Так частенько говаривала в свое время матушка, пряча меня от напастей, что устраивали мне соседские дети. К чему были ее слова, я так и не поняла.
– А, и ты тут… – пробормотал Богомир себе под нос. – Ох, и рассвирепеет же матушка!
Я сухо сглотнула. Еще живо было воспоминание о том случае, когда мать Тима набросилась на меня с кулаками и едва не выдрала клок волос. Друг тогда с трудом оттащил ее от меня и поклялся, что тому, кто хоть пальцем меня тронет, несдобровать. И неважно, кто это будет – чужак или свой, баба или мужик. Он не пожалеет никого.
В ушах до сих пор стоял вой раненой волчицы, который подняла его матушка.
С тех пор мне в их доме были бы рады только в одном случае – если бы пришлось собирать для меня погребальный саван.
– Пусть, – легко отмахнулся Тим и принялся седлать Ветерка. – Если она спросит, скажи, к вечеру ворочусь.
– Но… Иван!
Имя отозвалось в груди едва уловимым трепетом, окатившим меня, словно волна песчаный берег. Для всех вокруг мой приятель всегда был и будет Ваней и только для меня – Тимом. Имя, что я тогда дала ему на берегу реки, так и осталось между нами, как разделенная на двоих тягучая, как темный вересковый мед, тайна.
Тим, не слушая больше брата, вскочил на спину Ветерка. Тот радостно заржал и повернул голову в сторону всадника. Чуть придерживая поводья, Тим направил коня к выходу. Возле меня Ветерок, повинуясь движениям поводьев, послушно замер. Тим склонился ко мне, протягивая руку и помогая забраться на коня. Я неловко устроилась позади друга и расправила юбку задравшегося сарафана.
– Готова?
Тим не обернулся, но я по голосу поняла, что он улыбается. Наверное, как всегда, лишь уголком губ.
– Да.
– Иван!!!
Я обхватила руками Тима за пояс, прижалась грудью к его сильной спине. Под возмущенные окрики Ветерок вынес нас из конюшни. Цокот копыт, смягчаемый сочной травой, глухим эхом раздавался в ушах. В лицо ударил теплый сухой ветер, и мы понеслись к высящемуся за околицей густому зеленому лесу.
Глава 2
В нагретом жарким полуденным солнцем воздухе носился напоенный летними травами аромат свободы. Обычно я слышала его весной, когда с рек сходил снег, а воздух становился чистым и звонким. Но сейчас, на спине Ветерка, мчавшегося так, что из-под копыт летела земля, я снова ощутила этот дурманящий аромат. Голова закружилась, в животе едва ощутимо, едва касаясь, словно крылышками стрекозы, пляшущей на ветру, завозилось предвкушение. Меня объяло трепетом. Он пробежал по спине мурашками и медленно растворился по телу, мазнув щеки и шею жаром.
Я уткнулась в плечо Тима и прикрыла глаза, вдыхая хорошо знакомый запах аира – успокаивающий и согревающий. Друг чуть повернул голову вбок и поймал мой взгляд. Наши глаза встретились. Его медовые, вспыхивающие на свету янтарем, завораживали, притягивали к себе, как омут. На миг я потерялась, забыла, кто я и где. Ритмичные удары копыт о траву, рыжие волосы Тима, играющие на солнце всполохами меди, тонкая прядка, прилипшая к его губам, сила его крепкого тела, ощущаемая даже через свободную, едва подпоясанную рубашку… Я вбирала в память каждую мелочь, словно бережно наполняла ларчик драгоценными самоцветами.
И настолько глубоко окунулась в мысли, что вынырнула, лишь когда полуденный зной сменился тенями высоких раскидистых деревьев. Ветерок огласил лес радостным ржанием и устремился к протоптанной, хорошо знакомой ему тропе. Он легко перепрыгнул перегораживающее дорогу поваленное дерево и, направляемый уверенной рукой Тима, свернул в сторону.
– Поляна с земляникой там. – Я дернула друга за рукав. – Ты куда?
– К ручью, – ответил он. – Сначала охладимся и отдохнем. Подождет твоя мачеха.
akniga