– На какой-то там пирог, – вскользь добавил Давыдов.
– Да! На пирог!
Уж такой человек был граф Федор, что ему ну никак невозможно было противиться, решительно никаким образом! Уговорить Американец мог любого – уговорил и Сашеньку отпустить братца, поддался на уговоры и Денис.
– Ну, ладно, езжайте. Только смотрите, недолго.
– Ах, Сашенька, душа моя! Великое вам мерси.
Граф Федор Американец Толстой проживал в небольшом особнячке в переулке Сивцев Вражек. Когда-то там по дну оврага (вражка) протекала небольшая речка, прозванная Сивкой за сивый, грязно-серый цвет воды. Речка сия впадала в знаменитый ручей Черторый, вокруг которого испокон веку селились всякого рода ярыжки, торговцы краденым, литературные критики и прочего рода лиходеи. В сем недобром местечке (как говаривали в старину – на Чертолье) всякому честному человеку опасно было появляться и днем, что уж говорить о ночи! Сколько трупов было сброшено в Сивку да в ручей, один черт ведает! Ныне же о тех страшных временах уже ничего не напоминало. Речку Сивку еще до войны с Бонапартом заключили в трубу, овражек засыпали, лиходеи как-то перевелись… ежели не считать таковым самого Американца, а такого мнения придерживались многие.
Обещанный графом Федей пирог оказался не так вкусен, как велик, размерами примерно с тележное колесо, уж никак не меньше. Пока с ними управлялись, выпили с пол-ящика красного «Шато-Рез». Выпили, конечно, не на двоих. Кроме «сердечного друга Дениса» Американец позвал еще нескольких господ, из коих Давыдов знал лишь князя Петрушу Вяземского – с ним и облобызались, с остальными же Денис Васильевич поздоровался учтиво, но весьма холодно, ибо заметил среди них одного человечка, о котором ходило по Москве много нехороших слухов, правда, куда меньше, чем о том же Американце. Однако граф Федор, несмотря на все свои недостатки, все же был душа-человек, а вот этот…
Звали его Николай Эрдонов, и был он то ли князь, то ли граф, то ли чей-то внебрачный сын. Высокий, красивый брюнет с узенькими усиками, он казался вполне комильфо, правда, глаза подкачали: слегка навыкате, серо-голубые, бесцветные, как у снулой рыбы, они вовсе не лучились дружелюбием, скорее наоборот, искоса бросаемые на полузнакомых людей взгляды казались какими-то гаденькими, липкими. Может быть, оттого, что, по слухам, сей господин устраивал у себя дома некие таинственные и чрезвычайно мерзкие оргии, о которых было не принято говорить вслух. Впрочем, мало ли что болтали? Вон, Американец – тоже любитель оргий, еще тот черт! Кстати, не для оргии ли он всех сюда и собрал? Ну да, ну да, одни мужчины, без женщин… Ах, наверняка, наверняка что-то такое будет… Не на страсбургский же пирог все пришли?
Что ж, в мыслях своих Денис отнюдь не ошибся. Нет, поначалу все шло вполне себе пристойно: после красного вина открыли шампанское, а потом все как-то плавно перешли на водку.
– А выпьем-ка, друзья, за славную нашу победу!
Ну кто ж откажется за победу выпить? Правда, можно было бы уточнить, за какую именно, но как-то уж обошлись без занудства.
После третьей стопки князь Петруша Вяземский вдруг поднялся на ноги, с шумом отодвинув стул, и, конфузливо щурясь, вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо бумажный листок:
– Я тут это… кое-что набросал, господа… Тебе, Денис Васильевич!
Денис не успел и слова молвить, как Американец уже захлопал в ладоши:
– Вот это славно! Вот это – давай! Давай, давай, Петро, не тушуйся!
Молодой человек откашлялся и с выражением прочел:
Князь Вяземский, к слову, был тот еще графоман, однако эти его стихи Денису очень понравились. Особенно фраза «бесстрашный в ратном поле, застенчив при дверях вельмож». Да, наверное, так оно и бывало… иногда…
– Ну, ты уж и скажешь – застенчив… – рассмеялся граф Федор. – Это Денис-то? Ну-ну…
Между тем растроганный до глубины души Давыдов тут же вскочил и, обняв молодого князя, высказал ему всю свою признательность, предложив выпить за дружбу и за друзей.
– Вот это замечательный тост! Славный! – Американец первый же и поднял бокал.
akniga