи бутерброды с красной икрой, на языке весело полопались красные икринки. Горячий кофе благодатно залил всё это сверху. Он был сыт, он был счастлив.

В человеке всё должно быть прекрасным, сегодня — в особенности. Чистая майка, выстиранные вчера и слегка влажные внизу джинсы. Под белоснежную со стоячим воротом рубашку Игорь аккуратно надел тяжёлый толстый жилет, подаренный Богом. На удивление рубашка легко застегнулась, а длинные и широкие рукава были закатаны до локтя. По-деловому и очень сексуально. Поверх так же легко застегнулась ветровка с укороченными рукавами, капюшоном и надписью на спине «Так победимЪ!», выведенной лучшим другом сочно и призывно. Последний штрих — шарф с рисунком радуги и фотоаппарат на длинном пахнущем новой обувью ремешке. Всё. Теперь можно идти.

До земли — семь этажей. Если бы Игорь умел летать, то просто выпорхнул бы с балкона, но ему пришлось преодолеть четырнадцать пролётов и пять площадок. Это даже неплохо — энергии в нём слишком, слишком много. Лифт опять не работал — и пёс с ним.

Ступеньки мелькали торопливо, его руки — в карманах куртки: старался не дотрагиваться руками до облупленных стен и давно некрашеных перил с кое-где присохшими соплями (биологически неопределившийся пятиклассник Вовочка из шестьдесят четвертой уже настоящий пи*****).

Чем ближе к первому этажу, тем сильнее пахло мусором, сваленным по трубам в небольшую комнату у входа. Наконец знакомо — у почтовых ящиков — его встретил устоявшийся запах мочи, который не может вывести даже стиральный порошок Ульки, убирающей подъезд. Игорь сморщил нос и побежал дальше, к выходу. К великому дню! Вперёд, так победим!

На улице плясал ослепительный май, настолько наглый, что утреннее солнце уже брызгало в глаза, мешая думать о своём. Игорь поправил шарф, так, чтобы было видно радугу, наушники и вечно уползающие вниз провода, натянул капюшон на лоб, закрываясь от солнца. Вдыхал полной грудью, осматриваясь, будто только решаясь выбрать направление маршрута: сегодня хотелось запомнить всё, до мелочи, до ржавого гвоздя в расхиряченной скамейке у двери со взломанным кодовым замком. Пи*****-Вовочка никогда не скучает.

Сорокапятилетняя Улька, изнасилованная судьбой, бросившим мужем и уходом за своим сыном-дебилом, во дворе растирает розоватую пену на чьих-то коврах. «Зарабатывает на вечерний ужин и, если не пожадничают, то ещё и на лекарства сыну», — мелькнуло в голове. Цвела возле подъезда чахлая яблонька, и от её незамысловатой пены казалось, что Улька моет весь мир.

Неподалеку сидела в инвалидной коляске алкашка баба Нина (илиНюра?), готовая ехать «на работу». Четыре года назад она уснула вечером в канаве с ледяной жижей, а утром хирурги отрезали ей отмерзшие ступни. С тех пор баба Нина-Нюра передвигалась на костылях и на дохлой коляске, обычно которую толкал такой же алкаш, бывший чернобылец дед Дима. Однажды Игорю пришлось помогать тащить пьяную Нюру-Нину на третий этаж без коляски. После этой благотворительности бабка заметила Игоря и теперь каждый раз смотрела с особой благосклонностью. «Сегодня будет жарко», — сказала с грустью. Игорь кивнул: безнадёга сидеть целый день в коляске в такую погоду у ворот храма. Но другого способа заработать и нажраться у Нины-Нюры с Димой не было.

Завернул за угол дома. Одинокая тетка с чудаковатым именем Лима, которое не раз отпугивало, как и её рыхлый зад, потенциальных ухажёров, выгуливала своего дога. Никаких перспектив — и она ненавидит всех, кто мог бы стать её партнером в постели, но не станет никогда. Пёс с длинными тощими лапами и мохнатым продолжением своего собачьего ануса оказался последним биологическим разнообразием для Лимы. Она не афишировала своих отношений, Игорь догадался сам. Поздоровался с обоими, в ответ Лима прошипела: «Обходи стороной!» Злая тётка, злое одиночество, злой пёс.

