ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

ЗАПАД И ВОСТОК: ВЕХИ ПРОТИВОСТОЯНИЯ

После стремительного распространения христианства во II—III веках н.э. создалась уникальная ситуация: традиционное римское язычество стало всего лишь необходимой данью прошлому, которое законсервировалось в mos maiorum, — менталитет римского гражданина сохранил внешнее почитание богов, однако внутренний пыл эпохи Катона и Сципиона уже угас. Карфаген был — если не уничтожен — то наконец-то покорен. Египет, Сирия, Малая Азия стали провинциями космополитичной Империи, вобравшей в себя их культуру, религию и местные обычаи.

Римская империя, завоевавшая Восток, столкнулась с проблемой приобщения восточной культуры к грекоримскому миру. В античности Запад и Восток постоянно испытывали антагонизм в отношениях между собой — первое столкновение, поход Ксеркса в Грецию, стало началом длительной борьбы двух культур, двух мировоззрений, — персидская экспансия потерпела крах, поскольку натолкнулась на активное сопротивление объединившийся перед общей угрозой Греции. Греко-персидские войны, словно лакмусовая бумажка, указали на противоречивость культурно-политической ситуации: греки считали оккупированное персами малоазийское побережье сферой своего влияния, а Великие Цари рассматривали его как стратегически важные в военном аспекте сатрапии. Великое дело освобождения «своих братьев» воспринималось эллинами как своеобразный долг, который должен быть выполнен перед лицом своих славных предков. Однако Малая Азия постепенно — вместо того чтобы принять чью-либо сторону — приобретала черты некоего симбиоза греческой и персидской цивилизации: восточные культы легко уживались с греческими (зачастую имевшими малоазийское происхождение!), эллинская утонченность соседствовала с пышностью дворов сатрапов, греческие наемники всегда были желанными гостями в войсках персидских властителей. Попытки греков своими силами нанести ощутимый урон Персии ни к чему не привели, только лишь под руководством Александра македонского, уничтожившего независимость греческих полисов, держава Ахеменидов была сокрушена.

В результате походов Александра Македонского произошла эллинизация Востока во всех сферах — от культуры до административного устройства. Хотя после смерти Александра его государство распалось, это не изменило сути дела: Птолемеевский Египет, держава Селевкидов, Пергамское царство положили начало эллинистической эпохе, которая отличается от классической соединением греческой и восточной культур. Афины и Спарта отходят на задний план, Александрия, Антиохия, Пергам становятся подлинными центрами науки, искусства и образования.

