Он также научился читать и писать, просто для этого потребовалось чуть больше времени, даже пошел в обычную школу и посещал ее в компании помощницы. У него есть мечты, страхи и надежды, но самое главное – у него есть личность, его не спутаешь со всеми другими людьми, кому выпало иметь лишнюю хромосому.

Каким был тогда Винсент?

Ему нравилось печь и готовить еду, на кухне он вел себя весьма ответственно. И не только на кухне, кстати говоря. В семье он оказался единственным, у кого была природная потребность поддерживать порядок. Нам с Самиром это не особенно удавалось, а Ясмин – та вообще проносилась по дому подобно торнадо, оставляя за собой кучи мусора, ворох одежды и валяющиеся повсюду тюбики с косметикой.

Винсент любил животных и мечтал о собственной собаке. Мечтал и канючил, но память о его предыдущем питомце – хомяке – и о травме, которую нанесла смерть жалкого грызуна, заставляла меня колебаться. Ну и масса других вещей, конечно. К примеру, кто стал бы присматривать за собакой днем? Мы с Самиром оба работали полный день, а Ясмин ходила в гимназию. К тому же в таких вопросах на нее совершенно нельзя было положиться.

Винсент любил рисовать и делал это хорошо – гораздо лучше, чем я. Его искрящиеся всеми цветами картинки я вешала на стену в кухне, и очень скоро там совсем не осталось свободного места. Он был упрям как осел и всегда настаивал, чтобы все было по справедливости. Именно это качество время от времени создавало ему проблемы в школе. Если Винсент считал, что кто-то поступил с ним плохо или несправедливо, он просто отказывался разговаривать с таким человеком, и длиться это могло месяцами. Однако он никогда полностью не закрывался – его потребность в общении была постоянна: если Винсент переставал общаться с кем-то одним, он компенсировал это более интенсивным взаимодействием с другими товарищами.

Обычно я убеждала себя, что в дальнейшей жизни упрямство должно сослужить ему хорошую службу. Это ведь ресурс, а для Винсента, которому беспрерывно приходилось сталкиваться с предрассудками в собственном окружении, такое качество, как мне казалось, было просто бесценно. Ведь проблема заключалась не в Винсенте, а в отношении мира к нему. И всякий раз, с тревогой вглядываясь в его будущее, я думала именно о том, как отнесутся к нему другие люди – все те, кому посчастливилось иметь исправный хромосомный набор. Те, кто косо на него смотрел, а за глаза называл дауном. Или еще хуже – те, кто говорил так, зная, что Винсент все слышит.

Винсент, помимо прочего, обладал развитой интуицией. Он мог словно… принюхаться к чужим эмоциям – знал, когда люди лгут, чувствовал, если кто-то был опечален, и мог заранее предугадать вспышку чьего-то гнева. Понятия не имею, как ему это удавалось, вряд ли такое качество можно в себе развить. Мне нравилось представлять эту его способность как форму музыкального слуха. Винсент читал людей, как другие люди читают ноты.

Домой на Королевский Мыс я добралась около шести часов утра. Наше маленькое жилище – старый домик садовника с переплетными рамами, облицованный крашенной в зеленый цвет доской, – стояло среди голых стволов, погрузившись во мрак. Разбросанные кое-где островки снега делали тьму чуть менее интенсивной. В доме было темно, светилось только кухонное окошко. На подъездной дорожке стоял старый, видавший виды автомобиль Самира, а рядом с ним, чуть наискось, была припаркована полицейская машина – словно водитель торопился и ее занесло.

Я оставила свою немного поодаль, забрала сумку со сменной одеждой и косметичку и побрела ко входной двери.

Самир ждал меня у порога. Он просто стоял там, в темноте – наверное, слышал, как я подъехала, и вышел навстречу. Глаза его потемнели, а лицо искажала гримаса страдания. Я порывисто обняла его, и когда Самир прижал свою мокрую щеку к моей, почувствовала, что все его тело дрожит, и ощутила запах пота.

– Все будет хорошо, – шепнула я.

Он не ответил.

Мы прошли в кухню.

Двое полицейских в форме сидели за столом, перед каждым стояла пустая кофейная чашка. Когда я вошла, они встали и представились, а одну из них я даже узнала – это была высокая женщина лет пятидесяти по имени Гунилла. Этой осенью она посещала школу, в которой я работаю, и проводила с учениками беседу об алкоголе и наркотиках. Наркотики у нас на Королевском Мысе – серьезная проблема, так что полиция совместно с руководством школы предпринимает меры по ее искоренению.

Мы сели, и меня охватило ощущение, будто все знакомое и надежное вмиг сделалось неизведанным и пугающим. Сколько раз мы с Самиром и детьми сидели за этим потертым столом? Сотни раз, тысячи?

Только в этот все было иначе.

– Что произошло? – спросила я, поймав взгляд Гуниллы. Самир сидел, сгорбившись, возле меня, взглядом упершись в стол. Он ковырял пальцем какую-то щербинку на кромке столешницы и, подцепив там щепку, принялся внимательно ее разглядывать. Он продолжал дрожать, словно от холода, хотя в кухне было уютно и тепло.

– Вчера поздним вечером женщина, гулявшая со своим псом в окрестностях утеса Кунгсклиппан, кое-что заметила, – заговорила Гунилла, положив сцепленные в замок руки на стол.

Она казалась серьезной. Выражение лица было спокойным, но взгляд словно бы не хотел надолго останавливаться на мне.

– И что же?