— Пожалуйста, Алиса. Ну, пожалуйста.

Я лежала, развалившись на одеяле на заднем дворе, и плела ожерелье из маргариток для своей сестренки. Солнце ярко светило, пушистые белые облака плыли по бескрайнему голубому небу. С наслаждением вдыхая густой аромат жимолости и лаванды — аромат жаркого алабамского лета — краем глаза я подмечала, казалось бы, совсем незначительные детали. Длинную, многоногую гусеницу. Бабочку с помятым крылышком. Упитанного белого кролика, прошмыгнувшего к дереву.

Восьмилетняя Эмма в розовой, расшитой блестками балетной пачке танцевала вокруг меня. И при каждом движении ее косички задорно подпрыгивали. Эмма была миниатюрной копией нашей мамы… и полной моей противоположностью.

Обе они могли похвастать длинными, прямыми темными волосами и прекрасными, чуть раскосыми золотистыми глазами. Мама была невысокой, всего метр шестьдесят сантиметров, и я сомневалась, дорастет ли Эмма хотя бы до метра пятидесяти пяти.

Ну а я? У меня волнистые белокурые волосы, большие голубые глаза и длиннющие ноги. Со своими метром семьюдесятью семью я была выше многих мальчишек в школе и вечно привлекала к себе внимание: никуда не могла пойти, не поймав несколько "ну и дылда!" взглядов.

Мной парни никогда не интересовались, зато, сколько парней и мужчин просто на слюну исходили при виде моей мамы — не сосчитать!.. а сколько восхищенно присвистывали — фу, гадость! — стоило ей за чем-то наклониться?!

— Ал-лиса. — Неожиданно возникнув рядом, Эм топнула ножкой в попытке привлечь мое внимание. — Ты меня вообще слушаешь?

— Милая, мы уже сто раз все это обсуждали. Может, твое выступление и начнется еще при свете дня, но закончится-то уже после заката. А ты ведь знаешь, папа ни за что не разрешит нам находиться вне дома после наступления темноты. Да и мама согласилась записать тебя в балетный класс, только когда ты поклялась, что не станешь дуться, если придется пропускать занятия или — что? — выступления.

Перешагнув через меня, Эм поставила свои изящные розовые туфельки по обе стороны от моих плеч, став для меня всем, что я могла видеть. Ее хрупкое тело отбрасывало достаточно тени, чтобы закрыть от меня яркого солнца и, подсвеченная его золотыми лучами, она вперилась в меня умоляющим взглядом.

— Сегодня твой день рождения, — знаю, знаю, я забыла поздравить тебя утром, да и в обед тоже… но на прошлой неделе я помнила, что тебе скоро исполнится шестнадцать… и даже сказала об этом маме, не так ли?.. и теперь вот вспомнила, так что, разве это не считается? Конечно, считается, — прибавила Эм, прежде чем я успела ответить. — Папа просто обязан выполнить любое твое желание. Так что, если ты попросишь его отпустить нас и… и… — в ее голоске зазвенело такое отчаянное желание, — и попросишь, чтобы он пришел и посмотрел, как я танцую, он тебя послушает.

Мой день рождения. Ну да. Родители тоже о нем забыли. Опять. И в отличие от Эм, они так и не вспомнили о моем празднике… да и не вспомнят. В прошлом году отец был немного занят, заглатывая порцию за порцией односолодового виски и бормоча что-то про монстров, которых видел только он сам, а мама была немного занята, прибирая за ним бардак. Как всегда.

В этом году мама спрятала для себя записки с напоминанием в ящиках комода (я на них натыкалась и не раз), и кроме того, — как и заявила Эм — моя сестренка неоднократно намекала, а потом и в открытую сказала: "Ух ты, скоро у Алисы день рождения, думаю, она заслужила вечеринку!" — ну, и? — этим утром я проснулась… а воз и ныне там. Ничегошеньки не изменилось.

Ну и ладно. Я стала на год старше, мне, наконец, стукнуло заветные шестнадцать… но жизнь осталась прежней. Честно говоря, меня это мало заботило. Я уже давно перестала обращать на это внимание.

А вот Эм — нет. Она хотела того, чего я никогда не получала: безраздельного внимания со стороны родителей.

— Раз уж сегодня мой день рождения, так может, ты что-нибудь для меня сделаешь? — шутливо спросила я, пытаясь отвлечь сестренку от мыслей о ее первом выступлении на сцене и роли принцессы, для которой, по ее словам, "она была рождена".

Эм уперлась кулаками в бока, всем своим видом выражая праведное негодование — мое любимое зрелище в целом мире.

— Эй! Я как раз и делаю тебе подарок, позволяя уговорить папу.

Я попыталась сдержать улыбку.