— Мне снова нравится сам процесс, — говорит Рената. — Чем дольше живу, тем больше нравится, хочешь, верь, хочешь — нет. Хорошей погоды совершенно достаточно для счастья, а в плохую можно, к примеру, испечь яблочный пирог. — Для пущей убедительности Рената вынимает пирог из духовки и принимается его резать. — И никакого дополнительного смысла не требуется, — заключает она. — Как в детстве.

Вот этого я как раз не понимаю совершенно. Хотя помню, конечно, как здорово было в детстве. Процесс бытия казался столь увлекательным, что никакого дополнительного смысла действительно не требовалось, тут не поспоришь.

— Значит, ты у нас мудрая, а я нет, — говорю, принимая из ее рук блюдо с пирогом.

— Ты мальчик, — вздыхает Рената. — У тебя, считай, никаких шансов. Я мудрых мальчиков вообще никогда не встречала, кроме Карла, конечно. Но он не в счет.

— Ну да, — смеюсь, — как-никак сын Снежной королевы.

— Почему это?

— Неужели он тебе не рассказывал? Бабушка Анна была судовым врачом, вечно по полгода в рейсе, а Карла оставляла с Фридой, ты же помнишь Фриду?

— Помню, конечно. Но Снежная королева тут при чем?

— Карл вечно спрашивал, почему мама уезжает, не живет дома, как все остальные нормальные мамы. А Фрида, всегда ценившая вымысел превыше скучной правды, рассказала ему по большому секрету, что мама — Снежная королева. Дескать, после того как Кай сбежал, она решила, что, чем чужих детишек воровать, лучше завести собственного ребенка, и тогда родился Карл. Маме здесь очень жарко, но она так любит сына, что иногда все-таки приезжает и терпит жару. А забрать его к себе, понятно, не может, замерзнет он там, потому что родился не пингвином, не моржом, не белым медвежонком, а нормальным человеческим мальчиком, кто же знал, что так получится. Карл, понятно, поверил, а кто бы в пять лет не поверил? Тем более ты же помнишь, какая у нас бабушка Анна была блондинка?

— Да уж, по сравнению с ней даже я — брюнетка, — смеется Рената. — И почти мулатка.

— Ну вот. Он лет до десяти верил, пока мама не застряла на берегу на целый год. Очень за нее переживал, особенно когда лето настало: как же она тут в такую жару? А потом в его душу постепенно начали закрадываться сомнения. Но, говорит, так и не решился спросить, не хотел подвести Фриду, вдруг она страшную тайну выдала? Поэтому вопрос, можно сказать, остался открытым. Я вот тоже думаю, мало ли? Такая наследственность многое объяснила бы.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Рената, на всякий случай приготовившись защищать Карла.

— Ну как — что? Отмороженный он у нас… Положи полотенце на место! В лучшем смысле этого слова. Сто лет со мной знакома, могла бы вспомнить, что это в моих… Ната, положи полотенце!.. устах… Ай, не трогай меня!.. комплимент. Знаешь такое русское слово — «ком-пли-мент»? Перевести?

Она все-таки шлепнула меня пару раз полотенцем, а я голосом Санта-Клауса из «Футурамы» констатировал: «Обижает сироту».

— Не такой уж ты и мрачный хмырь, — удовлетворенно заметила Рената. — Если лупить тебя почаще.

И тут зазвонил телефон. Мое буржуйское семейство оставило за собой оба телефонных номера, завоеванных в ходе вытеснения коренного населения с территории дома, и теперь общается, не утруждая себя ни криками, ни тем более беготней с одного этажа на другой.

— Конечно приехал, — сказала в трубку Рената, — куда он денется?.. Ну а как ты думаешь, что еще может так пахнуть? Я-то дам, а донесет ли — это еще вопрос.

Положила трубку, подмигнула мне.

— Вот так, только собралась как следует тебя отлупить, а Карл тут как тут. Проснулся, кофе, говорит, сварил, требует тебя и пирог. Отнесешь?

— На третий?