Когда Рим устремил свои взоры на Восток и покорил его, воспользовавшись политической беспомощностью некогда славных государств диадохов, бескрайние просторы Азии с удовольствием приняли жесткую административную централизацию Вечного Города, поскольку в других областях — в том числе и религиозной — любому народу была предоставлена самая широкая автономия, которая позволила смягчить переход к унитарной схеме управления. С появлением на религиозной карте мира христианства картина практически не изменилась, поскольку оно в 1 и в начале II веков н.э. воспринималось как некая секта иудейской религии — римлянам были совершенно безразличны как сама личность Христа, так и новое откровение Евангелия. После разрушением иерусалимского храма и восстания Бар-Кохбы гонения, обрушившиеся на евреев, автоматически стали переноситься и на первых христиан. Только во второй половине II века усилиями апологетов образованные люди мало-помалу начали отличать христианство от иудаизма. Во II веке активно распространяется гностицизм — религиозно-филосософское течение, объединившее восточные представления о космосе с некоторыми христианскими положениями; уникальный синтез, возникший на этой почве, вначале привлек к себе большое количество адептов, однако позднее они разочаровались в сложной — недоступной для простого человека — эзотеричной системе гностиков. Кроме того, в это время экспансия исконно восточных культов достигла своего апогея. Фригийская Кибела, египетские Осирис и Исида, персидский Митра и многочисленные сирийские Ваалы уже почитались не только на их родине — в Риме и в других крупных городах империи легко можно было найти приверженцев этих иноземных религий. Кратковременные гонения, которые испытали на себе вышеупомянутые культы, были временным явлением по сравнению с общей тенденцией — таинственность и символизм восточных ритуалов резко контрастировали с обыденными римскими обрядами. Элемент новизны, несомненно, сыграл решающую роль — Восток предложил Риму обратиться вовнутрь, отречься от своего прагматизма и мирского отношения к жизни. Восточные таинства давали человеку возможность через инициацию заглянуть в неведомое, быть посвященным в сокровенное, — став владыками ойкумены, римляне всегда чувствовали некую внутреннюю ущербность — отсюда их преклонение перед Грецией. Чтобы восполнить этот пробел, потребовалось интегрировать восточных богов в римскии пантеон. Нельзя сказать, что данный процесс проходил плавно, иногда римские императоры отдавали предпочтение — в ущерб другим — одному из восточных культов, становясь при этом его личным покровителем и хранителем. Христианство всегда стояло особняком, противопоставив себя языческому многобожию и морали, — непримиримость к политеизму, безусловно, могла погубить молодую религию, однако вместо этого подобная твердая позиция стала решающим аргументом в борьбе за души верующих. При всей своей экзотичности восточные ритуалы подчас профанировали свои таинства, поскольку на протяжении многих веков не сумели подвести под них хоть какое-нибудь философское основание. Попытка совместить грубый космический дуализм и натуралистические обряды с возвышенным этическим учением показала всю неуклюжесть подобного «союза». Христианство же в III в. стало разрабатывать четкое догматическое учение о Боге, используя накопления в этой области язычников, — Ориген и Клиент Александрийский в своих произведениях эллинизировали христианскую мысль, смягчив контраст между Ветхим и Новым Заветами и привнеся неоплатонические установки в положения о Троице и космосе. К началу IV века борьба между язычеством и христианством по существу закончилась триумфом Евангелия. Даже отчаянная попытка Юлиана Отступника (бывшего ярым поклонником митраизма) реанимировать язычество не привела к ощутимым успехам — восточные культы к тому времени уже утратили свою привлекательность и своеобразие. Победа христианства выглядит по этой причине естественной и свидетельствует о развитии религиозного самосознания народа, который познает Бога на более сложном уровне, создавая универсальные богословские системы.

Книга известного французского религиоведа Франца Кюмона «Восточные религии в римском язычестве» — блестящий очерк о религиозной ситуации II-V вв. н.э. Издательство «Евразия» в 2000г. уже опубликовало одно из произведений Кюмона — «Мистерии Митры», знаменитый (до сих пор непревзойденный) труд по истории митраизма. В предлагаемом же ныне читателю произведении подробно описывается история каждого восточного культа с момента возникновения вплоть до распространения в Римской Империи. Французский исследователь попытался реконструировать основные линии взаимодействия между римским язычеством и «пришельцами с Востока». Любому, прочитавшему эту книгу станет ясно, что, только погрузившись в конкретные реалии той эпохи, он сможет адекватно оценить всю сложность и грандиозность подобного противостояния многих религий. Ответ на вопрос о победителе в этой религиозной битве не столь очевиден: противостояние в этой сфере Запада и Востока породило компромисс в виде христианства, которое доказывает свою жизнеспособность уже третье тысячелетие.

Антонов Т.В.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В ноябре 1905 г. Коллеж де Франс оказал нам честь, пригласив нас продолжить, вслед за г-ном Навием, серию лекций, организованных фондом Микониса. А несколькими месяцами позже «Хибер-Траст» предложил нам более подробно изложить в Оксфорде некоторые положения, которых мы коснулись в Париже. В данной книге мы объединили основные тезисы лекций из этих двух циклов, добавив к ним лишь краткую библиографию и примечания, рассчитанные на ученых, которые, возможно, пожелают проверить наши утверждения[1]. Форма изложения почти не подверглась изменению; однако мы надеемся, что эти страницы, предложенные на суд читателям, найдут понимание, и те, кому адресованы эти очерки, не сочтут их общий заголовок чересчур амбициозным. Распространение восточных культов, наряду с развитием неоплатонизма, представляет собой явление первостепенной важности в истории нравственности языческой империи. Мы желали бы, чтобы данная работа, небольшая для столь грандиозной темы, помогла читателю хотя бы мельком увидеть эту истину и он воспринял бы предлагаемые его вниманию очерки с таким же благожелательным интересом, какой мы наблюдали у наших слушателей в Париже и Оксфорде.

