— Нет, я не спорил. Я думал так: возвращусь на родину, — для себя буду сеять хлеб, а виноград и оливки пойдут на рынок.
Тит засмеялся:
— Эх ты, чудак! Вспомни, что говорил Маний: и ты, и я, и он, — все мы разорены, и нам теперь не подняться.
Марий прищурился:
— У Мания язык вертится, как спица в колесе.
— Он сказал, — продолжал Тит, — что твоя жена продает утварь.
Нахмурившись, Марий молчал. Не дождавшись ответа, Тит встал и вышел из палатки.
Земляки из Арпина, приплывшие в Африку, были их соседями, и Тит хотел расспросить подробнее о жизни разоряющихся земледельцев.
Их было человек восемь — все в заплатанных туниках, в грубой, самодельной обуви из воловьей шкуры, в накинутых на плечи плащах. Они полулежали в палатке, переругиваясь.
— Молчи, чтобы гром тебя поразил! — крикнул человек с бронзовым лицом и быстрыми черными глазами. — Слыхали?
— Голодны мы, с утра не ели, а ты — слыхали! — ответил седой бородач со впалыми щеками.
— Опоздали в легион, понял? Воины поедут на отдых…
— На отдых? Ха-ха-ха… На какой отдых? Они разорены. Ни крова, ни пожитков. Слышишь, Маний? Видно, женам и дочерям идти в Субурру.
— Молчи, бородатый Тифон!
В это время в палатку вошел Тит, и спор прекратился.
— Садись, садись, — заторопился Маний, подстилая свой плащ. — Что один? А где Марий?
— Марий упрям. Он поверит, когда увидит.
— А мы спорили с Аэцием, — он свое да свое…
— О чем? — спросил Тит, повернувшись к Аэцию, которого уважал, как и все соседи, за помощь по хозяйству и за отливку разных вещей из бронзы и меди.
— Что, Камилл, — не ответив, обратился тот к младшему сыну, почти юноше, который сидел в стороне, — видно, в батраки нам идти…