Его голос заглушило скрежетание ключа. Дверь с пронзительным скрипом отворилась. Рыжий свет факела показался Афанасию ярче солнца. Он зажмурился.
– А ну, поднимайтесь, – раздался голос надсмотрщика. Того самого, что каждый день приносил узникам по куску хлеба и крынке тухлой воды.
– Этого первым, – надсмотрщик пнул Афанасия сапогом в бок. – Ошейник разомкни, а руки-ноги не трогай. Так добредет. Вставай, вставай, лихоимец!
Афанасий прищурился и сел. Кто-то грубо повернул его голову, задрав вверх и вбок, щелкнул замок, и шее сразу стало легче. Афанасий повертел головой и поднялся на ноги. Глаза привыкли к свету. Факел осветил каменное узилище с зелеными от сырости стенами, охапку слежавшейся вонючей соломы, на которой он провел несколько дней, коричневую рясу брата Федула, скрючившегося у противоположной стены.
Стражник в суконном синем полукафтане подошел к брату Федулу и одним рывком поднял его на ноги.
– Пошто рожу прячешь? – усмехнулся стражник, размыкая ошейник. – Стыдно, небось, за паскудство? Да стыдом уже не отделаешься. Кровушкой будешь рассчитываться, кровушкой!
Брат Федул, сухонький, тщедушный – в народе таких исусиками кличут, – еле стоял на ногах. Оковы на его тоненьких запястьях казались огромными.
– Я перед Богом чист, – твердо произнес он. – А кровью меня пугать не нужно. Вся моя кровь принадлежит Всевышнему. Он ее дал, он и возьмет, если понадобится.
– Красиво поешь, – хмыкнул надсмотрщик с факелом. Его губы блестели от недавно умятого куска сала, а мохнатые брови шевелились, точно огромные гусеницы. – Ничо, колода уже готова, вот на ней заголосишь по-настоящему.
Идти оказалось сложно. Ноги и руки, занемевшие от долгого лежания, с трудом отходили. Узилище помещалось в подвале монастырской башни, узников сначала вывели на первый этаж, просторное помещение со стрельчатыми окнами-бойницами, а затем пинками направили к лестнице. Дневной свет, вольный и чистый, казался дивным подарком после мрака подземелья. До сих пор Афанасий и предположить не мог, будто столь простая и привычная вещь может превратиться в подарок, благословение Божие.
«А ведь свет и вправду благословение, – подумал Афанасий. – Нет света – нет жизни. Как просто и как очевидно! Почему это раньше на ум не приходило?»
Стражник в синем полукафтане, шедший первым, наклонил голову и нырнул в темный провал, ведущий на лестницу. Камни низкого потолка были закопчены дочерна, ступени выщерблены, а стены до блеска отполированы рукавами. За стражником по узкому проходу еле тащился брат Федул; Афанасий, успевший прийти в себя, поддерживал его спину. От рясы Федула несло кишечной вонью и сыростью. Надсмотрщик с факелом замыкал шествие, то и дело ради забавы поднося факел к ногам Афанасия. Пламя обжигало, но Афанасий молчал.
«Эх, – думал он, – мне бы только оказаться без кандалов. Оружия не понадобится, эту ленивую подлую сволочь я голыми руками уложу».
Поднимались долго, лестница неспешно вилась вокруг башни, а бойницы, оставленные строителями для света и воздуха, почему-то были замурованы. Брат Федул часто останавливался и переводил дыхание. Его лицо покрыли мелкие бусинки пота, сверкавшие в неровном свете факела, грудь тяжело вздымалась.
– Да ты не жилец! – мрачно заметил стражник в полукафтане. – Сам помрешь, без палача. Вот что с человеком ересь творит!
– Человек не есть Бог, – ответил брат Федул. – Только Он решает, кому жить, а кому умирать.
– Это ты так считаешь, – реготнул стражник. – А у нас решение сие в руки палача дадено.
– Пошевеливайтесь! – рявкнул снизу надсмотрщик. – Там разберутся, кому когда помирать.
Заскрипела дверь, на лестницу хлынули свет и свежий воздух, и спустя минуту процессия оказалась на смотровой площадке башни. Выше была только кровля.
– Дышите пока, – бросил надсмотрщик, пряча факел от ветра.