Читателю не следует забывать, что многие главы были задуманы и составлены для лекций. В них мы не собирались с бухгалтерской точностью учитывать все, чем обогатил Восток латинское язычество и что получил взамен. Некоторые хорошо известные факты были сознательно оставлены в тени с целью уделить больше внимания другим, возможно менее знакомым. Мы допустили в отношении своей темы вольности, недопустимые в дидактическом трактате, но которые, надеюсь, никто не поставит нам в вину.

Скорее нас могут упрекнуть за одно, по-видимому, существенное упущение. Мы рассматривали исключительно внутреннее развитие язычества в римском обществе, а его отношения с христианством затрагивали лишь мимоходом и косвенно. Однако этот вопрос уже давно стоит на повестке дня и занимает не только одних ученых, нередко становясь темой блестящих лекций, — вслед за научными монографиями ему уделяют внимание самые популярные учебники[2]. Мы не хотим недооценивать ни занимательности, ни серьезности этой полемики, и мы пренебрегли ею вовсе не потому, что она кажется нам недостойной внимания. Богословы, вследствие своей веры и образования, долгое время предпочитали изучать скорее непрерывность иудейской традиции, чем те препятствия, которые вставали на ее пути; однако реакция на подобную тенденцию не заставила себя ждать, и сегодня прилагаются большие усилия в направлении того, чтобы доказать, что Церковь немало позаимствовала из концепций и ритуальных церемоний языческих мистерий. Однако, при всем почтении к элевсинским ритуалам, когда речь идет о мистериях, следует иметь в виду скорее эллинистическую Азию, чем собственно Грецию. Ибо поначалу первые христианские общины образовывались, формировались и развивались в среде жителей Востока — семитов, фригийцев, египтян. К тому же религии этих народов были гораздо более развитыми, богатыми с точки зрения идей и чувства, более содержательными и берущими задушу, чем греко-латинский антропоморфизм. Их богослужение повсюду опиралось на общепринятые представления о катарсисе, которые проецировались на определенные действия, рассматриваемые как очистительные, и были почти идентичными у разных сект. Новая вера перелила свое откровение в формы, освященные предшествовавшими культами, ведь только они были доступны пониманию для того мира, где она возникла. Приблизительно такова точка зрения, которую в последнее время предпочитали историки.