…До Болотной недалеко. Как и просил Бог, проигнорировал метро и отправился пешком. По дороге — бывший детский сад, в котором давно и с завидной регулярностью меняются конторы. А когда-то его, Игоря, как и весь вылуп до восемьдесят пятого года, водили в этот сад, было удобно… От детских аттракционов почти ничего не осталось, на перекладинах от качелей до сих пор приходят повисеть подростки, торопятся вытянуть свой скелет раньше времени. Да в каменном крепком домишке с затертой радугой на стене иногда друзья-наркоманы разогревают свои дозы. Хотя нет, они теперь — бывшие кореши. Теперь всё — бывшее. С сегодняшнего дня. Игорь остановился здесь на двадцать секунд, хотелось запомнить и это.

Стоял, дышал, запоминал… Беспечного детства давно нет. Есть прошлое и воспоминания. И желание сделать мир лучше, вернуть прошлое, в котором всё было чище и понятнее…

Пролез через дыру в заборе, и снова замельтешили улицы — дома — переулки — дома — и мостовая. На календаре рабочий день, вторник, но праздношатающихся слишком много. Приезжие с тёмными лицами, пенсионеры, выгуливаемые своими мелкими сучками-трясучками, школьники, не торопившиеся на уроки, безработные, в ожидании удачи тратившие последнюю мелочь на пиво, — люди, которым не интересно жить, не интересно думать о будущем и уж точно по барабану на судьбу государства. Взаимное отношение, надо сказать.

До площади стало совсем близко. Парки — аллеи — крашеные скамейки — полупустые урны — чистота. Иностранцы, интуристы, полицейские и юные проститутки с обеспеченными джентльменами под ручку. Чувствовалась близость центра, и с каждым кварталом гулящих станет больше. Игоря никто не останавливал, и ему казалось, что он слишком счастлив для паузы, слишком быстр для замечаний. Никому не нужен счастливый великовозрастный полнеющий студент. Если кто-то что-то и говорил ему в спину, — он не слышал всё равно: оптимистичный прогрессив[1] в наушниках защищал.

Полицейских на набережной насчитывалось всё больше, но его беспрепятственно пропускали, возможно, считая Игоря очередным фотографом, собиравшимся делать кадры на свой полудохлый «Никон». А может, и радуга на шарфе стала негласным пропуском. Полицейские брезговали? Всё оказалось продуманным Богом.

Игорь, улыбаясь людям в форме, протиснулся через поток к месту действия. Какое-то время он побудет среди тех, кто трясёт радужными транспарантами, флагами жалобными призывами на склеенных листах ватмана, чтобы выбрать нужный момент. Улыбался всем — геям, лесбиянкам и притворяющимся в радужных цилиндрах. Все ждали чуда и понимания.

«Я на их волне: нам всем хочется свободы и внимания, нам всем скучно. Мы — не замученные Ульки, не голодные Нины-Димы, не озлобленные Лимы. Мы — скучающие и жадно требующие к себе внимания мальчики-Вовочки, отстаивающего своё право быть замеченным и любым способом. Это другой голод, мы не хотим тихо плакать, как Улька, мы уже не хотим бухать в одиночестве, как Нины-Димы, и мы не можем тайно, как Лимы, наслаждаться со своими сожителями!» — мысли даже не текли, шагали маршем. Игорь вдруг вспомнил, как лично отодрал соседа Вовочку за уши, маленький пи*****не плакал, поныл с каким-то наслаждением и убежал, широко улыбаясь. На следующий день на облупленном пролёте между седьмым и восьмым этажом чёрным маркером было выведено смачное слово, которым Игорь наградил хулигана. И весь день потом в подъезде стоял запах растворителя, привлекая к себе токсикоманов.

Болотная площадь… Когда-то здесь проходили гуляния, кулачные бои, торжественно был казнён народный заступник Емелька Пугачев. Здесь было весело всегда. Сегодня — по-особенному. Транспаранты — флаги — шляпы — чья-то голая грудь, задорно раскрашена в семь цветов. Грудь прыгала с каждым взмахом рук — было весело. Крики: «Мы тоже люди!» — «Мы хотим свободы!» — «Любовь бесконечна!». И кто-то тонким голосом вопил: «Лена, я тебя люблю!»