— Решила, что по такому случаю мы можем себя и побаловать.

— За это и выпьем!

— Угу. За то, чтобы больше никакие малолетние дуры вам на пути не встречались.

— Нам?

— Почему нет? Борис ведь теперь свободен. Опять же, понял многое.

— О чем? — вздыхаю я.

— О том, как оно — жить с девицей на двадцать пять лет младше. Все, как следует, переосмыслил и…

— И что? Мне теперь его такого, образумившегося, принять с распростёртыми объятьями?

— Ну, почему сразу с распростертыми? Можно помучить, чтобы походил, пообивал пороги, поунижался.

— Где унижения, а где Победный? Да и не в этом дело.

— А в чем?

— В том, что я его не люблю.

— Кака така любов? Тебе что, снова семнадцать? Брось! Вам о другом думать надо. К тому же не мне тебе рассказать. Гуляют все. К чему тогда твой максимализм?

— Гулять, может, и гуляют. Но не все уходят. Тем более так, к другой. Обо мне ведь до сих пор говорят, как о его брошенке!

— А что, лучше бы так гулял?

— Иногда мне кажется, что это я бы как раз поняла и простила. Я ж не дура, Лен, знала, в какой среде он крутится. И, наверное, была готова, что рано или поздно он спутается с какой-нибудь прости господи. Пусти козла в огород… Так говорят, да? Ну вот. А то, что ушел… Что все разрушил, нет-нет, не о чем говорить, — отрезаю я, утыкаясь в меню. — Пусть теперь как-то сам. Без меня. Да и с чего ты взяла, что он вообще захочет вернуться?

— Неужели не было предпосылок? Ты его когда в последний раз видела?

— Сегодня. Он Мирона забирал к себе.

— Вы говорили?

— Нет. Я спешила. А, впрочем, о чем нам говорить? С тех пор, как Котька прошла последнее обследование, не о чем.