Однако при всей значимости этой серьезной проблемы мы не можем и помыслить о том, чтобы коснуться ее, пусть даже мимоходом, в очерках о римском язычестве. Наша тема ограничивается гораздо более скромными рамками латинского мира, и это полностью меняет спектр рассмотрения. Христианство распространилось здесь лишь после того, как вышло из зачаточного состояния и по-настоящему оформилось. Кроме того, как и восточные мистерии, оно долгое время оставалось там религией меньшинства, в основном иноплеменного. Существовали ли какие-то связи между этими соперничающими сектами? Молчание церковных писателей — недостаточное основание для того, чтобы отрицать данный факт: непросто признать заимствование идей у своих противников, так как это означало бы согласие с тем, что идеи, которые они отстаивают, обладают некоторой ценностью. Однако я полагаю, что этому не следует придавать большое значения. Да, безусловно, некоторые церковные обряды и праздники могли брать за образец соответствующие языческие традиции: так, в IV в. Рождество было перенесено на 25 декабря, потому что именно в этот день отмечалось Рождение Солнца (Natalis Invicti —Рождение Непобедимого), которое каждый год в день зимнего солнцестояния знаменует начало новой жизни[3]. В почитании местных святых могли увековечиться наряду с другими политеистическими практиками отдельные пережитки культов Исиды или Кибелы. Но, с другой стороны, как только христианство обрело нравственный авторитет в мире, оно стало оказывать влияние даже на своих противников. Фригийские жрецы Великой Матери прямо противопоставили христианской Пасхе свое празднование весеннего равноденствия и приписали крови, пролитой при жертвоприношении тельца, такую же искупительную силу, как у Крови Божественного Агнца[4]. Именно здесь кроется целый ряд чрезвычайно сложных проблем хронологии и влияния — разрешить их все разом было бы безрассудно. В каждом конкретном случае, безусловно, потребуется свой особый подход, и я уверен, что многие вопросы так навсегда и останутся без ответа. Можно говорить о «вечернях Исиды» или о «тайной вечере Митры и его последователей», но лишь в том смысле, в каком мы употребляем словосочетание «вассальные князья империи» или «социализм Диоклетиана». Это всего лишь стилистический прием, призванный сделать сопоставление убедительным, проведя живую и понятную параллель. Слово не является доказательством, и не стоит торопиться, опираясь на аналогию, делать вывод о существенном влиянии. Заключения на основании предрассудка всегда оказываются самым серьезным препятствием, которое мешает правильному осмыслению прошлого. Некоторые современные писатели, подобно ранним Отцам Церкви, видят в чертах сходства между мистериями и церковными обрядами кощунственную пародию, вдохновленную отцом лжи. Другие историки, по-видимому, готовы поддержать притязания восточных жрецов, которые требовали для своих культов первенствующего статуса в Риме и видели в христианских обрядах заимствование из своих древних ритуалов. Думаю, что глубоко заблуждаются и те и другие. Аналогии не обязательно означают имитацию, а сходство идей или практик, помимо плагиата, часто объясняется общностью происхождения.

Поясню эту мысль одним примером. Приверженцы Митры сравнивали следование своей религии с военной службой. Поступив на нее, неофит принимал присягу (sacramentum), напоминающую ту клятву, которую приносили новобранцы в армии, и, несомненно, точно также на его тело раскаленным железом ставился несмываемый знак. Третьей в мистической иерархии была степень воина (miles), и в дальнейшем посвященный вступал в святое воинство непобедимого бога и под его командованием сражался против сил зла. Все эти идеи и обряды настолько хорошо согласуются с тем, что мы называем маздеистским дуализмом, в рамках которого вся жизнь осознается как борьба со злыми духами, и настолько неотделимы от самой истории митраизма, всегда представлявшего собой прежде всего религию солдат, что они, несомненно, были присущи ему еще до появления на Западе.

С другой стороны, мы находим похожие концепции в христианстве. Сообщество верующих называется — это выражение до сих пор остается в обиходе — «воинствующей Церковью». В древности уподобление Церкви армии доходит до мелочей[5]; крещение неофита является клятвой в верности, приносимой им воинству, под знамена которого он встает как новобранец. Христос — это «царь», верховный военачальник своих учеников, они составляют когорты, которые под его командованием побеждают демонов; отступники суть дезертиры, храмы — лагеря, благочестивые ритуалы — воинские учения и стояние в карауле, и так далее.

Если кто-то полагает, что Евангелие проповедовало мир и что христиане долгое время питали отвращение к воинской службе, препятствием к которой была их вера, то он будет готов предположить a priori, что христианская мысль испытала влияние воинственного культа Митры.

Но тем не менее это не так. Тема militia Christi (воинства Христова) появляется уже у самых ранних церковных писателей, в посланиях св. Климента и даже апостола Павла. Невозможно допустить, чтобы уже в ту эпоху имела место имитация митраистских мистерий, которые тогда еще не обладали большим значением.

Однако если изучить историю самой этой идеи, можно заметить, что, по крайней мере во времена Империи, мисты Исиды также рассматривали себя как святое воинство, состоящее на службе у богини, а еще раньше стоики часто сравнивали человеческое существование с войной, и даже астрологи называли человека, покорившегося воле Судьбы и отказавшегося от всякого протеста, «воином Рока»[6].