— Не понимаю, как вы это делаете, — повторила Хизер, качая головой. А потом, хихикнув, добавила: — И зачем.

На самом деле, вопрос «как» был легче, чем «зачем». На «как» можно было дать тот же ответ, что и на все невозможные вещи, которые берешь и делаешь. Один день за другим. Один шаг за другим. Все за одного, и один за всех. В любом случае — некое клише со словом «один», как ни забавно, поскольку она уже лет сто как не была просто одна. Рози поторопила сыновей — часть из них — к машине. Если и впредь придется каждый день вести с Хизер подобные беседы на автобусной остановке, пожалуй, стоит забирать детей прямо из школы. Ездить в машине до автобусной остановки и от нее до дома казалось полным абсурдом. Разве смысл не в том, чтобы школьный автобус довозил детей от дома до школы? Она обожала свой громадный старый фермерский дом, все пятнадцать просторных акров заросшей, приходившей во все большее запустение земли. На ней стоял амбар, от которого осталось одно воспоминание, тек ручей, таинственный и достаточно мокрый, чтобы в нем баловаться, но недостаточно глубокий и быстрый, чтобы беспокоиться. Дом был рассчитан на фермерское семейство — семейство со множеством детей, которые поднимались до рассвета, чтобы помогать доить коров, или выгонять скот, или чем там еще занимались фермерские ребятишки. Рози и Пенну доить было некого, не было у них и никакого скота, если не считать щенка (его звали Юпитером — подарок близнецам на четыре года), зато их дети действительно часто (чаще да, чем нет) поднимались до рассвета. Им нужно было много спален, и в фермерском доме их было полно, плюс идеальная детская рядом с хозяйской комнатой, которая насквозь пропахла присыпкой и была выкрашена в желтый цвет — просто на всякий случай, вдруг все же когда-нибудь родится девочка. Полы там были неровные. Стены — без звукоизоляции. Вода грелась долго. Но Рози обожала суматоху и неразбериху этого дома, которая полностью соответствовала суматохе и неразберихе ее семейства. В числе прочего, когда осыпалась лепнина — а она таки осыпалась, — всем было до лампочки. Однако случались дни, когда старый добрый уклад предместий и тупик, в конце которого останавливался автобус, давались как-то легче. А в иные дни у нее просто не хватало энергии. Сегодня женщина чувствовала себя утомленной. И не знала почему. Но ей в любом случае нужно было как-то встряхнуться. Рабочий день еще даже не начался.

Дома она продолжила свое вечное «один шаг, один день, один за всех». Пенн поприветствовал поцелуями мальчиков, попрощался поцелуем с ней и отправился забирать Ригеля и Ориона. Она перехватила эстафетную палочку приготовления ужина — стала тушить овощи, нарубленные Пенном, приправлять рис, сваренный Пенном, запекать на гриле креветки, замаринованные Пенном. (Она еще не знала, что мчащиеся половинки Клода уже воспрепятствовали всякой возможности зачать девочку посредством отказа от красного мяса.) Пока на медленном огне варилась фасоль, она выпотрошила ланч-боксы, проверила папки, рассортировала бланки. Пока выпаривался соус, домыла посуду, оставшуюся со вчерашнего вечера. Вытирая ее, она трижды прерывала устроенные Ру и Беном соревнования по бегу на роликах в гостиной. (Не то чтобы ей наконец удалось заставить их прекратить. Просто наконец удалось махнуть на это рукой.)

Потом Ру накрыл на стол, Бен разлил воду по бокалам для воды, вернулись Пенн, Ригель и Орион, все трое мокрые и взбудораженные, Пенн — после дорожных пробок, которые, по его словам, были из-за грозы просто ужасные, Ригель и Орион — после чего-то, связанного с каким-то ящиком с песком; Рози так и не разобрала, в чем было дело, но все равно издавала сочувственные угуканья. Если пробки серьезные, нужно пораньше выехать на работу. А это означало выезжать «прям щас». Пенн вынул креветки из гриля и рис из кастрюли, пересыпал то и другое вместе с овощами в сковороду-вок, соединил соус с фасолью и плюхнул часть всего этого в гигантский контейнер, приложил к нему ложку, сунул Рози в руки, пока она пыталась понять, насколько многие из многочисленных вещей, которые ни в коем случае нельзя было забыть, действительно добрались до недр сумки. Ну… какая-то часть. Она быстро раздала пяток поцелуев и направилась к машине. Если пробки действительно так ужасны, как говорил Пенн, удастся поужинать прямо по дороге в больницу.

Как, как — а вот так! Один день за другим. Один шаг за другим. Все за одного. И ведь не то чтобы они с Пенном решили практиковать дзенское равенство в браке и идеально сбалансированное воспитание детей. Просто дел было куда как больше, чем могли осилить двое, но, поскольку каждый заполнял делами каждую свободную секунду, кое-что из необходимого все же делалось.

Муж и жена — одна сатана. Одна голова хорошо, а две лучше.

Зачем — это был вопрос потруднее. Рози обдумывала его всю дорогу до больницы, не прямо в тот день, а через 257 дней, в день, когда родился Клод. Схватки начались всерьез во время ужина, хотя она знала, что этот момент приближается, еще утром и днем. Прямо перед тем, как начались сокращения, у нее особенным образом начинали зудеть стопы ног. Она знала это ощущение благодаря неоднократному опыту и посчитала, что малыш родится на следующий день или даже через день, поэтому, хотя сокращения становились чаще и сильнее, все же приготовила ужин. Но между раскладыванием салата по тарелкам и доеданием пасты схватки участились — сперва были каждые семь минут, а стали каждые три. Пенн предложил:

— Ну что, может быть, по десерту?

На что Рози ответила:

— Пожалуй, лучше в больницу.

Как они будут потом добираться до дома — открытый вопрос, но пока все по-прежнему помещались в одну машину. Рози взобралась на переднее сиденье, спокойно, но с немалыми усилиями. Пенн подхватил сумки. Они предназначались не Рози, которой надо не так много. Она изначально была не из тех, кто заранее готовит себе саундтрек, или коллажик, или специальную подушечку для родильной палаты, но к этому моменту успела понять, что даже в той горстке вещей, которые брала с собой в первые несколько раз, не было необходимости. Нет, сумки были собраны для ее матери. Они содержали все необходимое, чтобы провести несколько часов, а может быть, и дней подряд в комнате ожидания с четырьмя маленькими непоседливыми мальчишками — книжки, поезда, конструкторы LEGO, клеящие карандаши, упаковки сока, батончики гранолы, мягкие игрушки, одеяльца и особенные подушечки. Рози не нужна была специальная подушка для больницы. В этом заключалась разница между ней и ее сыновьями.

Что для одного мусор, то для другого сокровище. Все одно к одному.

По дороге в больницу, пока дети распевали песенки из «Питера Пэна» на заднем сиденье и в автокреслицах (их бебиситтер играла главную роль в школьном мюзикле), пока Пенн пожимал ее руку и притворялся — без особого успеха — беззаботным, соблюдая все предписанные скоростные ограничения, а она сопротивлялась искушению сказать ему, чтобы поторопился уже, черт побери, у Рози в мыслях снова и снова вертелось одно и то же слово: Поппи. Если малышка будет девочкой — а ведь наверняка, наверняка так и должно быть: она ела рыбу и печенье; занималась сексом днем, лицом на восток; проделала эту штуку с ложкой, и, кроме того, сейчас ее очередь, — она назовет ее Поппи.

Это имя было выбрано еще во время первой беременности. С Рози же оно было еще дольше, с того самого темного дня, когда она сидела у больничной койки младшей сестры, а родители отлучились в буфет, чтобы чуточку передохнуть. Рози заплетала в косички парик Поппи, а та заплетала в косички волосы куклы и ни с того ни с сего сказала: «У меня никогда не будет маленькой дочки, которой я буду заплетать косички». Голос был скрежещущий. Взрослая Рози узнала, что это из-за химиотерапии, но в тот момент казалось, будто что-то, сидящее внутри маленькой сестренки, с боем прорывается наружу — и успешно: то ли гоблин, то ли ведьма, то ли демон, словом, что-то, что уже пробивалось урывками то там, то сям — каркающим голосом, красными закатывающимися глазами, синяками, которые медленно поднимались, а потом, казалось, разрастались и множились, словно отшелушиваясь от моря лиловой кожи, перекатывавшегося прямо под еще более тонкой поверхностью. Вместо того чтобы напугать, эта мысль почему-то успокоила Рози. Она обрадовалась демону, выбиравшемуся из сестры, потому что становилось все яснее, что Поппи не удастся пережить эту ужасную, невыразимую, немыслимую болезнь. Но, может быть, сможет демон. Демон-Поппи казался намного сильнее. Демон-Поппи был лучшим бойцом.

— Будешь заботиться о Клевер вместо меня? — проскрежетала девочка. Как и все дети в семействе Уолшей, кукла Поппи[1] носила цветочное имя.

Рози кивнула. Больше ее ни на что не хватило. Но вдруг вернулся обычный голос сестры:

— А куда мы поедем на каникулы?

— Когда?

— Когда я отсюда выйду.

— Не знаю, — единственное место, где они до сих пор бывали на каникулах, — это дом бабушки и дедушки, где пахло погребом. — А куда ты хочешь?